#Глава 3

Холодно.

Я медленно иду по темному коридору, ступая босыми ногами по шершавому холоду бетону. Каждый шаг отдается в ногах глухой болью, но я уже привыкла не обращать на нее внимания. На мне – лишь тонкая больничная рубаха, поэтому я обхватываю себя руками, потирая плечи в попытке хоть немного согреться. Холодно…

Понимаю, что заблудилась, только когда коридор, прежде казавшийся знакомым, неожиданно заканчивается тупиком, заставляя остановиться в замешательстве. Куда же мне идти дальше? Заметив неприметную темную дверь с левой стороны от себя, подхожу к ней и дергаю за ручку, ни на что даже не надеясь, – но дверь внезапно открывается, позволяя лучам света вырваться в мрачный коридор. Я захожу внутрь, щурясь и заслоняясь от слишком яркого света, который бьет по глазам, мешая понять, где я оказалась. Свет становится менее ярким – или же глаза постепенно привыкают к нему, – и я убираю ладонь от лица…

То, что я вижу, заставляет тут же броситься обратно к двери, позабыв про боль в ногах, но уже слишком поздно: дверь закрывается с громким хлопком, и я не могу, не могу открыть ее вновь, ведь с этой стороны у двери попросту нет ручки!

Отступив назад, я осматриваюсь в надежде понять, как отсюда можно выбраться. Взгляд падает на кровать, небрежно заправленную серым одеялом. Над кроватью – узкая полка, на которой ничего нет. Взгляд скользит дальше, по стене, на которой что-то нацарапано, и натыкается на мягкое свечение силового поля, перекрывающего высокий проем.

Это камера изолятора Справедливости.

Я вновь оборачиваюсь к двери, надеясь увидеть ее открытой, но никакой двери больше нет, с трех сторон меня окружают лишь гладкие стены. Паника уже развернулась в полную силу, сотрясая мое тело крупной дрожью. Подойдя на негнущихся ногах вплотную к силовому полю, я пытаюсь высмотреть, что находится снаружи, и мне удается разглядеть силуэт Фарруха, сидящего за столом с мониторами.

– Меня не должно быть здесь! – кричу я что есть сил. – Это какая-то ошибка!

– Ошибаешься как раз ты, – слышу я голос, и принадлежит он явно не Фарруху. – Это именно то место, где тебе нужно быть.

– Но я ведь ничего не сделала!

Человек встает из-за стола и идет в сторону моей камеры. Он подходит достаточно близко к силовому полю, и, когда на его лицо падает свет из камеры, я застываю как вкопанная.

– Ты ведь ничего не сделала, – повторяет он за мной, подобно эху. Его лицо, его красивое лицо, что так хорошо мне знакомо, искажается гримасой ненависти. – Ты ведь ничего не сделала! – Его яростный крик бьет меня под дых сильнее любого удара.

– Меня не должно быть… – выдохнув, вновь начинаю я дрожащим голосом, чувствуя подступающие слезы, но внезапная вспышка осознания заставляет меня умолкнуть, не договорив. – Нет… Это тебя не должно быть здесь, – выговариваю я с большим трудом. – Ты… ты попросту не можешь быть здесь.

Стоит мне произнести это – и его лицо вновь становится спокойным.

– И я уж точно не стал бы ненавидеть тебя, верно? – Гаспар печально улыбается, отступая назад и скрещивая руки на груди. Я киваю, не в силах вымолвить ни слова. Все, что я могу, – лишь смотреть на него, понимая, что память уже теряет детали, размывая его образ. Я так старательно прятала воспоминания о нем, о том, как его потеряла, что они стали ускользать, растворяться…

Я замечаю какое-то движение у ног Гаспара и опускаю взгляд, чтобы увидеть небольшой огонек, пляшущий на правой штанине его комбинезона.

– Посмотри вниз, – говорю я, но Гаспар меня будто не слышит. – Посмотри на ноги! – Я повышаю голос, но Гаспар все так же продолжает смотреть на меня с печальной улыбкой на губах.

Ужас вырвал мое сердце из груди и засунул в горло, и теперь оно бьется там, больше не позволяя кричать. Я напрасно стучу кулаками по силовому полю – мерцающая завеса беззвучно отталкивает мои руки. Мне никак не помочь Гаспару, я не могу выбраться отсюда, а огонь поднимается все выше, разгораясь все сильней и сильней…

– Мне уже все равно, Арника, – шепчет объятый пламенем Гаспар, продолжая смотреть на меня.

Ему уже все равно. Он умер давным-давно, и ты это знаешь, ведь ты уже вспомнила, что потеряла его. Все, что происходит сейчас, – всего лишь твой кошмар, Арника.

Я знаю, что это сон, но понимание этого не делает менее реальным Гаспара, стоящего напротив меня, или же пламя, жар которого я могу почувствовать даже сквозь силовое поле; пламя, которое будто не причиняет Гаспару никакого вреда…

Мгновение – и Гаспар рассыпается облаком праха. Но огонь не исчезает; столп пламени становится еще больше, начиная медленно двигаться в мою сторону. Я отступаю назад, чувствуя бешеное биение сердца, которое стучит так громко, что по камере разносится эхо от его ударов. Я задыхаюсь, словно огонь уже успел выжечь почти весь кислород в помещении.

Откуда-то я знаю, что скоро пламя доберется до меня и никакое силовое поле не в силах остановить его.

Я задерживаю дыхание, зажмуриваюсь и закрываю глаза ладонью.

Жар опаляет мое лицо.

Просыпайся!

Размахнувшись, я с силой ударяю себя по щеке – и жар исчезает. Облегченно выдохнув, я открываю глаза.

Все еще не реальность.

Все та же камера, все то же силовое поле, но по другую сторону стоит уже другой человек.

– Я спрятал твой секрет, – говорит малодушный из Нулевого поколения тем же голосом, что еще недавно принадлежал Гаспару. Кровь, идущая из носа, заливает его светлую рубашку с нашитой эмблемой.

– И где мне его искать? – Я слышу свой голос словно со стороны. – Как его найти? И… нужно ли?

– Я спрятал твой секрет, – упрямо повторяет он, отступая назад. Кровь исчезает с его лица, на малодушном уже другая одежда, комбинезон силентов. И мы меняемся с ним местами – я больше не заперта в камере, я стою снаружи, в коридоре изолятора Справедливости, теперь внутри он. Негромкий стук – к его ногам падает, переворачиваясь, поднос с остатками ужина. Опустив взгляд, я обнаруживаю, что на мне надета тренировочная форма с эмблемой Корпуса. Шорохи позади меня – это Пат помогает Соларе собрать грязную посуду.

Малодушный смотрит на меня. Он знает, кто я такая; он знает, что мне, в свою очередь, ничего не известно о нем, – все это здесь, в его взгляде. И он рад видеть меня.

Это уже не сон. Это воспоминание.

Я знаю, что будет дальше, но уже ничего не могу изменить.

Рука против моей воли поднимается вверх и поправляет эмблему, привлекая к ней внимание малодушного. Он смотрит на нее, затем опять на меня, жмурится, трясет головой, будто надеясь, что откроет глаза – и эмблема исчезнет.

И вот он, этот взгляд, полный обреченности и обвинения, беззвучный крик, что режет по сердцу, и вместе с этим взглядом ко мне приходит внезапное понимание. Я упустила нечто важное, не смогла разглядеть этого прежде, и все потому, что была настолько эгоцентрична, что приписывала себе вину чуть ли не за все беды Свободного Арголиса.

Обвинение малодушного направлено не на меня. Он выносит приговор самому себе.

Сейчас он сделает шаг и упадет на пол…

Все, как я помню.

Но мгновение спустя он снова стоит на ногах, глядя на меня, а я поправляю эмблему, он следит за моим движением и снова видит ее, и эмоции, так сильно поразившие меня, вновь возвращаются на его лицо. Воспоминание повторяется, позволяя мне препарировать взгляд малодушного, разложить его на мельчайшие составляющие.

Да, теперь я могу видеть это совершенно отчетливо. Малодушного мучает страшная вина, но почему она настигла его только тогда, когда он увидел на мне эмблему Корпуса? Он смотрел на нее так, словно ее появление на моей одежде – это самое страшное, что могло произойти. Его мир рухнул, но он винит в этом лишь себя.

И он… отчего-то он чувствует себя виноватым передо мной.

Воспоминание повторяется снова и снова, но что-то в нем уже не так, как было прежде, что-то изменилось, появилось что-то еще, что-то постороннее, что-то лишнее…

Кто-то лишний.

Моего лица касается чья-то незримая прохладная ладонь, и я открываю глаза уже в реальности, уже в медблоке Константина.

И рука на моей щеке принадлежит очнувшемуся профайлеру.

* * *

Профайлер сидит на постели, забравшись на нее с ногами. Его взгляд замер на руке, лежащей на моем лице. Мгновение – и юноша приходит в себя, вздрагивая всем телом; его взгляд оживает, начиная хаотично метаться по моему лицу. Я застываю, не зная, что делать.

Он был со мной в изоляторе Справедливости. Он видел все то, что видела я, и это он зациклил воспоминание, заставив его повторяться вновь и вновь. В то время, пока я изучала малодушного, профайлер изучал меня, и теперь он в силах сделать кошмар явью, отправив меня в изолятор.

– Справедливость. – Хриплый голос заставляет меня покрыться мурашками от страха. – Справедливость, – повторяет юноша, словно пробуя слово на вкус.

Даже сейчас, еще не отойдя от кошмара, я понимаю, что с ним что-то не так. Если верить Константину, сейчас этот юноша не видит разницы между реальностью, воспоминанием и фантазией, он даже не способен осознать границы между своим и чужим сознанием, но пристальный взгляд, обращенный ко мне, говорит об обратном.

Удерживая зрительный контакт, я нащупываю в изголовье кровати кнопку вызова доктора и зажимаю ее на несколько секунд, надеясь, что хоть кто-нибудь услышит сигнал тревоги.

– Справедливость, – шепчет юноша, вновь касаясь ладонью моей щеки. Я осторожно отвожу его руку от своего лица, но прохладная ладонь внезапно выворачивается, крепко обхватывая мою, а другой рукой, резко наклонившись ко мне, юноша хватает меня за воротник пижамной рубашки.

– Справедливость, – говорит он, словно умоляя. Он тянется ко мне всем телом, и, стараясь отстраниться, оттолкнуть его от себя, я не беру в расчет то, что лежу на краю кровати: видимо, оказалась здесь, пытаясь защитить свое сознание от вторжения, уйти от прикосновения профайлера. Так, вцепившись друг в друга, мы и падаем на пол – я утягиваю за собой мальчишку, который будто ничего не весит.

Падая, я сильно ударяюсь все теми же ушибленными на тренировке несчастными ребрами, которые только недавно перестали болеть. Но ребра сейчас не волнуют меня так, как ноги. Прислушавшись к ощущениям в теле, я успокаиваюсь: все та же тихо ноющая боль в ногах, никаких изменений. Без защитных сапог, принесенных Константином, я бы уже наверняка корчилась от боли потревоженных переломов.

Повернув голову, я смотрю на профайлера, лежащего рядом со мной.

Черт.

Юноша не шевелится.

Перевернувшись на живот, я подползаю к нему и наклоняюсь к лицу. Ночное освещение слишком слабое, юноша лежит в тени, отбрасываемой кроватью, и это не позволяет мне увидеть, не поранился ли он при падении. Опираясь на одну руку, второй я нащупываю пульс на его шее. Слабый, но все же есть. Осторожно приподнимаю голову юноши, запуская пальцы в волосы на затылке, чтобы убедиться, что они не испачканы кровью. Сухо. По крайней мере, открытых ран нет.

В помещении неожиданно вспыхивает яркий свет, заставляя меня зажмуриться.

– Что у тебя тут… О нет, – слышу я голос Константина, а затем и вижу его, когда открываю глаза, – взъерошенного со сна, в измятой пижаме, которая сшита из той же ткани, что и моя. Меньше всего сейчас Константин похож на Главного доктора Корпуса – в этой пижаме он выглядит как еще один пациент медблока.

– Что произошло? – спрашивает Константин, останавливаясь у прохода между кроватями. Вопрос звучит нервно. – Что ты с ним сделала?!

– Что я с ним сделала? – возмущенно переспрашиваю я. – Это он зачем-то полез на мою кровать!

– Он же должен был проспать до утра! – Константин запускает пальцы в волосы, взлохмачивая их еще сильнее. Он не двигается с места, и я не понимаю причин его замешательства.

– Я открыла глаза – а он сидит на моей кровати, – говорю как можно спокойнее. – Спросонья я даже не заметила, что лежу на самом краю, и, когда он напугал меня, вцепившись в мою рубашку, мы оба свалились на пол, и он потерял сознание. – Я перевожу дыхание. – Ударился головой, я думаю. – Константин никак не реагирует на мои слова, поэтому я добавляю: – Вам стоит его осмотреть.

После моих слов он отмирает, со странной нерешительностью на лице шагая к профайлеру, а я отползаю в сторону, чтобы освободить ему пространство. Присев на корточки, доктор нащупывает пульс на шее юноши, а затем вновь снимает браслет со своего запястья, чтобы надеть его на профайлера, но не успевает этого сделать.

Я слышу тихий вздох.

– Вот же черт! – восклицает Константин, отдернувшись от лежащего юноши. Поднимаясь на ноги, он пятится назад, не сводя испуганного взгляда с профайлера.

Веки юноши трепещут, он открывает глаза, приходя в себя. Его взгляд, бессмысленный и расфокусированный, блуждает по медблоку, ни на чем не останавливаясь.

– Вы должны помочь ему, – осторожно говорю я, пристально наблюдая за Константином. Нет, мне не показалось – сейчас я отчетливо вижу испуг в его глазах, который становится все сильнее. Это совсем не похоже на того Константина, каким я привыкла его видеть, словно вместе с отглаженным костюмом, что он снял перед сном, на вешалке остались висеть и его спокойствие, и холодная уверенность в каждом действии, которая прежде казалась мне неотъемлемой частью доктора.

– Я… Я не могу. – Константин мотает головой, нервно сглатывая. – Профайлеры… С ними работают только мои ассистентки, – с трудом выдавливает он.

Да что же на тебя нашло, доктор?!

– Так позовите же их! – не удержавшись, восклицаю я, и профайлер дергается от громкого звука. Он поворачивается в мою сторону, и его взгляд фокусируется на моем лице.

– Не могу. – В голосе Константина звучит отчаяние. – Их… их нет на уровне. У нас был очень сложный пациент, и я отпустил их…

– Справедливость, – шепчет профайлер, пристально глядя на меня. Дрожь охватывает его тело.

– Ему становится хуже, – замечаю я вслух. – Похоже, у него начинается приступ… Доктор, сделайте уже хоть что-нибудь!

Константин кидается к своему столу, хватая со стола один из флаконов. Профайлера трясет все сильнее, я слышу, как стучат его зубы. Константин опускается на колени рядом с ним, откручивая крышку от флакона.

– Тебе придется мне помочь, – говорит он. Профайлер отталкивает его руки, пытаясь увернуться. – Держи его!

Мне приходится навалиться на седовласого юношу всем телом, чтобы он перестал дергаться. Глаза профа налиты кровью; его взгляд, устремленный на доктора, совершенно безумен. Константин сдавливает ему щеки, заставляя открыть рот, и осторожно капает на язык три капли, отмеряя вслух. Я чувствую, как профайлер расслабляется, обмякая подо мной. Его взгляд вновь теряет фокус, устремляясь в пустоту.

Константин облегченно выдыхает, выпрямляясь.

– Как же вы можете работать доктором, если боитесь своих пациентов? – спрашиваю я, неуклюже скатываясь с профайлера и вновь соприкасаясь с полом пострадавшими ребрами, которые сразу же отзываются болью. – Вы боитесь его. И боитесь очень сильно. Почему?

– Знай ты, на что он способен, – боялась бы еще сильнее. – Отводя взгляд, Константин криво усмехается.

– Я знаю, на что способны профайлеры. – Я пожимаю плечами, переходя в сидячее положение и поправляя застежку на защитных сапогах, которая расстегнулась, во время возни с профайлером. – Я слышала…

– О да, ты ведь уже слышала крик. Ты видела, что Агата сделала с Кондором. – Константин говорит очень быстро, его глаза лихорадочно блестят. – Но это далеко не все… – Он замирает, обрывая фразу на середине, и через мгновение я понимаю причину.

– Справедливость, – слышу я тихий шепот, и моя спина покрывается мурашками. – Справедливость, – повторяет профайлер уже громче. Повернувшись, я вижу, как он приподнимается на локтях. – Справедливость! – Юноша срывается на крик.

– Не сработало, не помогло… Он сейчас закричит, – слышу я тихий голос Константина. Его лицо белее листа первосортной бумаги. – Он сейчас закричит, – повторяет он, и пустой взгляд широко раскрытых глаз извещает меня о том, что у доктора самый настоящий панический приступ. О, эти симптомы знакомы мне слишком хорошо: противная мелкая дрожь, взмокшие ладони, учащенное дыхание и сердце, рвущееся из груди. – Посмотри, если зрачки сузились… Он закричит… Он сейчас закричит…

Я разворачиваюсь к Константину всем телом и, размахнувшись, отвешиваю ему увесистую пощечину. Его голова безвольно дергается, и я обхватываю ее обеими руками, заставляя Константина смотреть мне в глаза. Сейчас именно он представляет собой опасность, ведь седовласый уже подхватил его панику, заразился его ужасом и теперь действительно близок к тому, чтобы закричать.