Танцевальная площадка постепенно заполнялась. Короткие платья, броские туфли, блестящие блузки, юбки, сверкающие легкие кофточки, тоненькие маечки, шорты – все это отплясывало под ритмы какой-то пост-гранжевой старой песни а-ля Pearl Jam. Атмосфера этого места с каждой минутой начинала мне нравиться все больше. Но среди типичной публики были и весьма неординарные личности. В центре танцпола кружилась с раскинутыми в стороны как будто плавающими руками похожими на толстые плавники девушка с невыразительными грубыми чертами на всем своем рыбьем лице. Чем больше она старалась привлечь к себе внимание кривыми изгибами спины и живота, тем сильнее от нее шарашился народ. Она была в адидасовской олимпийке, в туфлях на высоком каблуке и с ободком на голове в виде трех искусственных красных роз. Более нелепого сочетания я не встречал. Рядом с ней плясала, очевидно, ее подруга. В шерстяной невзрачной толстовке (как же тебе не жарко-то?), юбке-карандаш и высоких сапогах. Ее пляски отпугивали от себя не меньше, чем круговые движения модницы в трех-полосочной амуниции. Эта горе-плясунья, пригнув как-то голову книзу, изредка болтала плотными коленями как двумя маракасами и, прижав вытянутые руки к телу, дергала судорожно плечами, вращала ими (старалась достать до потолка?). Казалось, эти широкие, едва ли не мужские плечи, завладели всем телом этой коренастой бабы с картофелем вместо лица. Чуть ближе ко мне несколько тощих молодых ребят ростом в два метра в такт музыки трясли затылками и прыгали на одном месте, как пара одуванчиков. А чуть дальше крепкий бородатый мужичок в кепке и потной майке, согнув колени, переминался с ноги на ногу и тряс конечностями в воздухе. Все это человеческое месиво начинало сгущаться и биться в едином порыве. Толчки в спину, броски из стороны в сторону, пихание локтями, прыжки боком. С каждой секундой слэм набирал обороты, как двигатель грузовика, увеличивающего скорость на открытой трассе, устремленной к центру Земли. Еще одна песня, и я сам ринусь в этот сгусток энергии. Или не ждать? Или прямо сейчас?

Я сделал небольшой глоток от своего коктейля и глянул на темноволосую девушку – ее уже не было. Этой пантеры не было ни за этим столиком, ни в зале, ни за баром. От нее осталась лежать только та самая фиолетовая брошюра. Теперь же на этом диванчике сидела эксцентричная парочка каких-то обрюзгших, немолодых тружеников земли с немытыми физиономиями. Судя по их виду, они пили по пятой или шестой кружке пива. Сидели они почти в обнимку. В пол оборота друг к другу. На расстоянии десяти сантиметров. Вы еще поцелуйтесь!

С одной стороны, мне было жаль, что я ничего не предпринял, чтобы сблизиться с этой шатенкой. Мне до ужаса хотелось женского тепла, внимания, ласки. Но, с другой стороны – я понимал, что шансов у меня было немного. Последняя моя подобная попытка двумя месяцами ранее обернулась какой-то смехопанорамой. Длинноволосая блондинка с вызывающим взглядом виляла своими ягодицами на площадке ночного клуба, стоя ко мне спиной в окружении порядком нетрезвых подруг. После десяти минут стратегического планирования на хмельную голову я решил медленно, не спеша обхватить ее стан, таз, живот – хоть что-нибудь, до чего успею дотянуться, и прижать к себе. Ей должно понравиться! Она же так на меня посмотрела – хищница моя, иди ко мне… Результаты моего соблазнения нельзя назвать неудачей. По моему лицу прошлось что-то резкое и недружелюбное. Через мгновение меня схватили под мышками и потащили куда-то как тушку для разделывания. Мой недопитый бренди был уже в чьих-то чужих руках. Я оказался на улице. Пьян. Утомлен. Не удовлетворен. Незавидный расклад? Да и ладно. Да и пошла она. У нее нос с помидор и зубы кривые.

Бармен придвинул ко мне пару тройку ананасовых кубиков, аккуратно разложенных на квадратной тарелке.

– Угощайся, – улыбаясь, сказал он, – ананасы – это за наш счет, ну или за мой косяк. – И ручищей своей начал вертеть около моего уха, напоминая, как чуть не опрокинул меня. бог с тобой! Я уж и забыл об этом. Ну ладно, разве я могу отказаться. Ммм… ананасы. Профессионал, чтоб его…

Он мигнул правым глазом, увидев меня довольного. Кинул себе на плечо полотенце и двинулся к кассе – потом наводить порядок на полках, на столах к своим бутылочкам и исчез куда-то на время.

Я медленно попивал виски. Он щекотливо проскальзывал между языком и губами. Глянул на лобызающих друг друга мужичков. По-прежнему сидят и хохочут, заедая третьей тарелкой чесночных гренок свою мужскую любовь. Фиолетовая книжица лежала на том же месте – не замеченная этими фрикаделистыми медведями. Не взять ли? Очередная реклама? Советы для похудения или афиша развлекательного центра? Может и желтые страницы. А может, и нет. Эти странички должны были сохранить ее запах. Запах ее сумочки. Парфюма. Ай, пусть лежит себе…

Я пробежался по всем этим живописным мужским лицам, безнадежно застывшим на окружающих меня стенах. Разные фигуры двадцатого и девятнадцатого столетий. Философы, писатели, композиторы и прочие серьезные лица. И мне тут пришла в голову фраза не то поэта, не то звезды музыкальной поп-сцены, не помню. «Зачем мне двадцатый век, когда у меня есть девятнадцатый». Мысль претенциозная, немного консервативная. От нее пахло дешевым снобизмом и традиционалистским пафосом. Напыщенная дурь, словом. Конечно, нельзя отрицать значение позапрошлого века, но ради него отказываться от прошлого столетия? Что за глупость? Бестолковое транжирство, да и только. Лично я ни за что, да и ни при каких условиях не променяю историю двадцатого века с его безбашенной устремленностью куда-то далеко за пределы своих возможностей, с его титанической волевой хваткой, с его мощной жизненной энергией, с этой бушующей страстью, пышущей злостью жгучей и самовлюбленной. Весь этот неотесанный и жестокий нрав, при котором все оправдывало все. Прекрасно! Разве нет? Может быть, я захвачу на свою подлодку пару другую толковых мужей из века девятнадцатого, и довольно с того? А еще лучше – плюну на все, что было до… Сделаю вид, будто ничего и не было. А вы и не докажите. Даже, если ваше желание превозможет вашу натуру. Дохлый номер. Эй, бармен, мне только XX век. Не разбавляй.

– Слушай, так вкусно. – Я допил последние капли и случайно стукнул стеклянным дном о столешницу. – Налей чего-нибудь еще такого же. Ага. Сколько? Держи. – Меня переполняла радость, мне хотелось танцевать. Люди вокруг, казалось, приветствовали меня как своего соплеменника – я отвечал тем же.

На этот раз в моем стакане была текила, лаймовый сок и яичный белок. Ты оценишь, кивнул мне бородатый здоровяга, заметив мое удивление. Что ж, доверюсь его вкусу. Помню, в детстве мой отец пил сырые яйца ежедневно по утрам, пока не схватил гастрит и не скончался в итоге через семь-восемь лет. Не то, что бы я боялся схватить болезнь – это было бы глупо. Не люблю сырое. Вот и все. Я слегка пригубил свой стаканчик – ммм… а что? Не дурно! Рядом со мной оказалась тарелка с морским деликатесом и тонкая вилка с тремя зубчиками. Четыре толстых мясных кольца с оранжево-красной дужкой. Это у нас прямиком с Сахалина, услышал я. Да вы что? А устриц у вас случаем нет, спросил я и получил в ответ не то ухмылку, не то вообще носовой хрумст. Мда… иди-ка, парень, высморкнись, а я пока займусь этим крабом. Что ж, «за здоровье Палыча» пронеслось в моей голове, и я начал макать белую мякоть морского чудовища в мраморный соус с мелкими листочками розмарина. Как же это чертовски вкусно! Я получал приблизительно то же удовольствие, как при просмотре Антихриста.

Диджей в глубине зала увеличивал громкость музыки. Его чересчур длинные руки пытались что-то поймать в воздухе, они были похожи на две сухие веревки. Им бы пришвартовать свое грохочущее судно, что без конца странствовало по просторам мелодий последние часа два, три? Какой-то расплавленный обжигающий шум вытекал из динамиков. А мой язык старался схватить хотя бы одну интонацию, чтобы прижать ее к небу и впитать в себя горечь сумасшедшего балагана, самозабвенно несущегося куда-то в дикие прерии.

Бывает, что не успеваешь оглянуться, как все вокруг уже напрочь изменило свои очертания, перестало быть тем, чем казалось раньше. Одни люди резко сменили других. Те другие, будто переодевшись или перекрасившись, стояли перед тобой, как ни в чем не бывало. Чувство опьянения начинало понемногу меня растворять в своих крепких объятиях. Кажется, я сбился со счету своих заказов. В кармане моих штанов от десяти тысяч рублей остался только скромный шорох пятисот рублевых купюр. На мгновение я словно провис в воздухе, забыв о том, что такое дыхание, где я нахожусь и как отсюда выбраться. Голоса вокруг меня напоминали животных африканской саванны. Руки, перепончатые лапы, тяжелые крылья, заточенные когти, шершавые хвосты, узкие ноги, гибкие плавники, звериные морды – все это смешалось и начинало вертеться, кружиться и шуметь. Басовый гогот барабанил по столу, по стенам, некто смотрел на меня своим чешуйчатым смехом. Световые пятнышки прыгали и скакали по кожаным диванам, по моему лицу. Мне хотелось поймать один из них и прижать к груди. Я махал руками, представив себя птеродактилем, желая оторваться от земли. А что, собственно, представлять? Еще пару попыток, и мембраны моих крыльев, глотнув воздуха, унесут меня под потолок, к портретам великих немцев. Взмах. Еще один. Еще разок. И. Что? Лечу? Точно?

В какой-то момент я очнулся от хмельной одури. В одной руке я держал шот с прозрачной жидкостью, в другой дольку лимона. Лысый убитый мужик с сигаретой в зубах сидел напротив и орал мне, громко свербя зубами – с богом, давай! С каким еще богом, думал я. О чем это он?

Мужик был одет в длинную кофту грязно-песочного цвета, широкие потертые джинсы и ботинки размера сорок пятого где-то. Его физиономию можно было легко спутать с половой тряпкой. Какие-то засечки, морщины, родимые пятна, синяки – весь этот портретный ансамбль завершался большой мясной шишкой у виска. Его мясистая рыхлая ладонь помогла мне опрокинуть в себя содержимое стопки полуброском, полуударом. Ну, спасибо! Подсобил. Стало кисло, одновременно горько и тухло во рту. Внутри меня все закололо, заиграло. Из горла исходил мягкий полутреск. Я кинул в рот лимон – зажевал. Пора сваливать отсюда. Я сполз со своего высоченного табурета под ликующие аплодисменты этого разлагающегося джентльмена. Силы от меня вмиг куда-то улетучились. Желания идти домой, впрочем, как и оставаться здесь – у меня не было. Хотелось отключить свой блок питания, выдернуть его из розетки и рухнуть оземь, пробив своим лбом дыру в земле размером с телевизор. Но я включил автопилот и неторопливо, пошатываясь как маятник, ковыляя своими ногами точно осьминог, выброшенный на сушу, двинулся вперед. Как-то все быстро переметнулось, переигралось, что ли. Стало текучим, переливчатым. Переделанным? И объясните: кто и когда выключил свет?

Протискиваясь через людские массы, через все эти мутные одежды, ткани, мебель, как через густые лесные заросли, я осторожно, поочередно перебирая щупальцами, прокрадывался в сторону выхода. Фиолетовая точка. Книжка-малышка. Брошюрка-подружкщздж… Чего-чего? Метнулось и зачесалось в мозгу. Два пьяных медведя? Какие еще медведи? А, про тех? Вон они сидят. Уткнув мохнатые рожи в глубокие кружки. Развалились на диване. Заберу ее, все-таки. Лежит себе.

Я подходил опасливо, на цыпочках к заветному столику. Чтоб никто не заметил! Почти как американский шпион в шестидесятые. Мебельная кожа мучительно промялась под много килограммовыми тушами. Несчастный диван. До чего тяжела жизнь! Я протянул ладонь к своей цели.

– Але. Малой. Ты че тут забыл? – проснулся дикий зверь.

– Я тут оставил. Забрать хотел. – Хах. «Оставил» – шпионские штучки. А вы думали…

В ответ мне что-то пробубнили «пздцпшлнхтсдв». Сказав спасибо, до свидания – я устремился обратно невесомой поступью обманувшего сыщика… Или не сыщика? Кем я там до этого себя называл? Разведчиком? Или нет? Не важно.

Желанные листы бумаги были у меня в руках – и это главное! С согревающим чувством победителя я сунул брошюру в карман. Но, секунду, кажется, она не влезла ни в карман пиджака, ни в карман брюк. Я сложил ее пополам и все же пихнул во внутренности штанов. Но, похоже, и складываться она не желала. Какая вредная брошюра. Гляньте, а! Ладно, так понесу.

Пол подо мной как будто плескался. Неужели я шел по воде? Кажется, мои кроссовки малость промокли. Я нагнулся и дотронулся до пола, он и вправду был жидким. Что-то между игрушечной слизью, охлажденным желе и водой из-под крана. Я засмеялся. Мне и вправду было смешно. Я делал шаг за шагом, аккуратно ступая по этой жидкой поверхности. Бросив свои руки в разные стороны, я старался балансировать, чтобы не свалиться и не утонуть. Плавать я никогда не умел.

У выхода сидел охранник в темно-синей футболке и держал в руке удочку. Похоже, он удил рыбу. На его лице был отпечаток тяжелого несчастного детства. Он сидел с поникшей головой.

– Эй, ну, куда ты прешь, – кажется, это он мне, – слепой что ли?! Пошел отсюда! Давай… ну!

Он подвинул меня в сторону, вышло у него это легко. Сдается мне, будь я грузовой автомобиль или овощной магазинчик, он также без труда смог бы меня сдвинуть с моего места. У меня всегда было подозрение, что таких людей выращивают на грядках. Лежат они месяцами под землей и зреют. А осенью этих живчиков втроем, впятером лопатами выкапывают на благо государства, на защиту мирных граждан от всяких неадекватных, вонючих проходимцев вроде меня. Будь у меня лопата под рукой, я бы двинул ему ногой по челюсти с разворота.

Дверная ручка была уже в моей ладони. Я начал ее тянуть на себя, как вдруг из-за спины выскочил мой старый приятель, бармен лет двадцати пяти – не старше. Такой живой, бодрый, полный жизни и сока парень. Красавец, ей-богу. Только вот улыбки я не находил на его губах. Теперь эти губы просто танцевали на его лице, то пряча, то показывая зубы с языком. Он шевелил ими почти безостановочно, смотрел мне в глаза. Если бы не этот повсеместный шум, я бы легко поверил, что он мне пытается что-то сообщить.

– Ты меня слышишь? Я с тобой разговариваю, – сказал он, тряхнув меня за плечи, – ты стакан разбил. С тебя четыре сотни.

Стакан? Разбил? Я же тут вместе с этим рыбаком на берегу сидел. Мы же тут рыбу вообще ловим вот уже второй час. Я вон за червями собрался идти на тот пригорок. Этот громила сейчас всю живность разгонит. Эй, охранник, ты заснул там? Нашу рыбу хотят распугать. Или меня разыгрывают?

– Какой еще стакан? – промямлил я через силу.

– Официант сказал мне, что ты локтем опрокинул бокал для вискаря, когда спускался со стула. Ты еще уронил тарелку с лимонами, и декоративный кокос, но это хуйня. А вот четыреста рублей, дружок, тебе придется вернуть. – И такие честные глаза. Ну и как такому не поверить?

– Минуточку, – говорю я. Выходит, виноват – надо признать… А я заметил, что в тот момент как-то неуклюже слезал на пол, трясло меня немного, голова шла кругом. Я сунул руки в карманы. Пытаюсь нащупать что-нибудь бумажное, денежное. Тут пусто. Здесь тоже, хотя нет, жвачка с утра осталась. Куда это я все подевал? Тяжелый водянистый комок подступил к горлу. Как я ненавижу такие ситуации. – Слушай. Я где-то все деньги потерял. Давай я потом вам занесу, завтра вот, например?

Он глубоко вздохнул. Из усилителей по-кошачьи нежно вытягивался мужской голос под жирный и тягучий звук саксофона. На припеве вокалист отрывисто бросал слова в микрофон – Буэна, буэна, буэна, гуд, гуд, гуд!⁴ А сакс, тем временем, улетал в свой скользкий, изогнутый мир импровизации, откуда как фонтан брызгал на танцующих смачными басовыми нотами.

– Дерьмово, так у нас не делается. Че-то разбил, испортил – платишь на месте, – на секунду он замолчал, посмотрел куда-то за мою спину, подозвал к себе одну из официанток. Невысокая, уже не молодая девушка с неинтересной грудью и с безнадежными ногами, искривленно торчащими из ее зауженного таза. Они начали переговариваться. Я стоял поодаль, считая количество искусственных орхидей в вазе у входной группы. – Тогда давай чего-нибудь в залог. Что у тебя есть с собой? Документы, может, какие… кроме паспорта.

Я пошарился во внутренних карманах пиджака. Ручки, бумажки, кусок холодного пластика. О!

– Банковская карта подойдет?

– Может, на ней деньги найдутся?

Хороший вопрос. Может действительно найдутся. Так. Что это за карта у нас такая? НБАЛОВБАНК? Откуда она у меня? Стоп. Я сегодня деньги же снимал? Да, Снимал. Все же снял? Все же снял. Ну не дурак ли? Возможно.

– Не, сегодня последнее потратил. – говорю ему.

– Ну, давай сюда. – Бубнит он едва различимо, жестом требуя дать ему кредитку. Бородатый силач приблизился к моему уху. Опять думает – я его не слышу. Пхах! – Завтра до полуночи постарайся подойти. Будет моя смена. Добро?

– Ага. – Киваю.

– Михаил Могилёв, значит, – произносит мое имя, изучив выпуклые символы на лицевой стороне пластика. – А меня Олежка зовут. Но можно просто – Олег, – и улыбается как ребенок. Смешно. Я оценил.

Я чувствовал, что он меня сейчас обнимет и потрясет в своих толстых оглоблях.

– Ну, все. Будь здоров! – Кинул на прощание Олег и ушел куда-то в темноту. И даже не стал меня хлопать по плечу. Ну, будь здоров. Пока.

Наконец, я попал на свежий воздух. От давления звездного ночного неба асфальт под ногами загадочно блестел и играл своими серыми красками. Я подошел к краю улицы, выставил правую ладонь. Прошло три минуты – проехала одна машина. Я по-прежнему держал в своей руке уже скрученные в трубочку листы, о которых уже и забыл. Что же я прихватил с собой? Подойдя к фонарному столбу, я приблизил обложку к лицу, чтобы, наконец, опознать содержание этих страниц, но все безнадежно расплывалось передо мной. Отрезвила меня собственная пощечина. На! Получай, пьяница!

ВАГАБОНДЫ

– крупными буквами. В самом центре. И больше ничего. Заглянув внутрь, я обнаружил мелким шрифтов кучу запутанных абзацев. Страниц пятнадцать какого-то текста. Что за дрянь? И это все? Буквы, запятые, точки кишели как муравьи. Хоть бы картинки какие-нибудь. А так…

Расстроившись, я силой впихнул этих непонятных Вагабондов в штаны. А чего я мог ждать? Буклет стрип-бара или скидка в мексиканское кафе? Ладно, завтра полистаю.

Зато как пахнет! Цветочно-фруктовый аромат. Грейпфрут… и сливы тоже… это же жасмин… вроде персик еще.

Остановился синий хэтчбэк. Тебе куда, услышал я. Куда мне? Ну и вопрос… И что на него ответить?.. В любом случае, дружище, это ведь не твое дело. Мне куда-то вдаль. Туда, где темно и высоко. Тебя там точно не ждут. Я, махнув рукой, дал понять водителю, что расплатиться мне нечем. Мы расстались, кажется, в недопонимании. На улице было холодно и безлюдно, отчего в моем мозгу разгорался маленький костер. Свет от фонарей тускнел при звуке моих путаных мыслей, произнесенных вслух. Я зашагал по тротуару, и планета под моими ногами завертелась в обратном направлении.