– Он не закричит, – приближая к доктору свое лицо, я отчетливо выговариваю каждую букву. – Ты доктор. Ты знаешь, что нужно делать в таких ситуациях, верно? Верно? – В остекленевшем взгляде Константина постепенно появляется осмысленность, и доктор мелко кивает несколько раз.

– Верно, – говорит он, все еще задыхаясь. – Я ведь доктор… Я доктор.

– И что ты сейчас должен сделать? – настойчиво спрашиваю я.

– Я… – Константин вздрагивает всем телом, услышав очередное «Справедливость!»

– Смотри на меня! Только на меня! – приказываю я, удерживая его голову, не позволяя повернуться в сторону профайлера. – Как ты сейчас поступишь? Каким будет порядок твоих действий?

– Я… Я должен дать ему стаб… это вернет его к прежнему состоянию… это единственное, что сейчас может ему помочь. Он постоянно повторяет одно и то же, а так быть не должно, что-то пошло не так из-за того силента в лифте, и этот его приступ… – Голос Константина начинает звучать увереннее, избавляясь от дрожи. Он постепенно справляется с паникой, возвращаясь в свою стихию. Врач в нем одержал верх. – Стаб успокоит его, но также заставит забыть последние три дня. Позже ему придется заново пройти активацию. – Доктор морщится. – Линкольн это точно не понравится… но я не вижу другого выхода.

– Хорошо, – терпеливо говорю я, стараясь не обращать внимания на повторяющиеся возгласы профайлера. – Хорошо, – повторяю, отпуская Константина.

Поднимаясь на ноги, он поворачивается ко мне спиной, и не может видеть, с каким облегчением я перевожу дыхание.

Стаб сотрет воспоминания седовласого, в том числе и те, что он каким-то образом смог вытащить из моей памяти во время сна. Проф забудет все, что увидел.

Наклонившись, Константин прислоняет запястье с браслетом к самому нижнему ящику, и тот со щелчком открывается, позволяя доктору достать шприц-пистолет. Константин возвращается к профайлеру, и я вновь наваливаюсь на юношу, обездвиживая его.

– Шея, – отрывисто командует доктор, становясь похожим на привычного себя. Профайлер продолжает сопротивляться изо всех сил, он мотает головой, и мне приходится приложить усилия, чтобы зафиксировать его голову, позволяя сделать укол. Юноша затихает, его дыхание постепенно выравнивается, и он закрывает глаза, проваливаясь в сон.

Константин тоже прикрывает глаза на несколько секунд, медленно выдыхая. Затем он встает, и я наблюдаю за тем, как легко он поднимает заснувшего профа и укладывает его на кровать, накрывая пледом. Подойдя к столу, Константин достает из того же нижнего ящика плоскую бутылку, затем возвращается, опускаясь на пол рядом со мной. Вытянув ноги вперед, он опирается спиной на мою кровать. Отпив из бутылки, доктор протягивает ее мне, и я уже собираюсь взять ее, как вдруг он отдергивает руку.

– Подожди-ка. – Его взгляд поднимается к потолку, и он беззвучно шевелит губами, что-то вспоминая. – Ты ведь уже перестала принимать синие таблетки? – озабоченно интересуется он и, дождавшись моего кивка, вкладывает бутылку в мои руки. – Тогда можно.

Я делаю глоток, морщась, когда горькая жидкость обжигает горло.

– Надо заменить кровати, – рассеянно говорит Константин, похлопывая по боковине моей. – Или бортики приделать…

– Линкольн удивилась, почему ты до сих пор не привязываешь своих пациентов. Стоит прислушаться, доктор. – Я замолкаю, осознав, что обратилась к нему слишком фамильярно. Впрочем, за последние полчаса я успела накричать на него, стать свидетелем панического приступа и ударить по лицу… А теперь мы сидим на полу и пьем из одной бутылки. Пожалуй, сейчас я уже зашла слишком далеко, чтобы вернуться к обращению «доктор Константин».

– Стоит прислушаться… – повторяет он, вновь прикладываясь к бутылке. – Говоришь, он разбудил тебя? – поворачивая голову ко мне, интересуется Константин.

– Мне снился кошмар. – Я нервно сглатываю под пристальным взглядом. – Наверное… мне было очень страшно, и это привлекло его внимание.

– Может быть. – Константин пожимает плечами. – Профайлер, прошедший настройку, никак не отреагирует на спящего. Сны для него бесполезны, ему нужны только воспоминания. А для этого, – доктор кивает в сторону спящего юноши, – для него все одинаково реально.

Константин заблуждается. Профайлер не просто проник в мой сон – он добрался до связанного с ним воспоминания, реального воспоминания. Но я скорее откушу себе язык, чем сообщу ему о подобных способностях ненастроенных профайлеров.

Отставив бутылку в сторону, Константин поднимает лежащий на полу шприц-пистолет.

– Как же мы будем работать с профайлерами, когда запасы стаба иссякнут… – бормочет он, рассматривая на свету прозрачную ампулу с остатками зеленоватой жидкости. – Мы ведь до сих пор не знаем, как его синтезировать.

– Настолько незаменим? – интересуюсь я. Константин переводит взгляд на меня.

– Половина ампулы успокоила профайлера, который был уже близок к крику, – медленно говорит он. – На твой срыв после церемонии прощания мне пришлось потратить чуть больше четверти. Ты не смогла справиться с болью, причиненной прощанием с тем, кто был тебе дорог, и стаб забрал твою боль, стер ее из памяти. Только он способен на такое.

…А потом я проснулась и решила присоединиться к Корпусу, не имея о нем ни малейшего представления. Этот стаб, который сейчас так расхваливает Константин, привел меня к крайне опрометчивому поступку. А если вспомнить прелесть стаб-конфликта…

Разумеется, я не говорю этого вслух. Мне не хочется перебивать Константина, сейчас гораздо интереснее за ним наблюдать. Я вижу, что паника так и не покинула его, – нет, она просто затаилась внутри, в выжидании подходящего момента. Кажется, будто она лишь вернулась на привычное место, будто она всегда была, есть и будет там, спрятанная за фасадом строгого костюма и выверенных движений. Но что ее породило?

Моя собственная паника выбирается наружу, стоит только взять в руки пистолет. Но сейчас, пока у меня есть время, я собираюсь задать ей трепку и буду упражняться в стрельбе так часто, что рано или поздно паника отступит, сдастся, устав раз за разом хватать меня за горло.

– Эти несколько капель, – Константин вновь возвращается взглядом к жидкости в ампуле, – не способны повлиять на память. Но они могут прогнать все твои тревоги. Один укол – и все, что тебя окружает, вдруг приобретает особую четкость. Ты видишь мир так ясно, как никогда прежде, как будто всю жизнь тебе приходилось смотреть на него сквозь стекла заляпанных очков, а потом кто-то отобрал их у тебя и вернул заботливо протертыми. Все выглядит иначе. Один укол – и внутри тебя все становится на свои места, ты понимаешь то, чего не понимал прежде, решение любой твоей проблемы находится в считаные секунды, и остается лишь удивляться, как же ты не смог догадаться прежде…

– Ты принимаешь его, – перебиваю я доктора, пораженно выдыхая. Сомнений быть не может: только что он описал собственные ощущения.

– О нет. – Константин не отрывает жадного взгляда от остатков стаба в ампуле. Его руки нервно подрагивают. – Больше нет. Но если бы мог, то принимал бы его каждый день.

Я была под остаточным действием стаба, и это совсем не походило на то, что описывает Константин. С доктором что-то не так; в этом идеальном механизме есть какой-то изъян, существенный изъян, а стаб способен устранить его на время. Как же я не поняла этого раньше? Он пытается навести порядок вокруг себя, потому что отчаялся обрести его внутри.

– Как же ты можешь лечить других…

– Если сломан сам? – перебивает меня Константин, и его губы расходятся в улыбке, обнажая ряд ровных белых зубов. Только сейчас, когда он улыбается, я понимаю, что он очень красив: у него мягкие, плавные черты, которые прежде скрывались строгой мимикой, что совершенно не соответствует этому лицу. Пряди темно-рыжих волос сейчас не зачесаны набок, а спадают на лицо, делая Константина моложе своих лет, едва ли не моим ровесником. Он смеется, его смех становится все громче, переходя в хохот. Ужас зарождается внутри меня, когда я вижу, как Константин хохочет, запрокинув голову, как эти чистые, правильные черты искажаются в пугающе безумной гримасе, и это безумие заставляет меня цепенеть, не позволяя даже ударить доктора, чтобы заставить замолчать.

– Разве ты не видишь? – Он захлебывается смехом, выступившие слезы блестят на его глазах. – Разве ты не видишь? – с горечью повторяет доктор, отсмеявшись. – Мы все уже сломаны, – шепчет он, разводя руками, – каждый житель этих проклятых подземелий. Кондор… Он так отчаянно стремится подготовить вас к грядущей войне, он так надеется, что она не сделает с вами того, что сделала с ним… Но эта надежда ослепляет, не позволяя ему увидеть, что это уже произошло. Война уже сломала вас. – Я слышу неприкрытое отчаяние в его голосе. – Все вы живете во имя войны, и другая жизнь вам не знакома.

– Ты говоришь «вы». – Мой голос немного дрожит. – Тогда во имя чего живешь ты?

Долгий взгляд. Константин проводит рукой по волосам, убирая их от лица.

– Может, однажды я расскажу тебе. – Кривая улыбка. – Расскажу, почему перестал принимать стаб. Но не сегодня. – Он прикрывает глаза.

– Тебе нужна помощь, доктор, – тихо говорю я, стараясь не думать, что он может быть прав.

– Никто мне здесь не поможет. Некому. – Доктор хмыкает. – Был у нас тут один мозгоправ, штатный психотерапевт из научного центра, профессионал высшего уровня… Нырнула вниз головой в Просвет на четвертом году существования Свободного Арголиса. И даже присутствие здесь тяжелобольной дочери не убедило ее остаться в этом мире… – Он запрокидывает голову. – Лотта все еще зовет ее во время приступов, отказываясь понимать, что матери больше нет. О девочке заботился мой дядя, – поясняет он, – а теперь, когда его больше нет, о ней забочусь я.

Константин вновь отпивает из бутылки, вспомнив о ее существовании.

– Это было первое самоубийство в истории Свободного Арголиса, – хрипло говорит он. – И оно стало первым звеном в цепи событий, навсегда изменивших нашу жизнь. Когда появились первые седовласые, их посчитали просто неудачей, результатом сбоя в программе Ускорения… – Неожиданная смена темы сбивает меня с толку, я хмурюсь, но Константин предостерегающе поднимает указательный палец. «Слушай дальше», – говорит он всем своим видом, и я подчиняюсь. – Ускорение даже приостановили на какое-то время. Седовласых стали называть новыми силентами, ведь они тоже не могли говорить. А потом одна из них, прогуливаясь вместе с сестрой по Просвету, стала случайным свидетелем самоубийства, самого первого самоубийства, случившегося здесь. Женщина пролетела десять уровней и разбилась прямо перед седовласой девчушкой, и та потеряла сознание, а когда пришла в себя, то заговорила, озвучивая мысли всех, кто окружал ее. Произошла спонтанная активация, ужас увиденного разбудил ее способности. – Константин вновь отпивает из бутылки. – Сейчас активация проходит в рендере, и я даже не хочу думать, что им там показывают.

Вдруг я вспоминаю о вопросе, которым задавалась уже очень давно.

– Профайлеры кричат, когда видят что-то настолько ужасное, с чем не могут справиться… вроде воспоминаний о войне. – Голос подводит меня, и я прокашливаюсь.

– Настроенные профайлеры, – поправляет меня Константин. – И каждый, кто слышит этот крик, возвращается в свое самое страшное воспоминание.

– Как это работает? – Я поворачиваюсь к Константину. – Все дело в самом звуке крика? Это он влияет на мозг, как что-то вроде… вроде… – Я запинаюсь, нужное слово ускользнуло из памяти.

– Вроде какого-то гипноза? – приходит мне на помощь Константин, и я киваю. – Нет, дело явно не в звуке.

Я разочарованно вздыхаю. Крик профайлера стал бы хорошим оружием, если бы его можно было записать и взять с собой в Арголис. Взломать систему оповещения в здании, поставить на воспроизведение зацикленную запись крика профайлера – и пожалуйста, неприятель больше не помеха, ведь он даже не увидит, как ты пройдешь мимо него, застывшего в ступоре…

Как же я хочу обратно в Корпус. Линкольн была права: здесь время течет в разы медленнее, и это сводит с ума.

– Ты могла подумать, что я трус. – Константин не спрашивает, он утверждает. – Или безумец. Или же у меня есть секреты, которые ни в коем случае не должны увидеть седовласые… или же все сразу.

Я уже открываю рот, чтобы прокомментировать его высказывание, но вовремя понимаю, что Константин не ждет моего ответа. Он хочет выговориться.

– Я избегаю профайлеров только потому, что каждый раз, когда вижу седовласых, то вспоминаю первую из них… И то, что она сделала со мной. – Доктор останавливается, чтобы сделать несколько больших глотков из бутылки. Закашлявшись, он отставляет ее в сторону, устремляя взгляд перед собой. – Вернемся на десять лет назад, к Справедливости в самом начале своего существования. Ее восьмое дело, – медленно говорит он. – Как-то в конце смены в медблоке мы с дядей обнаружили пропажу целой коробки сильнодействующего обезболивающего. Камеры наблюдения тогда еще не работали, и нам пришлось созвать всех пациентов за тот день. В комнате были я, как представитель пострадавшей стороны, и три пациента из Нулевого поколения – женщина и двое мужчин, один молодой, другой уже в возрасте. И вдруг тот, который моложе, встает и говорит, указывая пальцем на второго: «А ведь я видел ваше дело, вы еще в Арголисе от наркозависимости лечились». И в этот момент в комнату заходит Мора, красивая девочка в белом платье, с седыми косами на плечах. Обвинитель видит ее, и… – Константин прерывается, закрывая глаза. – Никто об этом не знал, но еще в мирном Арголисе, задолго до того, как оказаться здесь, в бункерах, этот человек изнасиловал девочку, которая была похожа на Мору. Увидев ее, он лишь мельком подумал об их сходстве, но Мора успела поймать эту мысль, успела зацепиться за нее и вытянуть на свет все остальное, всю грязь, что скрывалась в нем. И Мора закричала, но не криком боли, вроде того, что ты услышала от Агаты, нет, это был совсем иной крик – крик ярости. Пока… – доктор запинается, его явственно передергивает, но он заставляет себя продолжить, – пока она кричала… мне казалось, я успел несколько раз умереть. С меня будто заживо сдирали кожу, одновременно с этим пытаясь задушить… Я потерял ощущение времени. Казалось, это продолжалось несколько часов, в то время как ее крик длился считаные секунды. Все закончилось, когда она замолчала и вышла за дверь, как будто ничего и не было. Наверное, мне повезло больше всех, – Константин вдруг нервно улыбается, – отделался всего лишь месяцем заикания почти на каждом слове. Женщина вышла из той комнаты, полностью поседев лет на тридцать раньше положенного, и с тех пор она не могла заснуть без снотворного, немолодого мужчину сразу же на носилках отправили в медблок – он потерял сознание… А насильник покинул ту комнату в мешке для трупов. Мора вынесла приговор и казнила его на месте. Ее крик заставил молодое, здоровое сердце разорваться от ужаса. И каждый раз, когда я вижу седовласого, я вспоминаю тот день.

Я замираю, когда меня накрывает понимание. Мора смогла направить крик на того, кому он предназначался. Но профайлер, увидев воспоминание Константина, мог попросту повторить ее крик, откликаясь на него, и тогда…

Мы могли погибнуть.

– Как же ты их лечишь? – потрясенно спрашиваю я. Почему он не отказался от работы со Справедливостью?

– Убедившись, что они крепко спят. – Константин снова хмыкает. – Иначе… ну… – нечетким, размашистым жестом он обводит медблок, – ты видела. После случая с Морой отделение Справедливости закрыли на полтора года и открыли вновь только когда обнаружили запасы стаба и когда удалось выработать механизм «настройки», способ обучения профайлеров, благодаря которому седовласые стали той Справедливостью, которую мы сейчас имеем. Настроенные профы кричат, только если боль от чужих воспоминаний становится нестерпимой. Крик помогает им избавиться от нее.

– Когда кричишь, не так больно. – Мой голос отчего-то звучит хрипло, когда я повторяю фразу, дважды слышанную от Кондора, и доктор кивает, соглашаясь с моими словами.

– Настроенные профы понимают, что реально, а что – нет. У них есть общая система для оценки, система координат, единая для всех, и они точно знают, что их обязанность – лишь выносить вердикты. Но это, – Константин показывает пальцем на спящего юношу, – это не настроенный проф.

«Он мог убить нас», – вертится у меня в голове, и я нервно сглатываю.

– Так кто все-таки украл те обезболивающие? – вдруг вспомнив, спрашиваю я, чтобы отвлечься.

– А я разве не сказал? – Константин удивленно смотрит на меня. – Дядя потом вспомнил, что отнес их в другой медблок.