Сижу на скамейке, точу варёные яйца с овощами и сыром. Дело происходит в большом зале, с кучей скамеек, в три ряда выстроившихся перед невысокой сценой. Зал забит людьми. Все о чём-то взволнованно шушукаются, атмосфера тревожная. На стене за сценой висит деревянный резной горельеф, изображающий голову козы с, как мне показалось, недовольным ебальником. Под ним белой краской витиеватым шрифтом написана надпись: "Руки к небу поднимая – к тебе взываю".
Больше во всей этой странной хуйне меня пугало слово "горельеф". Откуда я его, блять, знаю? Сука, надеюсь, я не заразился новой версией РПГ, которая сделала из меня профессора, потому что пытливый ум в своих изысканиях может далеко завести, а дойти в своих исследованиях до сосания хуёв ради всестороннего понимания человеческой натуры очень не хотелось бы.
Сука, и эти мои постоянные шутки про голубизну тоже напрягают… Нет в них ничего хорошего. Словно подсознательно создаю нужную атмосферу для вовлечения самого себя в гомосексуалистическое сообщество, ведь шуточки, даже резко негативные, убирают барьер между тобой и табуированными темами, делая недоступное доступным, а недопустимое – допустимым. Да уж, воистину учёный ум сам себе враг… ебать его в сраку.
Ну вот, блять, "ебать его в сраку". Опять про ебание мужиков пошло. Сука… Как же страшно… Неужели это всё? Неужели скоро я стану любителем кожаных карамелек? Неужели так бесславно закончится моя жизнь?
Перед глазами понеслись пугающие образы: зелёный луг, яркое солнце, я стою в траве на коленях в одних трусах и счастливо улыбаюсь; со всех сторон в меня летят варёные сосиски, они с мокрыми шлепками лупят меня по щекам, а в голове звучит настойчивое курлыканье голубей… В какой-то миг я начинаю различать в этом курлыканье слова: "Сынок! Сынок!".
– Сынок! Сынок!
Мотаю головой, прогоняя запретные пидралистические образы. Передо мной склонился всё тот же старик, который пустил меня в эту церковь поклонения недовольным козам и дал пожрать.
– Ты ударил меня?? – не веря своим глазам смотрю на уёбка, словно жена, получившая пощёчину от мужа, который никогда раньше не поднимал на неё руку, и растираю саднящую щёку. – Но… но за что?
– Ой, простите ради бога! Мне показалось, вы потеряли сознание… – смутился старик. – Сынок, у вас всё нормально?
– Если можно назвать нормальными увлекающие глубоко в чертоги разума пидралистические образы с варёными сосисками и голубями… И то, что какой-то неумеющий держать себя в руках дедуля с нихуя дал мне по ебалу. И ещё эти злоебучие "чертоги разума"… Чертоги, блять… Сука, вот откуда я это слово мог узнать? Аж стыдно.
– Эм… – старик, кажется, смутился, не особо въехав, что я вообще, ебать его в сраку, несу.
Но это меня и не удивило: я ж теперь базарю, как лауреат ёбаной нобелевской премии в области лингвистики и философии, и парю над средними умами.
– Мне кажется, слово «чертоги» довольно распространено… – добавил старик, собравшись.
– Среди кого, блять? Среди авторов научных трудов по выёбистым словам? Ты тоже что ли лауреат нобелевской премии, дед? Я тебе сразу говорю тогда: я не по этой части, так что не думай, что я за пару варёных яиц и кусок сыра в жопу тебе присуну. Тем более что сыр нихуя даже не солёный – пресный, блять, какой-то.
– Сынок, я, честно сказать, вас не очень хорошо понимаю. Простите, что по щекам вас похлопал, просто вы так странно выглядели: не моргали, в одну точку смотрели, на слова не реагировали – я побоялся, что у вас приступ какой-то случился. Вижу, что с дороги вы устали сильно… Давайте так поступим: пешком я вас никуда не отпущу: в это время года темнеет рано, а на дороге после заката одинокому путнику делать нечего – небезопасно это. Сестру Александру с вами отправлю, на машине. Она вас к автобусу обратно отвезёт.
– Да не хочу я к автобусу возвращаться! – возмутился я. – Нахуй он мне нужен?? Мне и тут заебись: хавчик сносный, если сыр не считать – он не солёный нихуя; козу вон заебашили нехуёвую из дерева; текст какой-то написали странный – загадка в нём чувствуется; чудовища, говоришь, появляются… Всё как я люблю, короче. Не пойду я никуда, короче. Точка, блять. И даже не уговаривай. Пшёл на хуй отсюда.
– Я понимаю, что вам страшно и возвращаться совсем не хочется, но поймите: небезопасно теперь тут! – старик схватил меня за плечи и принялся излишне эмоционально, если не сказать театрально, потряхивать почти при каждом слове. – Вы должны вернуться! Должны предупредить остальных! Не могу я Александру без вас послать, да и некого другого! Ваши люди никого из нас не знают – могут не поверить, решить, что просто бандиты какие-то их разворачивают с какими-то своими целями! А вам они точно поверят! Вы представьте, что будет, если они сюда приедут?? Там же дети у вас! Мы себе никогда не простим, если их чудовища тут пожрут!
Я вскочил со скамейки и схватил за плечи старика:
– Хватит! Меня! Вот так! Трясти! Ёбаный! Твой! Рот!
С каждым словом я от все души сотрясал экспрессивного пидораса, чтобы он прочувствовал, как это, блять, неприятно. Закончив урок воспитания, я сел обратно на скамейку и продолжил уже спокойнее:
– Отец, ну какие нахуй чудовища? Не хочешь лишние рты кормить, так и скажи. Я всё понимаю: ты когда-то в приливе гражданской сознательности, или по пьяной лавочке, пригласил нас, бедолаг, к себе, сказал "похуй, всех прокормим, все приезжайте", а сейчас, когда понял, что мы восприняли твоё приглашение серьёзно и привезли целую ораву голодных баб и детей, понял что натворил, одумался, и пытаешься слить нас, под надуманным предлогом. Чудовища, блять… Нихуя более правдоподобного не мог придумать? Нападение НЛО там или воздушных пиратов на ебучих дирижаблях, спиздивших всё зерно…
– Но я вам не вру! – округлил глаза дедок. Ему явно было очень неловко от мысли, что в нём разглядели жадного пиздабола. – Пойдёмте! Пойдёмте, пойдёмте!
Он быстро засеменил в сторону, махая рукой словно веером, как бы маня меня за собой.
Я же закинул ноги на спинку впереди стоящей скамейки и отправил в рот варёное яйцо, предварительно макнув в соль.
А хули? Пошёл он нахуй. Никуда я не пойду пока не доем. Уверен, это вот "пойдёмте" ничем хорошим не закончится. В лучшем случае полетят ебальники, в худшем – начнётся мясорубка. Не первый день живу в этом пизданутом мире, так что лучше хорошенько набить брюхо, пока есть такая возможность…
– Ну чего сидите? – удивился старик. – Пойдёмте же!
– Даы поэм фнатауа, фмо!
Он вряд ли понял, что я говорю, но явно понял всё по моему недовольному ебальнику, выпученным глазам и экспрессивным взмахам руки, как бы шлющей его на хуй. Старик вздохнул, кивнул, присел на лавочку.
То-то же, блять…
Заточил яйцо, заточил ещё одно, вприкуску с огурцом и уебанским сыром, потом запил сладким чаем. Покончив с хрючивом, вытер руки об штаны и встал:
– Ну и хули ты расселся, дед? Вставай, ёбт: пойдём отмазы твои галимые смотреть.
– Зря вы так говорите, – покачал головой старикан, поднимаясь на ноги. – Сейчас всё сами увидите…
Мы обогнули ряд скамеек, обошли пару кучек людей, сидящих на мешках, и вдоль стены добрались до деревянной двери. За ней нас поджидало тесное помещение, – видимо, раньше тут был гардероб или типа того, – в центре которого стоял стол, а на столе под пёстрой простынёй явно лежал труп от души нафаршированный стрелами. Старичок подошёл к столу и аккуратно снял с трупака тряпку.
То, что я принял за торчащие из груди стрелы, на самом деле оказалось выломанными наружу рёбрами. Сиськи несчастной Тамары, – а это очевидно была именно она, – висели у неё подмышками, рёбра со сползшей с них плотью щербатыми пиками устремлялись вверх. Нижней челюсти и языка у Тамары не было, равно как и глаз, и кисти левой руки, вместо которой остался лишь уродливый обрубок.
– Вот видите! – почти с облегчением указал на труп старикан. – Говорил же: чудовища и до нас добрались! Вы ведь согласны, что причины смерти несчастной Тамарочки очевидны?
– Выглядит как самоубийство… – задумчиво почесал подбородок я.
– Ч…Что? Да как?..– старик от недоумения не мог найти нужных слов. – Как это может выглядеть… Что вы?..
– Да я подъёбываю, дед. Успокойся, пока сосуд какой в голове не лопнул.
– Разве ж можно таким шутить?
– Разве ж можно людей к себе в гости пускать, когда у вас монстр какой-то вот так людей хуячит??
– Но я…
– Коров ебёшь любя. Нахуй ты мне сразу не сказал, что у вас тут пиздец такой творится?? Сижу, блять, яйца жру с сыром, кайфую, а тут где-то тварь какая-то неведомая людям рёбра выламывает, да в глаза ебёт. Ты понимаешь, сука, что меня жена беременная в автобусе ждёт? Хотел её вдовой оставить, а ребёнка нерождённого авансом безотцовщиной сделать?? Такой ты подарочек семье приготовил?? Ну и тварь ты бессердечная! Тамару погубил, так хоть обо мне бы подумал! Я-то тебе какое зло сделал, что ты жизнь мою такой опасности охуевшей подвергаешь??
– Сынок, не сердитесь ради бога! Ничего плохого не хотел – клянусь всем, что имею и иметь буду! – затараторил старик, умоляюще сложив ладони. – Я ведь сразу вам сказал, что у нас чудовище завелось и сестру Тамару погубило! Сразу сказал, что нельзя вам сюда!
– Что не помешало тебе меня чай пить пригласить. Я-то решил, что ты преувеличиваешь: думал её там енот покусал или типа того, а она у вас вообще словно нахуй лопнула. Ёбаный ужас…
– Но ведь вы сами настояли, сказали, что с голодным желудком обратно не пойдёте…
– Так надо было мне с собой еды упаковать! Или у вас пакеты, блять, закончились? А тачку почему сразу не предложил?? Хотел, чтобы я пешком обратно хуярил?! В тапках резиновых, хотел, чтобы хуй его знает сколько километров ноги в кровь сбивал?!
– Почему же в тапках? У вас ботинки хорошие, у нас такие только у…
– Ты от ботинок моих отъебись, пока по ебалу не получил, хуй старый. Я их на свои личные сбережение, блять, купил, а не с покойника снял, так что краснеть мне не за что. А что у кого-то там такие же сапоги как у меня, так это совпадение, не более. Короче, зубы мне не заговаривай, ботинками своими ебучими. Если хочешь вину свою искупить перед женой моей и детьми несовершеннолетними, то давай-ка так поступим: тачку мне даёшь, снарягу нормальную, включая стволы какие-нибудь козырные, хрючилова с собой завернёшь, только не жадничая, ну и… всё. Считай, что квиты мы с тобой. И не оскорбляй меня – не смей торговаться после того что, блять, натворил…
– Машину отдать не смогу, – покачал головой старик. – У нас одна-то всего и осталась. Я сестру Александру с вами пошлю: до автобуса вас довезёт. Только по пути нужно будет брата Семёна с сыном подобрать, если к тому времени сами не вернутся. Опасно сейчас в темноте ост…
– Хуй с ним, пойдёт, хлопнул его по плечу я, не дав закончить. – Только давай побыстрее решим, а то не хочу тут задерживаться: мало ли что вам, ебланам, приглючить может…
– В каком смысле, «приглючить»?
– В самом драматичном…
Честно сказать, снарягу мне выдали так себе: говёный обрез с поясным патронташем на восемь патронов, нож охотничий, – точно такой же, какой у меня уже был, несколько банок тушёнки, пакет сухарей, пакет овощей, яиц и шмат сыра. Из одежды я получил знакомый мне охотничий комбез.
Хуй с ним, всяко лучше, чем ничего.
Переодевался, уединившись с Тамарой, – не хотелось при дедуле доставать из-за пояса нож, после того как тот узнал ботинки, а то старикан мог бы включить Шерлока Холмса и на дедукции распетлять эту история до нахуй ненужных мне выводов.
Пока переодевался, подумалось вот о чём: куда я, блять, иду вообще? Ну, то есть не буду же я реально возвращаться к автобусу? Понятно, что Александру я приебашу, как-только отъедем метров на сто от деревни, – чисто чтобы воплей её никто не услышал, – но что дальше-то делать? Нахуя я с этими бродягами в автобус сел? Нахуя оделся как алкоголик из ебучих анекдотов? Не мог же я реально решить переселиться в эту деревню и выращивать тут блядскую брюкву? Хотя… Кто его знает? Я человек настроения: сегодня хочу убивать людей, завтра хочу их грабить, а послезавтра могу и просто леща въебать, по-отечески, без всякой причины… Но чтобы я отказался от пушек и решил стать сельским жителем… Это точно не мой стиль. Больше не мой.
Но какого хуя я тогда тут делаю??
Продолжая размышлять над всей хуйнёй, я принялся стягивать уебанские синие треники. Заметил глубокий укус на ляжке. Человеческий…
Даже знать, блять, не хочу…
Невозмутимо продолжил стягивать штаны и почувствовал что-то твёрдое: в кармане штанов что-то было… Запихнув в него руку, извлёк на свет какую-то сложенную в несколько раз бумагу, закатанную в мягкий прозрачный пластик.
Иногда наши вопросы к вселенной остаются без ответа. Даже почти всегда. Но сейчас, кажется, был не тот случай.
Развернув бумагу, я понял, что держу в руках карту. Карту, на которой какое-то место посреди леса было отмечено кружком. Я бы сказал "Бинго", решив, что теперь знаю, куда, блять, иду, но радоваться не позволяла кривая надпись над кружком:
"
НЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ!
".
О проекте
О подписке