14. Рыцарь в сверкающих доспехах

Весь смысл правил в том, чтобы их, сука, нарушать. Но нарушать всегда лучше чужие правила, а не свои. И вот я полностью, черт возьми, нарушил одно из своих правил, потому что привел пассажира домой. Конечно, я постоянно вожу домой пташек, но приводить чертовых пассажиров куда менее благоразумно.

Некоторым из них кажется, что ты что-то вроде священника или социального работника, иногда я и сам начинаю в это верить, потому что прошел этот дерьмовый инструктаж! Тебе втирают весь этот бред про рабочие отношения. В общем-то, конечно, логично, привозишь ты пташку к себе домой, а какой-нибудь придурок это видит, и с этой минуты настучать на тебя в диспетчерскую ему раз плюнуть. Железно. Слава яйцам, что Большая Лиз прикрывает мой зад, когда он не в кэбе. Но в случае с этой тёлой с пошатнувшимся душевным здоровьем, желанием прыгнуть с моста и Мошонкой я вдруг подумал: буду рыцарем в сверкающих доспехах. Исчезнет элементарное рыцарство, значит можно расходиться по домам. И потом, я бы с удовольствием как следует вдул этой пташке!

Тут мне в панике звонит этот американский чувак из «Балморала», успел уже наложить в штаны, тупой придурок. Нужно ехать, ничего не поделаешь, за десять кусков в неделю я с превеликим удовольствием подоткну ему одеялко! И хотя я только что оттолкал с того света эту пташку, самоубийственную Сэл, мне будет не по себе, если я просто отпущу ее бродить по улицам. Не то чтобы она куда-то спешит, куда там! На самом деле, пока мы едем обратно в город, ее даже как будто немного подрубает.

– Может, вернемся к тебе?..

– Конечно, – говорю я немного настороженно, – но сначала нужно заглянуть к одному парню, который подогнал мне небольшую работенку. У него жесткая паническая атака, он думает, что его снесет ветром. Он типа американец; думаю, он попал в эту Катрину в Новом Орлеане, и теперь у него мозги набекрень.

– Это было ужасно, – говорит Сэл.

К тому времени как мы до него добираемся, Ронни уже в банном халате, весь дрожит и потеет, как шлюшка от кокса с крысиным ядом. Ирокез намок, и он зачесал его назад. Ронни впускает нас в номер, и я вижу, что этот придурок уже выдул целую бутылку восемнадцатилетнего «Джонни Уокера» и открыл винтажный на вид «Хайленд-парк». Рядом стоит непочатый «Макаллан». Ну, понеслась!

Ронни явно пересрался, как только я отодвинул бутылки и начал раскатывать дорожки.

– Наркота… я к кокаину не притрагиваюсь…

– Чуток первого, Ронни, вернем тебе уверенность в себе, приятель. После этого никакой ураган тебе будет не страшен. Еще и наружу побежишь, чтобы накостылять ублюдку!

– Думаешь, это правда поможет?

– Железно.

Мы набрасываемся на кокос и виски, и вот Ронни, уже как новенький, говорит:

– Знаешь, после такого начинаешь ценить человеческую жизнь. Я даже думал сделать пожертвование в Фонд помощи жертвам Катрины в Новом Орлеане, но… Бог не подал мне ни единого знака, дабы поддержать эту инициативу.

– Какой невъебенный ураган, а, приятель? – указываю я на окно.

Ронни улыбается, но тут встревает Сэл:

– Так ты, значит, разговариваешь с Богом?

– Я ощущаю внутри себя дух Святого Отца.

Сэл смотрит на пустую бутылку:

– Мне кажется, ты что-то другое там ощущаешь.

– Классный виски, – говорю я, рассматривая стакан на просвет и пытаясь немного сбить недоброжелательный настрой самоубийственной Сэл.

– Это ерунда, Терри. Я рассчитываю заполучить товар, который… ну, скажем так, по сравнению с которым этот виски покажется деревенским самогоном!

Сэл по-прежнему щурит глаза и буравит Ронни:

– Я знаю, кто ты, я видела твое сраное шоу, ты там все время увольняешь каких-то бездельников, таких же отвратительных, как и ты.

Ронни разражается смехом:

– Что ж, если уж речь зашла об отвращении, леди, то сейчас вы сидите у меня в номере, пьете, черт возьми, мой скотч и…

– Да ладно, – говорю я, – все мы люди. – И поворачиваюсь к Сэл: – Еще недавно ты не блистала рассудительностью. – Затем поворачиваюсь к Ронни: – Нужно признать, Ронни, что и ты тоже. Но кто все исправил? Старина Джус Тэ! Так что расслабьтесь, допивайте и позвольте мне воздвигнуть на этом столе еще один Ньюкасл-апон-Тайн.

– Есть, сэр, ничего не имею против! – улыбается Ронни.

Сэл закатывает глаза, но от еще одной дорожки не отказывается. Мне приходит в голову, что куча пыли и виски, возможно, не лучшая закуска для пташки, которая только что пыталась покончить с собой, но мой Верный Друг вправил ей мозги, и он всегда под рукой, если потребуется добавка – в любое время дня и ночи! Все сомнения Ронни рассеялись, и даже его фанатская прическа высохла и снова понемногу встает торчком. Шторм сходит на нет, и Ронни, даже несмотря на то, что он вдрызг пьян, теперь в сто раз счастливее и спокойнее, по этому я говорю ему, что нам пора ехать.

– Терри, ты даже не представляешь, как я тебе благодарен. Я твой должник, приятель.

– Все путем, чувак. Верный Друг требует разрядки, так что пора.

Ронни кивает и смотрит на Сэл:

– Ладно, спасибо, что заехали, ребята.

– В любое время, дружище. – И я слегка его приобнимаю, пока Сэл, ничего не говоря, просто берет свою сумочку и встает.

Мы выходим, спускаемся по лестнице и покидаем отель.

Идти по мостам – сумасшествие, на улицах бушуют вихри из мусора. Я собираю волю в кулак, из-за всего этого дерьма, которое летает вокруг, придется снова мыть голову.

– Этот парень ненормальный, – говорит Сэл, – слышит какие-то голоса…

– Эй! Да ты не далее как час назад собиралась откинуться!

Сэл просто пожимает плечами. Я привожу ее к себе домой и затаскиваю в койку. Как всегда и бывает с тёлами, кокос сделал свое дело – Сэл вконец обдолбана и на взводе. Так что я разряжаю в нее всю обойму, прямо в ее хорошенькую тугую киску. Это продолжается почти всю ночь: мощный трах, мы не надолго засыпаем, и вот снова меня будит Верный Друг, а я бужу Сэл.

– Ты вообще когда-нибудь останавливаешься?.. – стонет она и ловит ртом воздух, пока я забираюсь на нее в четвертый или пятый раз.

– Не раньше, чем выгоню из твоей башки последнюю мысль о самоубийстве, – говорю я, но она и сама жаждет продолжения; каждый раз словно два кусочка хорошенько поджаренного хлебушка выпрыгивают из тостера.

Утром я встаю с постели, высмаркиваюсь коксом с соплями, раздвигаю шторы и смотрю в окно. Похоже, на улице холодно. Несколько мусорок перевернуто, летает какой-то хлам, кричат чайки. Да и хер с ними. Я поворачиваюсь, чтобы осмотреть квартиру. Нормальная такая берлога ебаки, снять квартиру в центре – вообще лучшее, что когда-либо приходило мне в голову.

Я вспоминаю о том, как героически всю ночь пялил Суицидницу Сару-Энн Ламонт: не пожалел сил, в терапевтических целях выложился на все сто! Это ли не лекарство от всех мировых проблем? Тупая, сука, езда. О чем, черт возьми, беспокоиться, если ты как следует потрахался? Политика… та еще куча дерьма. Отношения… да любой пташке, у которой проблемы в отношениях, нужно только вогнать между ног правильной длины шишку. И вот она уже запела по-новому: какие еще проблемы в отношениях? Метод творит чудеса! Надеюсь только, что Сэл не сумасшедшая с комплексом спасителя. Но о чем это я: конечно, она сумасшедшая, она только вчера ночью пыталась себя укокошить!

А вот и она – входит в моей, сука, футболке «Солнце над Литом», еще один тревожный звонок. Я всегда говорю: волноваться нужно не ночью, когда ты пытаешься стащить с тёлы трусики, а на утро – когда ты не можешь, сука, отобрать у нее свою футболку! Железно!

Пташка она что надо. Черные волосы до плеч, макияж, мрачная, как чертова готка, но сексуальная, немного плотная, самую малость, на середине четвертого десятка, то самое время, когда пташки начинают немного отцветать, – как раз то, что я люблю! Вот когда тёла начинает по-настоящему получать удовольствие от ебли! У Сэл уже не та унылая мина, с которой она ходила вчера, – на диван она плюхается с крокодильей улыбкой.

Я смотрю на нее.

– Ну и как ты себя теперь чувствуешь?

– Как следует отжаренной.

– А суицидальные мысли?

– Их нет, – отвечает она, призадумавшись. – Осталась только озлобленность.

– Ты можешь злиться на тех, из-за кого тебе пришлось несладко. Но не на себя. Иначе считай, что они победили.

Она качает головой:

– Я знаю, Терри, но я не могу перестать быть собой. Я прошла через все возможные консультации, выслушала все мыслимые и немыслимые советы, принимала самые разные лекарства…

Я похлопываю себя между ног:

– Вот единственное лекарство, которое тебе нужно, цыпочка. Железно.

– О боже, – смеется она, – ты просто ненасытен!

– Да, – говорю я, – здесь ты права. Но это не главное, – подмигиваю я ей. – Главное – это вопрос, который ты должна задать себе: «Кто насытит меня?»

15. Джонти в «макдональдсе»

В школе дела у меня никогда особо не складывались, ага. Точняк, точняк, не складывались. И я всегда из-за этого расстраивался. Я виню в этом нашего настоящего папу Генри, кото рый проводил слишком много времени на работе где-то далеко, и маму, которая так растолстела, что не могла даже выходить из дома. Наш Хэнк ходил в школу, и Карен тоже. Этот наш настоящий папа Генри, он говорил:

– Ты, Джонти, малость туповат, так что школа тебе все равно не поможет, не то что Хэнку или Карен.

Я никогда не жаловался, но меня это задевало. Это задевало что-то глубоко в груди, мне казалось, что если бы грудь можно было открыть, то внутри оказались бы пауки. Они ползают на своих маленьких ножках, и ты чувствуешь внутри что-то странное. Точно, он поселил в моей груди пауков, вот что он сделал, ага. Школа не очень-то им помогла, в смысле – нашему Хэнку и Карен. Правда, теперь Хэнк водит погрузчик, не так уж плохо, но вот Карен всего лишь присматривает за мамой. Пустая трата навыков, которые она получила на курсах соцпомощи. Конечно, теперь она вся такая квалифицированная; вся такая квалифицированная и могла бы присматривать за кучей людей, а не только за мамой в своем собственном доме. Ужасное расточительство, точняк. Присматривать только за своей мамой, когда у тебя есть квалификация, чтобы присматривать за кучей мам; точняк, так и есть. Ага.

А я просто сидел себе на кладбище и читал надписи на надгробиях, пока не становилось слишком холодно, тогда я шел в гости к Бобби Шенду, чтобы немного погреться и выпить чашечку чая. Мы смотрели по телику гонки и делали ставки, кто победит. Но потом я перестал туда ходить, потому что Боб би все время выигрывал. «У тебя нет шансов, малыш Джонти», – говорил он. И тогда я понял, что все ставки против меня, я хорошо это понял, ага, разве не так?! Поэтому я перестал тусоваться с Бобби. Он был нормальным парнем, болел за «Хартс», но его прозвали фенийским ублюдком, потому что в РИА^[23] тоже был Бобби Шенд. А потом я взял и уехал из Пеникуика в Горджи.

Но Горджи я люблю.

Я люблю «Макдональдс». Точняк. И больше всего я люблю чикен-макнаггетс, ага, их – больше всего. Мне нравится, что они такие плотные, когда их откусываешь, и не такие жирные, какими бывают иногда наггетсы в «KFC». Я люблю «KFC», но только под настроение, обычно после пары пивасиков, вот, точняк, это я люблю. А Джинти всегда выбирает фиш-энд-чипс. Я постоянно говорю ей, что она не должна бояться приключений. Ты не должна бояться приключений, Джинти, подшучиваю я над ней. Точняк, не бояться приключений. Но для разнообразия я все равно люблю взять макнаггетс, точняк, для разнообразия. Ну а этот новый макфлури-афтер-эйт, мне так нравится этот макфлури-афтер-эйт! Но это лакомство только по вторникам, потому что нужно беречь деньги. Странно, но я совсем не люблю бигмак. Потому что после бигмака иногда жутко пучит.

16. Отели и сауны

Эта Мошонка – просто куча дерьма собачьего. Это даже ураганом нельзя назвать! Абсолютно пустое место, тоже мне событие: ебаный, сука, розыгрыш. Немного мусора на улицах, какие-то разворошенные помойки, сбитые знаки и дорожные конусы да одно или два высаженных окна – ничего такого, чего не оставалось бы после толпы бухих придурков каждые, сука, выходные!

Я развожу по городу парочку посылок и заглядываю в «Свободный досуг», чтобы проверить, как там бизнес-империя Пуфа. Эта Саския по-прежнему здесь; польская пташка, страшно сексуальная, всегда в облегающем блестящем топике и короткой юбке, как будто собралась в клуб, но для местного предприятия она, пожалуй, выглядит слишком потерянной и хрупкой.

– А Джинти нет? – спрашиваю у нее.

– Не-а, она так и не вернулась, – говорит Саския, выговор у нее вроде как шотландский, но с восточно-европейским акцентом. – Может, в Мошонке застряла!

Я смеюсь над ее шуткой, но тут другая пташка, Андреа, смотрит прямо на меня и говорит:

– Может, и застряла.

Мне нравится манера Саскии и Джинти держаться, но, судя по всему, многие тёлы здесь отнюдь не так счастливы, и, кажется, я знаю, в чем причина: этот мелкий придурок Кельвин определенно наводит на них страх. Как только он появляется, любой смех замолкает. Мне это не нравится, на работе нужно быть жизнерадостным. Особенно если твоя работа – трахаться!

– Бизнес-то не особо идет, – говорит он.

– Да уж, – произносит эта Андреа, и я начинаю загибаться от смеха, потому что сама она вроде как китаянка, но говорит с английским акцентом.

– Ну, тогда пойдем, – говорит он, кивая в сторону одной из комнат, – есть кое-что длинное для тебя.