– Ты её нашёл? – нетерпеливо спросила Марта, как только Эдуард вошёл к ней в спальню.

– С ней всё в порядке, – неуверенно сказал Эдуард и постарался улыбнуться.

Марта спрыгнула с подоконника. Подпрыгивая, подбежала к отцу и обняла его. Эдуард растерянно развёл руки по сторонам, он совершенно не чувствовал себя заслуживающим объятий.

– Ой, папа, ты хороший, – говорила Марта, прижимаясь щекой к его колючему шерстяному пальто, – сегодня я съела на обед большую тарелку супа, я быстро оденусь, и мы с тобой пойдём к Шир, или пригласи её к нам, она сразу придёт, она меня очень любит, и я её люблю.

Эдуард молчал, он не находил слов. Марта послабила объятия и немного отодвинулась в сторону, так, чтобы по выражению лица Эдуарда разгадать смысл его молчания.

– Ты её уже пригласил? – восторженно спросила Марта.

В эту минуту больше всего на свете Эдуарду хотелось высвободиться из объятий дочери, чтобы помчаться в монастырь, пока там все не улеглись спать, и любой ценой узнать у настоятельницы адрес, где живёт Шир. Но сделать этого прямо сейчас было уже невозможно, его больная дочь, исхудалая и заброшенная, стояла перед ним, как доказательство его отцовской немощи, и ей надо было что-то ответить.

– Леди Шир теперь не работает в монастыре, она уехала, наверно, вышла замуж, – очень тихо сказал Эдуард, вспоминая совет доктора, но сегодня этот совет ему не помог. Марта медленно разжала объятия, её руки безжизненно опустились вниз, она сделала несколько шагов назад:

– Замуж? – спросила Марта безнадёжным дрожащим голосом.

Эдуарду показалось, что она вот-вот заплачет или уже плачет.

– Она не могла выйти замуж, – по-детски с обидой сказала Марта, – она любит своего мужа и меня.

«Кажется, Шир вдова, – подумал Эдуард, – но теперь это уже не имеет значения: ведь можно продолжать любить супруга после его смерти и хранить ему верность», – но думать об этом Эдуард совсем не хотел.

В этот вечер Марта больше не сказала ни слова, не дожидаясь, когда отец выйдет из комнаты, она легла в постель и с головой накрылась одеялом, а Эдуард так и остался стоять с бесполезно повисшими вдоль тела руками. В гостиной его ждал ужин с чрезмерным количеством приправ и давно уже не любимая жена. Эдуард без аппетита будет есть и стараться не слушать болтовню Карин, наряженную в яркое платье, затем они пойдут в спальню, в такую же яркую и безвкусную, как и сама Карин. Карин будет продолжать свои пустые разговоры, а Эдуард будет терпеливо ждать, когда же, наконец, она займётся сном и оставит его в покое.

– Мне необходимо знать, где сейчас живёт Леди Шир, – сказал Эдуард настоятельнице на следующий день, минуя бесполезные слова приветствия. Теперь он стоял на пороге почти ненавидимого им божьего храма.

Лицо настоятельницы, и без того безжизненное, морозным утром при ярком солнечном свете было похожим на белую гипсовую маску, через глазницы которой проглядывали фиолетово-красные веки.

– Шир всё ещё занимает комнату, которая принадлежит монастырю, – с уже знакомым Эдуарду шипением сказала настоятельница, – это недалеко отсюда, на третьем этаже под крышей, где швейная мастерская, но я не советую вам этого делать.

– Спасибо, я найду, – сказал Эдуард и уже собирался поспешно уйти, но настоятельница вцепилась пальцами в рукав его пальто.

– Послушайте моего совета, – теперь голос её звучал мягче, и лицо, как бы стряхнув гипсовую маску, изобразило умоляюще страдальческую заботу, – незачем вам её разыскивать, я уже немолода и неплохо разбираюсь в людях, Леди Шир совсем не та, какой кажется при первом знакомстве.

– Марта очень больна, она попросила меня найти Шир, я не мог ей отказать, – сказал Эдуард, рассчитывая на то, что этого объяснения будет вполне достаточно, чтобы за ним не последовало никаких советов и вопросов.

– Не нужно Марте с ней видеться, и вам тоже лучше держаться подальше от этой женщины. – Настоятельнице тоже не хотелось продолжать этот разговор, и поэтому она старалась говорить как можно убедительнее, чтобы Эдуард сам всё понял и далее ни о чём не расспрашивал.

– Не думаю, что Леди Шир может представлять какую-либо опасность для меня или для моей дочери, – сухо сказал Эдуард в полной решимости вырвать рукав своего пальто из цепких пальцев настоятельницы и уйти. Но настоятельница не отпускала хватку.

– Постойте, – сказала она и оглянулась по сторонам, продолжая удерживать незваного гостя, – думаю, мне всё-таки придётся рассказать вам историю Шир, как бы ни не хотелось мне этого делать, – настоятельница говорила тихо, не глядя Эдуарду в лицо, взгляд её был направлен в сторону, как будто именно там, в стороне, находилось что-то, что как-то было связанно с историей Шир.

Эдуард глубоко вздохнул и на несколько мгновений задержал дыхание, он уже догадывался, что сейчас он узнает то, что знать ему не следует, но любопытство его удержало, и он не сказал: «Кем бы ни была Леди Шир, она сделала то, чего ни я, ни вы не смогли сделать: она сделала Марту радостной». Он не сказал даже таких простых слов, как «Спасибо, но мне не интересна история Леди Шир, я всего лишь пришёл узнать, где она живёт». Эдуард позволил настоятельнице увести себя внутрь монастыря, усадить в мрачную залу и рассказать «историю Леди Шир».

– Леди Шир – женщина лёгкого поведения и… – неудачно начала свой рассказ настоятельница, после чего Эдуард резко оборвал её.

– Шир вдова, – сказал он, как будто знал это наверняка.

Настоятельница печально усмехнулась.

– Шир никогда не была замужем, – сказала она, – известная нам Леди Шир была любовницей одного очень уважаемого господина, к тому же, думаю, Шир была его старше, иначе не поддался бы он её чарам, чарам неопытной женщины, имея молодую и красивую жену. Господин, у которого Шир жила на содержании, погиб на войне. После смерти своего любовника Шир очень страдала, верю, что она любила его, но это ничуть её не оправдывает. Вступить в неосвященную Богом связь с женатым мужчиной – позор для женщины. На такое может пойти только женщина неспособная сдерживать свои низменные желания. Бог покарал её за этот проступок: от горя Шир лишилась рассудка, она сделалась больной, неспособной ухаживать даже за собой, не говоря уже о том, чтобы быть полезной другим. Вдова погибшего на войне господина, любовника Шир, женщина очень добрая и богобоязненная, привела Шир в больницу, где наши девушки из монастыря помогали ухаживать за больными. Там я впервые увидела Шир. Она была не в себе, постоянно говорила о своем любовнике так, как будто он был всё ещё жив. Она осознавала его смерть, но говорила о нём, как о живом. Шир упрямо называла его своим мужем. Шир не оправилась и по сей день, она по-прежнему называет его своим мужем и говорит всем, что она вдова. Думаю и вам она это сказала.

Настоятельница печально вздохнула:

– Мне жаль её, – продолжала настоятельница, – не хочу верить, что она врёт, она на самом деле убеждена, что была женой. Возможно, её больной рассудок не способен осознавать горькой правды и отвергает тот позор, с которым Шир была связана, надо полагать, долгие годы. Мне хочется думать, что это путь к исцелению её души, но путь этот ещё слишком долог. Мне пришлось уволить Шир за то, что она опять пыталась прельстить женатого мужчину, он работал у нас булочником, привозил по утрам свежий хлеб. Шир всячески старалась привлечь его внимание, пока не добилась своего. Жена пекаря, несчастная женщина, измученная тяжким трудом, прибежала ко мне в слезах и обо всём рассказала. Бог не остался в стороне от позорного прелюбодеяния: сгорела пекарня нерадивого пекаря. А я, в свою очередь, не могла позволить, чтобы постыдный замысел Шир остался безнаказанным: я её уволила.

«…Выступила в роли Бога, – подумал Эдуард, и сам себе усмехнулся, он не мог решить, даже для себя, верит он всему, что рассказывает настоятельница или нет, – … хотя, в общем-то, и неправду говорить ей нет надобности».

– Мне очень хотелось ей помочь, – говорила настоятельница, – я часто приходила в больницу и подолгу разговаривала с ней. Она вела себя спокойно и дружелюбно, отвечала на все мои вопросы. Из рассказов Шир мне стало понятным, что молодая вдова всегда знала о связи Шир с её несчастным мужем. Думаю, девушка была очень доброй и чуткой, поэтому позволила Шир продолжать жить в их доме. А возможно, из-за любви к мужу, зная о его привязанности к Шир, не хотела его ранить. Шир щедро этим пользовалась, со слов самой Шир, мне стало понятным, что она даже имела служанку. Шир говорила, что ей было позволено ухаживать за ребёнком господина и его молодой жены, но этому я не верю. Как можно доверить ребёнка такой женщине?

Эдуард сделал жест рукой, как обычно бывает с ним в преддверии резкого аргумента, но так и не нашёл что сказать. Настоятельница не заметила жеста и продолжала невозмутимо:

– Скорей всего, Шир очень хотелось присматривать за ребёнком, своих детей у неё никогда не было, вот и говорила о желаемом, как о действительном. У Шир есть одно очень хорошее качество: она не имеет привычки говорить плохо о других, и о ком бы она ни говорила – обязательно скажет «хороший человек». Этим она заслужила моё расположение, я предложила Шир прийти в монастырь, после того как врачи решат, что она может покинуть стены больницы.

«Из стен больницы в стены монастыря, – подумал Эдуард, – бедная Шир».

Теперь ему уже самому хотелось найти её, независимо от просьбы Марты, хотелось узнать, что она жива и здорова и что в её жизни есть хоть какой-то просвет вне печальных стен.

– Но Шир не сразу пришла к нам, – настоятельница окинула взглядом готический свод залы, – пришла спустя больше, чем год, мы не знаем, где она была и что с ней было в этот период её жизни, а говорить она об этом не стала. Думаю, вам трудно будет поверить, но Шир меня не узнала. В монастырь её сам Бог привёл, Шир не помнила того, что я говорила ей про монастырь. Она заново рассказала мне свою выдуманную историю про мужа, зачем-то сказала, что он очень болел, и она ухаживала за ним, но спасти не смогла, после чего он умер. Наверно, именно так её больное воображение сфабриковало эту историю.

Настоятельница глубоко вздохнула:

– Да простит меня Бог, я пыталась помочь несчастной, но не смогла, и теперь обстоятельства вынуждают меня злословить. Шир сумасшедшая, не ищите её и не позволяйте вашей дочери видеться с ней, – настоятельница перевела дыхание, сложила руки крестом на груди и глухо сказала на выдохе: – Больше мне вам нечего сказать, – затем она встала, слегка поклонилась, не отнимая скрещенных рук от груди, и ушла.