Глава вторая

В тайной комнате над второй аркой Петельного моста Спица опустошил свой узелок, высыпав его содержимое на верстак. Поднимая каждый осколок маленькими щипчиками, он подогнал острые края друг к другу. Получился неполный прямоугольник.

– Ты, я смотрю-ка, важная табличка, такие вроде как зовут мемориальными, – сказал Спица, глядя на верстак. – Тока тебе не хватает одного квадратика в самом низу. – Он схватил старую шпильку, которую вымыло на берег уже очень давно и у которой не было своей интересной истории, и стал выковыривать грязь из выгравированных на табличке букв.

– Где это тебя носило? – спросил Спица у Сороки, когда та влетела в комнату через свой собственный маленький лаз. – Как по мне, Сорока, сегодня боги сокровищ прям-таки насыпали удачи нам на головы.

Та внимательно посмотрела наверх, на мальчика.

– Ну так да, откудова же еще это все взялося? Точно-точно, так-то и можно объяснить этот горячий клад и все прочие прелести в нашей сокровищнице, – сказал Спица и махнул рукой в направлении жестянок и деревянных ящичков, заполненных всевозможными речными богатствами: кусочками металла, фигурными пуговицами, осколками тонкого фарфора с ручной росписью… Он кивнул и в сторону банок, до краев засыпанных обломками украшений, сверкающими морскими стеклышками, которые напоминали драгоценные камни, и другими таинственными симпатичными вещицами, которым он не успел дать названия.

Не все они, конечно, были находками Спицы. Его отец устроил это местечко, чтобы хранить в нем сокровища их обоих. Он превратил пустую комнату над второй аркой в мастерскую с полками, верстаком и гнездом для Сороки: в толстой доске вырезал неглубокую ямку, которую птица выложила кусками веревок, собранных на берегу, и веточками. Здесь отец научил Спицу слушать истории добытых сокровищ и здесь же при свете свечи они вместе придумывали, как превратить давно утерянные кем-то вещи в нечто стоящее, что можно продать на рынке.

Сорока выпустила из клюва большой кусок скона ^[3]и защебетала, как птенец.

– Ты что же, никак летала в пекарню? А камнями они в тебя не бросалися? – Спица спешно отложил в сторону шпильку и стал внимательно осматривать крылья вороны, нет ли увечий, потом пересчитал пальцы на лапках. Сорока курлыкнула в ответ на заботу, и Спица, внезапно почувствовавший страшный голод, потянулся за сконом. – Спасибо, ну.

Странно, булочка все еще хранила тепло, как только что из печи. Однако для верности Спица все же сначала проверил, нет ли на ней зеленых островков плесени. Потом откусил с краю. Хрустящая золотистая корочка треснула под его зубами, и только тогда он осознал, что за чудесное лакомство ему досталась.

Какая воздушная мягкость! Скон был сладким и ароматным, таких Спица не пробовал никогда прежде.

Доев, он взглянул Сороке прямо в глаза.

– Где ты его раздобыла, а?

Это явно не было творением рук подлецов из пекарни.

Сорока широко раскинула крылья и обдала его волной теплого воздуха.

Не дожидаясь ответа, Спица сдул крошки с металлических осколков.

– Вот ты как думаешь, что тута написано, Сорока? – спросил он и почувствовал, как глубоко в животе все задрожало и затряслось от волнения. – Вдруг про то, как найти королевское золото? Или как сделать колдунское зелье?

Сорока каркнула.

– А может быть, тута говорится, что ты лучшая ворона во всем городе? – Он ласково прижал крылья Сороки к ее бочкам и взял птицу в ладони. – Я маму попрошу, она-то прочитает. – Он почувствовал, что Сорока хочет улететь. – Но не сейчас, да? – Нужно было сделать что-то особенное для маминого прилавка на рынке. Разве он мог забыть цвет ее голоса, когда домовладелец стучал к ним в дверь? – У меня, знаешь, есть одна идея. Подсвечник с цифрами тысяча восемьсот шестьдесят четыре. Как тебе, а?

Спица выпустил из рук ворону и обратился к разложенным справа от него незаконченным рождественским украшениям. Всевозможные речные находки теперь были искусно склеены, спаяны и сшиты друг с другом, превратившись в изящные и в то же время крепкие причудливые вещицы. Он собрал их и развесил на себе – по несколько игрушек на каждый палец, уподобившись праздничному дереву, постоял так немного, а потом сложил все в пустующий деревянный ящик.

– Еще б сюды стеклянную бусинку да медную закорючку, ну да ладно, можно оставить до следующего-то года. – Он вытащил из-за верстака металлический поднос и положил сверху на деревянный ящик, как крышку. Потом перенес на него осколки горячего сокровища в надежде, что тепло разойдется по металлу, а вслед за ним согреются и его пальцы.

– Вот, – сказал он, вынимая серебряную жучью коробочку из кармана своего заплечного мешка. Внутри лежали восемь сонных жуков, пойманных Сорокой сегодня. Он достал одного из них и остановился, наблюдая, как тот расправляет лапки. А потом поцеловал его, попросил прощения и оторвал крылышки. – Угощайся, Сорока. Тока крылушки, чур, мои.

Пока птица наслаждалась завтраком, мальчик готовился к работе. По своему старинному, им самим заведенному обычаю Спица потянул за веревочку на шее, пока в просвете воротника не показался висевший на ней гладкий овальный камешек. Мальчик зажал его между пальцами и заглянул в дырочку в центре. Он невероятно дорожил этим камнем, потому что это была одна из первых совместных находок его и Па. Редкий куриный бог, как называл его Па.

– Послушай-ка мое дыхание, Сорока. Оно замедливается, кады я гляжу сквозь эту дырочку. Па говорит, что замедливается прямо даже само время, а он-то не дурак. – Спица прищурился и почувствовал, как в душе затихают волнения. Тревога за отца убывает. Узел в животе, который затягивается при каждой попытке заговорить, ослабевает. Комок в горле от цвета маминых слов, когда она извиняется, что обед похож на вчерашний, тает. В такие моменты он будто бы попадал в другой мир, лучший мир. Он опустил камешек обратно за ворот рубашки, сделал глубокий вдох и принялся за работу.

Прошло несколько часов, прежде чем Спица вытащил из кармана обрывок бумаги и изучил изгиб каждой цифры в числе 1864, которое записала для него мама. Он потер большим пальцем ручку своего новенького подсвечника – это была изогнутая вилка с широко разведенными зубцами, облепленная для пущей красоты морскими стеклышками, – и решил, где лучше сделать гравировку. Потом, набираясь храбрости, прошептал своим нервным пальцам пожелание удачи и взялся за дело.

Снова проголодавшаяся Сорока начала суетиться.

– Ну ты ж добудешь еще тех чудесных сконов, да? – Это прозвучало скорее как наказ, чем как предложение, и Спица тут же об этом пожалел. – Мама бы очень обрадовалася, – добавил он с извиняющейся улыбкой.

Сорока все же повременила с отлетом и ответила ему на своем языке жестов. Она повернула голову так, чтобы видеть всего Спицу одним глазом, потом вытянула ногу и снова поджала ее. Спица воспринял это как знак того, что все хорошо.

* * *

Когда Спица вернулся домой, уже стемнело. Он толкнул дверь, и в лицо ему пахнуло теплым воздухом и чем-то очень вкусным. Мальчик украдкой пробрался к столу в центре маленькой кухоньки. Мама стояла у плиты спиной к нему и даже не пошевелилась, разве что легонько вздрогнула.

Слышала ли она, как он вошел? Вероятно, ведь голая ступня, та, которую не обожгло осколком, шлепала по каменному полу. Но мама подыгрывала Спице, и потому он, тихонько поставив подсвечник на стол, продолжал приготовления. Ощупав рукой пространство под столешницей сбоку, он сунул палец в маленькое отверстие, в которое прежде вставлялась деревянная ручка, и выдвинул ящик. Оттуда Спица достал свечку, установил ее в своем новом, рукодельном сокровище и поджег фитиль. Свет заиграл на стеклянных украшениях и сверкающих крылышках жуков. Золотые крапинки сотен бликов усеяли побеленную стену кухни.

– Готово?

– Готово, мам.

Она вытерла руки, убрала волосы от лица и повернулась.

– Какое чудо, любовь моя!

Спица осторожно повернул подсвечник по часовой стрелке и мама тоже закружилась, обходя вокруг стола. Она грациозно проплыла по кухне, насвистывая любимую Спицей желтую мелодию и пританцовывая, достигла двери и закрыла ее.

– Не хватает одного крылушка. Это все Сорока. Умыкнула последнее, а было б шестнадцать.

– Но пятнадцать же смотрятся гораздо лучше! – Мама подождала, когда Спица согласится, улыбнулась и указала на его шедевр. – Такую красоту можно оценить очень высоко. Отличная работа, – сказала она, не покривив душой, – но ты пока погоди. – Она вернулась к плите и наполнила две тарелки горячим супом. Потом достала из стеклянной банки две ложки и дала Спице его любимую – речную находку с короткой ручкой и тонкой гравировкой. Она хранила в себе историю одного бала и изумительного кушанья под названием желе.

– Теперь можно, – сказала мама и села напротив Спицы. Между ними мерцало пламя свечи.

И тогда он начал. Он дотрагивался ладонью до каждого фрагмента подсвечника и ждал, пока руку пронзит холод. Он рассказывал маме историю за историей: про шестипалого убийцу с такими тяжелыми серебряными кольцами, что от них отвисали руки и рос горб на спине; про серую канализационную крысу, гордившуюся своей коллекцией украденных ключей; про ревнивую умелицу, которая создала парик из нитей чистого золота; про амулет в виде паучка, вызывавший в хозяине непреодолимое желание танцевать, что было и благословением, и проклятием. Каждая бусина и каждый металлический завиток таили в себе настоящую сказку, и их хватило бы на целую книгу. Да, он был мальчиком, который не мог выловить ни единого слова в море напечатанных букв, но он же был великолепным рассказчиком, умеющим читать сердцем истории речных сокровищ.

Когда они закончили, огонь в печке почти угас. Мама обвила ладонями подсвечник и задула свечу.

– Ты создал что-то невероятно прекрасное, сынок, и теперь, ровно в эту секунду, после того как ты рассказал историю каждой детали, начинается его личная история. Это самое красивое, самое лучшее твое творение. Но только пока, дальше, я уверена, будет еще интереснее. – Мама взъерошила волосы Спицы и отодвинула стул назад. Но вместо того, чтобы встать, она хлопнула себя по бедру. – Так, а теперь покажи мне ногу. Я слышала, что ты хромаешь. – Ее голос внезапно сделался красным. – А где ботинки?!

– Брошены в реку на забаву чайкам, мам. – Спица медленно поднял ногу и положил раненую ступню ей на колено. – Ну хорошо, что хоть сумку-то мою не тронули, да? – добавил он в надежде, что она его поймет и взглянет с хорошей стороны, которую он с таким трудом отыскал.

Мамины крепко сжатые губы расслабились, а вслед за ними смягчился и ее голос.

– Ох, сынок. Это опять те пекари? Братья Себиджи?

Отвечать не было нужды. Вместо этого мальчик пошевелил пальцами на ногах, дожидаясь ее реакции.

Мама рассматривала рану, бережно придерживая стопу, чтобы она не дергалась. Большим пальцем она отодвинула в сторону скопившуюся за день засохшую грязь и тихонько сдула ее. Спица вздрогнул, но не от прикосновения, а от тепла маминого дыхания.

– Как это произошло?

– Мы с Сорокой, ну, шмокали, – начал мальчик и бросил на маму быстрый взгляд, пытаясь понять, не сердится ли она из-за того, что он сейчас произнес. Раньше она говорила, мол, это грубое слово