– Со временем ты сама поймешь! А пока слушай, далеко не буду ходить, расскажу про себя. Я в этом мире никто, до моего существования никому нет никакого дела. Случись что со мной, никто и не вспомнит. Мою могилку некому будет навещать, со временем ее снесут, а вместе с ней и напоминание о том, что когда-то на этом свете жила девочка с узкими глазами и дурацкими мечтами, – Вероника вздохнула, натянув слабую улыбку. – Каждый человек с возрастом становится эгоистом и любит только себя. Сегодня очень мало людей, которые думают иначе. Меня оставили у порога дома малютки в тоненькой одежде. Как мне говорили, я была замерзшим младенцем без шансов на жизнь. Меня едва спасли, а потом перевели сюда. Виктория Сергеевна заботится о таких, как я. Старается, чтобы нам было сытно и тепло. Она ведет себя, как человек, понимаешь? Вот тебе пример, в новогоднюю ночь, которую мы все ждем целый год, она привозит музыкантов из города и заставляет их играть почти до утра, повторяя: «Пусть дети вдоволь побесятся, потанцуют!». Или вот еще пример, когда у Наташки Селивановой обнаружили какую-то болезнь и сказали, что жить ей осталось месяца два, Виктория Сергеевна сделала все, чтобы ее вылечить. Она такой скандал подняла! Из самой Москвы профессора приезжали. Она добилась лечения и какой-то операции для Наташки.

– И что? Ее увезли туда? – мне тяжело верилось в то, что говорила Вероника.

– И привезли уже! – улыбнулась она.

– То есть вылечили?

– А то! Еще как! В прошлом году «откинулась» отсюда и больше не приезжала. Говорят, уехала жить во Владивосток. Так что, тебе можно таить обиду, ты с «воли» пришла, а мне совестно, я здесь выросла. Я – человек благодарный. Просто пойми, Ульяна, не всегда и не все можно говорить в лицо. Проверено! Запомни, где бы ты ни находилась, не иди в общество со своими нравами и не старайся выделиться. Просто, как рыбка, тихо вклинься в общий косяк, а там судьба покажет, с ними ты или нет. В детдоме все точно так же. Да, ты, возможно, и умнее всех нас, но опыта выживания у тебя нет. А в жизни это гораздо важнее, чем ум!

Я молча сидела на скамейке и думала над словами Вероники. Ведь в чем-то она, наверное, была права…

– Согласен, – добавил Августов. – Девочка была умна не по годам. И тот факт, что она выросла без какой-либо поддержки в этом суровом мире, сыграл свою роль.

– Да, Захар Анатольевич. Она была права. Все хорошее или плохое, что мы узнаем о мире, мы узнаем от людей, которые нас окружают, – я на секунду задумалась и продолжила.

Мы посидели еще пару минут и снова двинулись к Лешке. Я решила вернуться к теме, с которой Вероника начала разговор:

– Так ты говоришь, что он тебе нравится? Ну, этот Дима?

– Да, но он даже не замечает меня. Я пару раз пыталась с ним заговорить, правда, ничего не вышло. Наверное, это потому, что он из «вольных», как и ты, а я – нет. Людям свойственно не замечать таких, как я, – ответила Вероника.

– То есть, как это из «вольных»? Какая разница? Все мы люди!

– Про таких, как ты с Алешкой, говорят «вольные», потому что вы пришли с улицы. Вот и Дима такой же. Его родители погибли в автокатастрофе, а родственников у него нет, поэтому сразу определили сюда, – пояснила она.

– И откуда ты только все знаешь, а? – удивилась я.

– У меня среди мальчишек есть друзья. Они-то мне все и рассказывают. Однажды ребята хотели наказать Диму за что-то и стали готовить заговор против него. Я точно не помню, в чем там дело было. Так вот, узнав про это, я пошла напрямую к главному «козырю» мальчишеской общаги – Игорю Пакесу, и попросила не трогать Диму. Пакес такой же местный, как и я. Мы знакомы с детства. Он всегда относился ко мне, как к своей сестренке. Игорь тогда выслушал меня внимательно и пообещал, что ребята не тронут Диму. Я не знаю, в курсе ли Дима о нашем разговоре с Пакесом, но все равно рада, что тогда уберегла его от неприятностей, – довольно улыбнулась Вероника.

– Вот так, Захар Анатольевич! Иногда обычная девчонка в старых сандалиях может уберечь мальчика от неприятностей. И этот малец может даже и не познал ее доброты. Порой мы не замечаем многого в жизни. В тот день я второй раз убедилась в том, что самое главное в людях – это душа и сострадание, умение оставаться человеком в любой ситуации.

Футбольное поле казалось мне огромным из-за ноющей боли в пятках. Я думала, что мы никогда не пересечем его. Вокруг поля были расставлены деревянные скамейки, а само оно было засеяно травой, которая только-только начинала пробиваться после долгой и холодной зимы. Самым ярким, что я увидела среди всей серости, были футбольные ворота, выкрашенные в ярко-желтый цвет.

Когда поле, наконец-то, закончилось, мы оказались у двухэтажного здания, идентичного нашему. Вероника уверено открыла дверь и вошла внутрь помещения. Я, хромая, проследовала за ней. К нам тут же подошел мужчина средних лет, похожий на учителя.

– Вам чего, девочки? – спросил он.

– Здравствуйте, Дмитрий Александрович! Это моя подруга Ульяна. Мы пришли проведать ее младшего брата, – быстро проговорила Вероника.

– Понятно! Ну тогда подождите на улице. Я попрошу ребят позвать его. Как зовут-то мальчика? – спросил Дмитрий Александрович.

– Спиридонов Алексей, – ответила я. – Нас только вчера привезли.

– Хорошо, ждите на улице, девочки. Он сейчас выйдет, – в голосе мужчины почувствовалась строгость.

– Дмитрий Александрович работает у нас завхозом. Он очень строгий, но прислушивается к мнению Пакеса, – щебетала Вероника, пока мы шли к ближайшей скамейке.

Присев, я достала из кармана печенье, завернутое в двойной тетрадный лист. Тут я вспомнила наш разговор в каптерке:

– Вероника, ты сказала, что из печенья можно сделать торт…

– Да, а чему ты удивляешься? Ты не ела торт из печенья? – перебила она меня, вытаращив глаза.

– Нет, никогда не ела, – я растерялась. В моей прошлой жизни торты делали из специальных коржей, смазывали кремом и украшали розочками или шоколадной крошкой.

– О, это целая история! Слушай, каждый день нам дают по три печеньки к чаю во время завтрака. Я их не ем, а отношу в каптерку и складываю их в плотный мешочек. Ну, ты его видела сегодня. Я собираю печенье почти месяц, чтобы получилось больше семидесяти штук. Ты знаешь, что это почти килограмм? Потом я их достаю, мелко крошу, а крошки засыпаю обратно в мешочек. Только крошки я не храню долго, а достаю их на следующее утро. Обычно я подгадываю под воскресенье, так как в остальные дни учеба, и времени, чтобы спокойно полакомиться тортом, не хватает, – со всей серьезностью проговорила Вероника. – Самое главное в торте что? Правильно, на-чин-ка! С этим немного сложнее. Я знаю некоторых ребят, к которым еще кто-то приходит с улицы. Их очень мало. Ну, так вот, я иду к ним и прошу, хоть это иногда и унизительно, немного орешков или шоколадных конфет. Много не надо, только горсточку. Начинку можно сделать даже из фруктов. Но со мной не всегда делятся. Бывает, что я ем просто торт без начинки, залитый сладким чаем.

– Я не верю своим ушам, Вероника! Это все правда? – воскликнула я. Раньше я даже и подумать не могла, что на свете есть такие дети, которые копят печенье, чтобы в конце месяца сделать из него торт, залив крошки сладким чаем.

– А что здесь такого? Я совсем одна. Шоколадки мне носить некому. Вот и забочусь о себе с малых лет. Первый торт я сделала, когда мне было восемь лет! А один раз Пакес «подогрел» меня печеньями из Москвы, специальными такими. Он мне дал целых два килограмма! Ты представляешь? О, это был королевский торт! – Вероника широко улыбнулась своим воспоминаниям.

Вот так непринужденно она рассказала мне про свою жизнь и детство, лишенное даже самых простых детских радостей. Повторюсь, в стенах детского дома я поняла, что есть на свете такие дети, которые мечтают не о дорогой игрушке или модных вещах, купленных на родительские деньги, а о том количестве печенья, которого бы хватило на торт в конце месяца.

– Это очень грустно, Вероника! Но я поражаюсь тому, насколько у тебя огромное сердце! Честно! – я порывисто обняла ее за плечи.

– Нет, нисколько не грустно. Мы не теряем как его… м-м-м… – Вероника зажмурилась, вспоминая правильное слово.

– Оптимизма? – подсказала я.

– Во! Точно! Всегда забываю это «иностранное» слово! – сказала она с сарказмом. – Мы не теряем оптимизма! Кстати, скоро я приглашу тебя на торт!

Вероника была изумительно смелой и добродушной девочкой. Складывалось такое ощущение, будто бы рядом со мной сидит видавшая виды, битая жизнью женщина лет сорока. Хотя моей детдомовской подружке было всего тринадцать лет.

Мои размышления прервал звук открывающейся двери. На пороге появился Лешка. Едва я успела подняться со скамейки, как он с разбега обнял меня. Прижав к себе, я гладила его по спине, чувствуя, как он всхлипывает. В этот миг весь мир словно замер. Мы бы простояли так еще долго, если бы не Вероника:

– Ну ладно, вы поговорите, а я тебя на стадионе подожду.

– Погоди, – я остановила ее, – Познакомься, это Алексей – мой младший брат. Леша, а это – Вероника. Мы с ней познакомились сегодня утром и сразу подружились.

– Слушай, Лешка, – присев на корточки сказала Вероника, – Если тебя кто-то обидит, скажи, что ты брат Веронички-Банзайки, так тебя никто не тронет.

– Как ты сказала? Банзайки? – удивленно переспросила я.

– Да. Это меня так пацаны называют, я одна такая здесь! – рассмеялась она.

– Хорошо, – робко кивнул Лешка.

– Тебя никто не трогал? – грозно спросила она.

– Не-а, но, если обидят, обязательно скажу, что я – братик Банзайки, – совершенно серьезно ответил он.

– Ну, все, вы тут пообщайтесь, а я побуду на стадионе, – Вероника пошла в сторону стадиона.

– Я поговорю и догоню тебя.

– Мне здесь плохо, – вздохнул Леша. – Я хочу домой, к маме. Я очень соскучился.

Его глаза были такими грустными, что мне захотелось сделать все, лишь бы он вновь стал веселым и озорным мальчиком. Я понимала, что потерять в десять лет маму, родной дом – одна из самых больших трагедий для ребенка. Да что говорить, это было и моей трагедией. Но я знала, что сейчас, несмотря на рвущиеся изнутри слезы и крик, мне нужно было собрать волю в кулак, найти слова, которые помогут ему стать смелее и принять происходящее.

– Алешка, никогда не забывай, что ты будущий мужчина! Мамы с нами не будет еще долго. Но она обязательно к нам вернется! Зато у тебя есть я, и мы вместе с тобой все переживем. Ты должен научиться постоять за себя, вырасти смелым и умным мужчиной. Ведь ты наш с мамой защитник. Мы же говорили с тобой на эту тему. Обещай мне, что никогда не будешь грустить, – глотая слезы, говорила я.

Леша внимательно посмотрел на меня и почему-то прошептал:

– Только бы мама там не болела…

– Мы будем молиться, чтобы она не болела. Это очень просто, Лешенька. Когда будешь ложиться спать, закрой глазки и шепотом произнеси: «Господи! Спасибо тебе за пищу и здоровье, что даешь мне и моим родным сегодня. Пусть мама моя никогда не болеет, пусть живет долго. Прости ей все ее грехи». Запомнил?

– Да, Улечка, запомнил. Только можно мне добавить и твое имя туда? Ведь тебя я тоже люблю.

– Конечно, можешь, милый, – я поцеловала Алексея в щечку.

– Уля, а почему папа не захотел нас забрать к себе?

Ответить на этот вопрос было сложно.

– Не знаю, Леша. Он человек занятой. Наверное, у него много работы. Вот вырастишь и спросишь у него сам!

Я передала сверток с печеньями и ирисками брату, проводила его до двери и пошла в сторону стадиона. Там на скамейке меня ждала Вероника. Она смотрела на многоэтажные дома, виднеющиеся из-за высокого забора, который растянулся по всему периметру детского дома. Тогда этих домов было не так много. Я подошла и молча села рядом.

– Уля, как ты думаешь, – обратилась она ко мне, – Они смотрят на нас сейчас? На двух девочек, одиноко сидящих на старой скамейке?

– Кто они? – непонимающе спросила я, глядя туда, куда был направлен ее взгляд.

– Дети, которые живут вон в тех домах, и их родители, – Вероника кивнула в сторону жилых домов.

– Не знаю, – я пожала плечами, хотя ее вопрос меня удивил.

– Они не смотрят на нас. Потому что у них другая жизнь и другой мир. На самом деле, им нет никакого дела до нас и до того, как мы живем. У них и так полно забот. Когда я сижу здесь и кушаю торт, всегда смотрю на эти дома, на окна, в которых горит свет. На бельевые веревки с развешанными после стирки вещами. Иногда под вечер видно, как на кухне чья-то мама готовит что-то, наверняка, очень вкусное, а дети играют… Это прекрасно. Бог миловал их, – размышляла Вероника.

– А причем здесь другой мир? Ты же про эти дома спросила, – не поняла я.

– Эти дома и есть другой мир, Уля. Там за забором, в этих домах, есть беззаботное детство, а здесь его просто нет. Детский дом – это маленькая страна со своими законами и лидерами. Мы совершенно разные и не похожи на тех, кто живет за «забором». У нас здесь все по правилам: подъем, отбой, завтраки, уроки… Ты знаешь Ульяна, что я больше всего ненавижу?

– Нет, Вероника, не знаю…

– Больше всего я ненавижу, когда ровно в семь утра открывается дверь, и я слышу голос дежурной по коридору со словами «Подъем!». И все, что ты видел во сне, в один миг растворяется. А ты должна зимой и летом подниматься с постели по стойке смирно и со страхом заправлять кровать по ниточке, чтобы не попало тебе и всем остальным. Вот это и отличает нас от тех домов. У них есть свобода.

– Но ты ведь сама говоришь, что здесь иногда хорошо.

– Да, я не отрицаю своих слов. Наверное, потому что мне просто не с чем сравнить… С одной стороны, мы проходим хорошую школу жизни, а с другой, как же жалко, что у нас не было настоящего детства в семье, с родителями. В какой-то момент даже начинаешь винить детский дом, а потом, с годами, понимаешь, что он ни при чем. Виновата судьба. А она – «штука», не разгаданная еще до конца! Эх, ладно… Не хочу говорить на эту тему!

Печальный вид Вероники резко сменился улыбкой. Она вскочила на нашу скамейку и стала размахивать правой рукой в воздухе, словно держа невидимую кисть и рисуя что-то над моей головой.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Я рисую твое небо… и облака в нем, – смеясь и пританцовывая, ответила она. Затем, остановившись, посмотрела на меня и спросила:

– Глупышка, разве ты не знала?

– Нет, не знала. При чем здесь мое небо? Облака? Разве у нас не общее небо? – я все еще не понимала, о чем она говорит.

– Когда мне грустно, я рисую небо, но не простое, а беззаботное, мирное, и города под ним, где нет детских домов. В моих городах все дети живут в полных семьях. А небо над головой… Оно у каждого свое. Как и судьба. Оно не может быть общим или повторяющимся. Потому что у каждого из нас своя дорога. Только иногда эти дороги пересекаются. Я думаю, что все предначертано заранее. Самое главное – надо всегда уметь ждать, – Вероника закончила свою поучительную речь и снова стала кружиться, рисуя рукой в воздухе силуэты всего перечисленного.

Сделав аккуратно еще несколько кругов вокруг себя, она плюхнулась на скамейку без сил. Я крепко прижала ее к себе. В тот день я поняла, что эта девочка навсегда вошла в мою жизнь и еще сыграет в ней свою роль.

– Я хочу есть. Мы ведь не обедали, – пожаловалась она.

– Все! Пойдем, покушаем, милая, надеюсь, что-нибудь осталось в столовой, – встав со скамейки, мы пошли в сторону нашего корпуса.

Вот так и началась моя короткая жизнь в этом детском доме. Как ни странно, Маша-Глыба и ее шестерки больше не беспокоили меня и Веронику. Хотя за спиной я всегда чувствовала их ненавидящие взгляды. Я научилась по ниточке заправлять постель, не перечить директрисе и никому вообще, всегда улыбалась и старалась избегать конфликтов. И это работало. Мне даже стало казаться, что работники детского дома были добрее. Наверное, потому что благодаря Веронике я поняла, что есть такие люди, с которыми лучше не ссориться, а просто промолчать. Это было маленькое общество, где я не хотела выделяться. Мне нужно было просто жить, искать в этом обществе что-то хорошее для себя, Алексея и Вероники.

Кстати, я тоже научилась экономить печенье и делать из него торт вместе с Вероникой, чтобы иногда радовать себя и Лешку. Временами к нам приходила тетя Зина. Она рассказывала, как идут дела, что нового там, на «воле», новости про маму и приносила всякой вкуснятины, которую после ее ухода мы с Вероничкой и Лешкой с удовольствием лопали на стадионе. Леночка тоже периодически навещала меня. Одним словом, жизнь шла своим чередом, я постепенно начала забывать о том кошмарном дне, когда начались наши с Алексеем трудности.

Спустя два месяца нашего пребывания с Алексеем в детском доме к нам приехала тетя Зина. Она сообщила о том, что в скоро начнется суд и еще, что отец Леночки попросил Викторию Сергеевну отпустить меня в день оглашения приговора мамы. Я была благодарна семье Жевнаренко за помощь, которую они оказывали мне и, как потом выяснится, моей маме.