– Да, я сейчас поясню. Мы так называли людей, в ком патриотизм пересиливает все другие стороны жизни. И не просто пересиливает, а становится единственно возможной и одобряемой мерой ценностных оснований. Те, кто на подсознательном уровне взвешивает каждый свой шаг на весах собственной, им установленной патриотичности. Они выбирают себе круг общения и оценивают людей по авторским уникальным меркам «вклад человека на благо Родины». Пидриоты с пеной у рта готовы защищать собственные политические идеалы, за которые они пойдут и на эшафот, и на виселицу, и заполнят собой городскую площадь в честь очередного культ-массового и культ-национального праздника. Либералы, коммунисты, националисты, монархисты и прочие, как бы они там себя не называли, и уж тем более все эти оголтелые журналисты, которые ежедневно как черви питаются этим едким трупным материалом, отравляющим жизненные силы – все эти люди пидриоты. В них, я замечал, выхолощена любовь ко всему прекрасному, ко всему тонкому. А вот жажда политической дискуссии и страсть к дебатам развиты чуть ли не на сексуальном уровне. Их изуродованное природой либидо тянется к идеологическим конфликтам, тянется к громким политическим скандалам и только в них находит себе удовлетворение. Их счастье – превратиться в тяжелый, широкий дуб в гуще леса. И прожить свои сто, двести, восемьсот лет с согревающей уверенностью всегда быть сопряженным с родной землей. Питаться ее влагой и в ней найти свою гибель. Хотя надо сказать, что в чем-то это очень несчастные люди. – И замолчал.

Я рад, что мне ничем они не близки. – Закончил он через полминуты. Ну, нет, Григорий. Я тебе не…

– Не может быть, чтобы вам было настолько все равно на вашу страну. Вы в ней живете, в конце концов. Многим ей обязаны, наверное. – Парировал я.

– Действительно, многим. Тут вы правы. Так, что ж? – спрашивал он меня, на этот раз несколько наседая, как мне показалось.

– В смысле, что ж?

– И что же с того? – Нажимал он на голосовые связки. – Еще большим я обязан кислороду, которым и жив поныне. Так что ж? Обязан воде, атомному строению материи. Так что ж, опять же? Согласитесь, благодарность – дело сугубо личное. Это чувство в ком-то возникает автоматически. А в ком-то оно атрофировано напрочь. Возможно, и вы благодарны мне за мою помощь. Так что ж с того. Замечательно, допустим. Или нет. В общем, не важно. Знаете, я давно не ощущал ничего подобного. С тех самых пор, наверное. Я этого теперь не понимаю.

– Вы намекаете, что в жизни руководствуетесь только какими-то партнерскими отношениями. Вы – мне. Я – вам?

– Нет же! Ничем я не руководствуюсь. Просто благодарности не чувствую. Вот и все. Что-то делаю, как-то живу. Работаю, вот. О чем-то порой размышляю. Как о том, что я говорил ранее. Я в этом смысле очень простой человек.

– Вы поясните мне, что вы имеете в виду? – Я искренне не мог уловить значение этих неоднозначных фраз. Возможно, Григорий намеревался создать, таким образом, особое впечатление. Хотя, глупость. Он как будто сама невинность. Сама искренность. Вот и сейчас гляжу на него и вижу только усталого мужчину.

– Я ко многим вещам равнодушен. К проблемам других людей я абсолютно безразличен. Впрочем, как и к некоторым своим проблемам. А вот иногда могу ни с того, ни с сего проявить неожиданную добросердечность. Мне вдруг придет на ум оказать помощь многодетной коллеге, окруженной сплошь бедами и несчастьями. Помочь вдове, которая вынуждена не только преподавать в школе для обеспечения своего семейства, но и подрабатывать в стоящих рядом с домом магазинах вечерней поломойкой и дворником по утрам. Сильнейшее, из ниоткуда пришедшее ко мне желание утешить эту женщину вдруг окатывает меня как шланг ледяной водой. И я, словно порядочный отзывчивый человек, выхожу из дома, покупаю фрукты, сладости, соки, каждому ребенку – по игрушке, кладу в конверт несколько тысяч рублей, выбираю цветы и делаю визит в этот дом. И я совершаю все это с тем же чувством, с каким бреюсь по утрам. Честное слово. Но ведь я, и вот что интересно – это вас должно немало удивить, хотя для меня здесь ничего необычного вовсе нет – я почти каждый вечер, проходя мимо тех самых магазинов во время своих поздних прогулок, бросаю окурок на землю и сопровождаю его плевком. Никогда не курящий сигареты я специально заранее покупаю пачку, чтобы, выйдя из дома, прогуляться поздним вечером по давно составленному маршруту, чтобы за пять минут до места ее работы поджечь сигарету, выкурить ее почти до фильтра, вытерпеть кисло-горький крепкий аромат во рту, от которого меня жутко воротит и мутит, и, наконец, швырнуть его поближе к входной двери, прекрасно понимая, кому придется за мной убирать. И для меня это такая обыденность. Такая рутина. Такая проза, что как будто бы и наскучило уже. А ведь я никак не отношусь к семье этой женщины. Мне глубоко плевать на ее жизнь. На ее заботы. Но я поступаю так, как поступаю. И нет этому объяснений – и быть не может.

– Послушайте, но это же невозможно. Я этому не верю. – Стараюсь я быть все еще вежливым. – Это невозможно. У всего есть своя цель. У всех поступков, у всех решений. И ваши действия не могут быть исключениями. Должна быть причина. Определенно. – Лукавит он. Я не могу. Чего-то ты не договариваешь, я ведь прав? Хотя бы стыд своей симпатии к этой женщине, хотя бы жалость к мещанам. Хоть что-то…

– Вы, Михаил, первый человек, с которым мне вдруг захотелось этим поделиться. И вам при этом кажется, что я сказки рассказываю. – Его баритон нежно зашуршал, как бахрома пальмового листа. Не хочу быть с ним грубым. Спокойнее. – Это меня не обижает… Однако, вам следует задуматься, может быть, моим словам можно найти оправдание. – Он привстал. Открыл форточку. В комнате становилось свежее. Нажатием кнопки остановил вращение пластинки – мы остались вдвоем. Вернулся на место. И глядя куда-то в бок, мимо меня, очевидно, за оконный проем, продолжил. – Я смертельно устал оправдывать целью свои поступки… А, может быть, и нет. Не совсем. Наверное, это мои поступки устали от того, что я навязываю им необходимость иметь цель. На самом деле, – и тут он замер на мгновение, чуть больше. – я многое перенял от Емельян Тимофеича. И неправдоподобность моих историй вы можете отнести как раз к тому же – однако, я сейчас не об этом. Вот, например, у меня есть такая привычка, что ли, я часто придумываю слова, которые точнее способны описать мои чувства, мои взгляды или, напротив, их отсутствие. Вам станет понятнее, о чем я хочу сказать, если я вам приведу пример… Только вы сразу не смейтесь. Я похутеист. Похутеизм – понятие, к которому я пришел для объяснения своих взаимоотношений с богом, моих внутренних ощущений на этот счет. Я полностью равнодушен к тому, чем он является сам по себе, чем является для тех или других людей, или что ему вовсе не присуще, или к тому, как был создан наш мир. Он также мне интересен, как некий муравей, ползущий под моими ногами, которого я и не замечаю вовсе, который, несмотря на все это, может быть даже и существует и, между нами говоря, чем-то занят. Инициативный работяга такой. Не замечаю – и точка. Так что ж, опять же. Вот именно – ничего. Отсюда я и взял за основу это нехитрое понятие, и мне стало настолько проще с самим собой, с жизнью, с людьми. Вы понимаете? – угловато сморщившись, спрашивал он.

– Похутеист, говорите. Это интересно, правда. – Я невольно разулыбался, пытаясь прикрыться дном чашки – и это не был сарказм. Как к муравью, значит…

– Интересно? А по мне – как раз иначе. Знаете, эта тема для меня еще более далекая и дикая, чем тема человека. Много времени и нервов я в молодости потратил в раздумьях, в дискуссии с товарищами, пытаясь разгадать древнюю загадку, которая априори не доступна моему уму. В ваши годы я относился к богу так же, как заключенный относится к тюремному надзирателю. И это было в большей степени поза, чем убеждение, чем трезвый взгляд на вещи. Я козырял этим высказыванием, как павлин своим хвостом. Глупо, конечно, зелено, но и вместе с тем прекрасно. Но только позже я понял, что мировоззрение – самое интимное, что есть у человека. Благо, мне удалось взяться за ум и отойти от своего ребячества и прийти к действительному пониманию своих взаимоотношений с Ним. – Поднеся к губам холодный фарфор, он сделал пару скромных глотков. – Первопричина мира, трансцендентная область, творец – это все так скучно… Так нудно… Вы не находите?

– Скучно? Да я бы не сказал. Хоть я и убежденный атеист… но мой путь к этой позиции был насыщенным. От непонимания сути проблемы в начале до … – но тут меня впервые перебили.

– И вы нашли ответ на свой вопрос? – В этот раз Григорий был суше.

Немного поколебавшись и покусав язык, я вернулся к беседе.

– Нашел. – Кивая, ответил. Уверенно.

– Так, что ж?

– В каком это смысле?

– Качественно вашу жизнь это изменило? Зачем вам ваш атеизм? – Слово «ЗАЧЕМ» крупными буквами пронеслось у меня в голове. – Вы перестали читать молитвы? Или, может быть, каяться за грехи бросили?

– Да нет же. – Смешной вопрос. Что значит зачем… Это же не палка, не кусок бревна, чтобы иметь применение. Он просит назвать прикладной смысл? – Я ничем этим не занимался. Просто во мне появилась ясность в этом деле. – Если угодно, мне есть что ответить и чем аргументировать, если речь зайдет о Боге.

– Велика цена вашим успехам, если вы сводите свои убеждения к таким вещам.

– А что же вы предлагаете, чтобы я своим атеизмом хлеб резал?

– Не предлагаю. Но разве ваша жизнь после осознания себя таковым существенно изменилась?

– Эм… В общем-то, не изменилась.

– Так что ж? – В сотый раз спрашивал меня этот школьный учитель. Заело у него что ли?

Я умолк. Крепко в руках держал кружку, прикасаться к которой не было ни малейшего желания. Зеленый чай остыл окончательно. Без сахара.

А внутри-то свербит. А что-то крутится во мне. И мысль моя, чувствую, как загнанный зверек, хочет убежать, да не может. Да некуда ей. Черт бы тебя побрал, Григорий. Что же это такое?! Я чувствовал его правоту? Его мудрость, что ли… По факту это была какая-то фикция. Или, сказать, мозговая головоломка, которую я сам для себя придумал. Превратись я внезапно в верующего человека, моя жизнь никак не изменится. Да, есть Создатель, пусть так – и что? Нет его – ну и? Что дальше – зачем мне все это? Пустой треп? Но нельзя же игнорировать этот вопрос. Нельзя!

– С тех самых пор, когда я стал равнодушен ко всему, что лежит за пределами возможностей моего мышления, мне стало как-то легче дышаться. Да и приятней, в целом. Мой похутеизм закрыл для меня дыру в моем мировоззрении, размышления о которых были абсолютно не продуктивны. Я стал уделять время лишь тем областям бытия, которые напрямую воздействуют на меня. Кухонный стол, чувства женщины, тучи над головой, ну и так далее…

– Стало быть, вы похутеист?

– Да, и, признаться, нас очень много. Подавляющее большинство людей на планете в двадцать первом веке – истые похутеисты. Они могут называть себя христианами, мусульманами, но это самообман, иллюзия. Их принадлежность к религии лишь элемент внешнего имиджа. Как родовой чапан или фамильное украшение. Религиозные взгляды – часть декора человека, а в политическом аспекте – это ярлык благонадежности. Встретить поистине религиозного человека в наши дни, в котором вера пересиливает личность и всецело предопределяет его судьбу – это большая редкость. Нас окружают почти всегда сплошь похутеисты. Правда, мало кто об этом догадывается. Предположу, что и вы во многом исповедуете принципы похутеизма и догматы нашей конфессии вам особенно близки.