– Ну, хорошо, начистоту… – шумно выдохнул Кирилл, встал и начал ходить взад-вперед, словно измеряя длинными ногами размер ее комнаты… – По этому поводу еще ведутся споры. И сначала – да, увы. Лаборатория, мыши, лягушки, исследования. Тут уж извините, сами понимаете… НО!! Нам нужны ЖИВЫЕ, ПОЛНОЦЕННЫЕ люди, а не лабораторные экземпляры, реакцию которых на саму жизнь проверить невозможно. Я борюсь за то, чтобы потом выпускать наших первых Адамов и Ев в жизнь. Конечно, какое-то время понаблюдать за этой самой жизнью в лаборатории, а потом – свободны, ребята! Да и современные средства наблюдения все равно позволяют, ну, как бы это помягче,… корректировать, что ли, их поступки. Вы думаете, мы весь вечер одни? Как бы не так. Я думаю, даже рецепт вашего вкуснющего бисквита и тот на всякий случай записан. И, раз уж не поступило звонков "оттуда", значит, пока мои действия полностью одобряются.

– Тогда о чем же говорить? Разве у меня есть выбор? Хоть человеком, хоть мышью – я хочу еще пожить! Вот только вы совсем не поспали… а уже утро…

– Недосып – это мое естественное состояние, – он сладко зевнул и опять сел рядом, – а поспать я ох, как люблю! Одного я понять не могу, как же вы ваш рак так проморгали? Ведь сначала можно было бы и совершенно простую операцию сделать!

– Что не делается, все к лучшему. Тогда бы я не встретила вас. И тогда бы вы мне не сделали это заманчивое предложение!

– Это точно. Но все же, почему?

– Да я забыла, когда была в поликлинике! – она поморщилась. – Жутко не люблю по врачам ходить! А тут справка кончилась… я в бассейн хожу, в группу аква-аэробики, ну я и…

– Все! Вы меня убили! – перебил ее Кирилл и, смеясь, откинулся на спинку. – Поделитесь, где источник вашей энергии!

– Нет никакого источника, я же говорю, просто очень люблю жизнь. Так вот, если честно, справки мне всегда соседка достает. Ну, да, да… Не надо изображать возмущение! Жульничество, конечно. Но я здорова! И кожных болезней у меня нет! А тут она срочно к сыну уехала, в Новгород, внук тяжело заболел, сидеть некому. Ну, я и пошла в поликлинику. Ох, как они обрадовались! Я же там лет пятнадцать не была. Послали на полную диспансеризацию. Хирург что-то заподозрил, отправил к онкологу, и понеслось… Главное, до этого у меня и не болело ничего! А как сказали… прямо мистика! И, потом у меня какой-то быстротечный рак, я названия не помню. Еще два месяца назад, говорят, никакого рака и не было. И чтобы его отловить, нужно было бы прописаться в поликлинике и ежедневно ходить на эту самую диспансеризацию. Вот, собственно, и вся история…

…Она опять проснулась. За окном было темно. Хотя… это же не окно, Антон говорил, это монитор, передающий какой-то реальный пейзаж. Насколько она помнила, они находились сейчас где-то на уровне десятого этажа, но только под землей, и "окна" делались по советам психологов, для создания правильной эмоциональной атмосферы коллектива. Кирилл все так же сидел за монитором. Она начала потихоньку осматривать комнату. Увидела весело сияющую из-за аппаратуры лысину "Лады" – Виктора Евгеньевича, профессора. Его так звали за вечную присказку "Ну, ладушки!". Скосила глаза на какую-то возню слева – там Игорь, опутанный проводами, что-то подсоединял к ее "чудо-кровати".

– Елена Игоревна! – тут же позвал ее Кирилл. – Если проснулись, не молчите! Что я могу подумать?

– Кирилл, вы когда последний раз спали?

– Вопрос, конечно, интересный, но чисто риторический. Говорите, говорите еще что-нибудь.

– Мне что-то мешает смотреть. Не пойму что.

– Ваши ресницы. Мы их чуть-чуть удлинили и загустили. Привыкните.

– Но зачем? – искренне удивилась она. – Моя старая внешность меня вполне устраивала. И потом, зачем старухе длинные ресницы… ой, так я что, уже не старая?

Она, насколько могла, скосила глаза вниз, на свое тело. Две заманчиво торчащие под простыней выпуклости не оставляли никаких сомнений – там, внизу была уже НЕ ОНА. Сердце забилось так сильно, что Кирилл сразу же бросился к клавиатуре, и она опять забылась…

…А тогда, у нее же дома, Кирилл отсканировал все ее пальцы и радужку – для прохода в лабораторию, записал все в свой ноутбук.

– Значит так, я не прощаюсь. Часам к двум за вами заедут. Тот самый шофер, что нас сюда привез, помните? Его Женей зовут. С собой ничего не берите, еще вернетесь. Ну, я пошел? – на пороге остановился. – Все еще можно отменить. Помните об этом. Когда уже будет нельзя, я скажу.

Ушел. Высокий, худой, взлохмаченный… А ей всегда нравились аккуратно причесанные, с хорошей стрижкой… Как Василек… Да он и не имел права быть другим, ее Василь, ведь военные всегда аккуратны…

Она долго смотрела в окно вслед уезжающей Ауди. Нет, она не передумает!

Решительно подошла к телефону, набрала номер Виты:

– Я дома до двух. Хочешь – приезжай.

…Вита ворвалась в дом как всегда, подобная рыжему урагану.

– Ох, ну и кавалер у тебя был, – зажмурившись, потянула носом. –  Крутые духи! Ну, шикарный мужчинка! Ну, давай, рассказывай! Ну, мне-то можно! Я – "могила"!

– Рассказывать особенно нечего, чайку попили, поболтали…

– Ну, бабуленька! Ну, что ты меня за суслика держишь? А почему тогда мне было нельзя? При всех остальных можно, а тут вдруг "здра-а-а-асьтиии-приехали" и нельзя? Щас как оби-и-ижусь!

– Вита. Слушай, я должна сказать тебе что-то очень серьезное…

Вита уже уминала за обе щеки оставшийся бисквит и, с набитым ртом, сделав страшные огромные глаза,  сказала зловеще:

– Все ясно, ты "залетела". Не переживай, материально и морально поможем, будет сын полка! Класс! А то у меня только двоюродная бабушка, хочу двоюродного дедушку!

– Вита…

Наконец, внучка что-то уловила в ее голосе, узкое личико сразу побледнело (такая тонкая кожа!):

– Бабуль, ты что обиделась? Ну, ты же самая-самая! Ну, я же шучу!

– Я не о том. Вита, это был… врач. Я очень больна, и жить мне осталось, может, чуть больше недели… рак…

Вита молча смотрела ей в глаза. Видела, что не шутит. Последняя краска уходила с этой милой родной мордашки…

– Бабуля, – девочка говорила тихо, а янтарные глаза кричали. – Это ведь ошибка, правда? Ну, ты так сразу и поверила… этого не может быть… Ну, ты ведь такая…

– Нет, Вита, правда. Если бы не… врач, я могла умереть и этой ночью.  Вряд ли до телефона дошла бы…

Вита не могла долго сидеть на одном месте. Вскочила, забегала по кухне.

– А папа?! А бабушка?! Да они тебя в такую больницу устроят, ты оттуда как огурчик выйдешь! Да хоть у нас или хоть где!!! Ты что, забыла об их возможностях? Надо же звонить!

Вита кинулась к телефону, но она уже стояла около него и держала трубку.

– Витуля, я когда-нибудь тебя обманывала? – и подумала, что сейчас и начнет… – Или ты думаешь, что я не хочу больше жить? Если я сказала, что все – значит, уж верь мне…

– А вдруг все-таки что-то еще можно сделать? – у Виты уже блестели глаза. – Ну, нельзя же вот так опустить руки!

– Сделать можно. Например, умереть на операционном столе, порезанной на лоскутки. Лучше уж так. И потом, ты что думала – я буду жить вечно? Вспомни, сколько мне лет!

Вита зарыдала. Уткнувшись в ладошки, горько, безутешно… Она прижала ее к себе, гладила по худым плечикам, по непокорному рыжему облаку волос…

– Да, будет, будет… Нужно во всем искать положительные стороны. Подумай, у многих ли вообще есть прабабушки? А у тебя была. И причем достаточно долго! Почти восемнадцать лет. И многим ли прабабушкам повезло с такими правнучками? – она вытирала Витулины заплаканные глаза. – Давай оставшееся время не думать о плохом, ладно?

– Это мне повезло… – девочка еще всхлипывала, но изо всех сил старалась взять себя в руки. – Таких как ты не бывает…

– И еще вот что… Ты сейчас и здесь должна твердо пообещать мне, что никто их наших об этом не узнает. Обещаешь?

– Ой, – Вита испугалась, – но я не смогу! Ты же знаешь, у меня все вранье сразу на щеки вылезает!

– А ты постарайся. Придумай слезливую и грустную историю. Вот, например, скажи, что реферат по английскому не сдала.

– Ты как всегда шутишь, – Вита и плакала и улыбалась. – Я!! …и по английскому… Уж лучше по математике…

– Если вы пишете рефераты по математике, то пусть будет математика. Ну, так как? Обещаешь? Ведь это, видимо, моя последняя просьба…

– Бабуля, милая,… – девочка бросилась ее целовать, – да я для тебя… Ну, ты же знаешь!

– И еще, – она и сама с трудом сдерживала слезы. – Следи за речью… Все "ну" да "ну"…

…Когда она проснулась в следующий раз, Кирилл уже стоял у кровати.

– Ай-я-яй! Я что говорил? Думать о хорошем, смотреть хорошие сны, – он смеялся. – А вы что творите? У меня уже компьютер дымится от ваших эмоций! Пришлось самому разбудить вас.

– А что, – она кивнула в сторону аппаратуры, – там все понятно, о чем я думаю?

– Если бы! Там я вижу… ну, например, как яростно пульсируют ваши еще не совсем сросшиеся сосуды. И это мне очень не нравится. Так, что давайте лучше поговорим. Как самочувствие? Голова не болит?

– Да нет, вроде… – она внимательно прислушалась к себе, – ничего не болит. Хочется есть.

– Браво! Спящая царевна просыпается! Сейчас накормлю, – он подошел к компьютеру, защелкал длинными пальцами по клавишам.

– Так неинтересно… Хочу на самом деле… пожевать что-нибудь. И еще хочу посмотреть на себя, – она все еще от шеи до пяток была закутана простыней.

– Рано еще. И жевать и смотреть.

– Я буду умненькой-благоразумненькой. Волноваться не буду. Ну, пожалуйста, – она протянула как можно жалобнее, – хотя бы на лапку с черной шерсткой…

Из угла, как колобок выкатился Виктор Евгеньевич.

– Какая лапка, какая шерстка! Кира, она заговаривается! Надо ее выключить!

– Тихо, тихо, – Кирилл улыбался, – все в порядке. Это я ей про Найту рассказывал.

– Фу-ты, ну-ты, – Лада вытащил свой огромный клетчатый платок и вытирал лысину, – так ведь и до инфаркта доведете, дети мои! Ну, ладушки! Беседуйте дальше. А я посмотрю.

Он опять укатился в свой угол.

– Кирилл… – она опять старалась придать своему новому голосу побольше жалостливости, – только руку… Только посмотреть – возьму я теперь октаву или нет?

– Ладно, – он решительно подошел к кровати и отстегнул один край простыни, – начинайте все постепенно, и шевелиться, и смотреть.

Она видела, что теперь уже все потихоньку повылезали из-за своих приборов – и Лада, и Антон, и Олег с Игорем. И еще она знала, что практически весь коллектив – а это без малого человек триста – все, или почти все, сейчас или у себя в лабораториях или в центральном зале следят за ней по мониторам, на которые поступают изображения с четырех камер в  палате.

Сначала она пошевелила пальцами. Потом сжала руку в кулак. Ногти уперлись в ладонь: "Слишком длинные! Будут клацать по клавишам…". Потом она медленно вытащила руку из-под простыни. И сразу зажмурилась. Вздохнула поглубже, набираясь храбрости, и решительно открыла глаза. Прежде всего, ее удивило именно то, что рука была МОЛОДАЯ.  С молочно-белой матовой кожей. Такой у нее никогда не было, она всегда была "смуглянкой-цыганкой", как говорил Василек… И еще рука была…Теперь она вовсю вертела ею, разглядывая со всех сторон…

– Боже, это сотворил Микеланджело? – прошептала радостно.

Рука была самим совершенством. Изящная, с тонким запястьем, узкой длинной кистью, музыкальными пальцами…

Сразу напряженная тишина была нарушена радостным гулом присутствующих.

– Я же говорил, что понравится! – Лада потирал ладони. – А он все переживал! – кивнул на Кирилла. – Это все его, его произведения! Он у нас и Микеланджело, и Менделеев, и Бил Гейтс в придачу!

– И господь Бог, дающий вторую жизнь… – прошептала она почти про себя, и потом уже громче. – А все остальное? Можно, да?

– Нет! Нет! – Кирилл уже решительно застегивал простыню. – Сейчас спать.

– Последняя просьба, – она смотрела на его то ли щетину, то ли уже бороду, – обещайте сами выспаться и поесть. Нет, я даже не прошу, я требую! Иначе в следующий раз при виде вас я просто заболею! Ведь со мной уже все в порядке, верно?

Кирилл задумчиво посмотрел на нее, поправил какие-то датчики, которыми была облеплена вся ее голова, был мыслями где-то очень далеко.

– Все?… Может быть…

…А тогда, проводив поникшую и как-то сразу повзрослевшую Витулю, она села в кресло, попыталась сосредоточиться. "Что же надо сделать прежде всего?" Завещания уже давно написаны, все бумаги у нее и так всегда в полном порядке. "Да! …надо, наконец-то, разобрать фотографии". До них у нее никогда не доходили руки. Фотографий было огромное количество – и от родных, и от друзей, и от учеников. И они все прибывали и прибывали. Не проходило и недели, чтобы какой-нибудь благодарный ученик не присылал очередной конверт с фотографиями и восторженными откликами о занятиях языком с ней: "Да меня там за своего приняли!", "Не поверили, что я не парижанин!" И в таком же духе.

Метод обучения у нее был свой. Сейчас это, кажется, назвали методом "погружения", а она уже давно его применяла – просто брала жить к себе ученика, и говорила с ним по две, а то и по четыре недели с утра до вечера только "по-заморски". Хочешь, не хочешь, а заговоришь. Конечно, сначала, предварительно протестировав,  честно предупреждала, какой результат может быть в лучшем случае – люди-то ведь разные, с разными возможностями и способностями. Но, как правило, получалось лучше, чем было задумано. "Да вы и мертвого разговорите!", "С вами так интересно, что я бы заговорила и на китайском!" – так обычно говорили люди на прощание.

…И вот сейчас такое множество разных лиц глядело с фотографий. Каждая – маленький рассказ, небольшая сценка из жизни. Она и разобрать-то их не могла потому, что, как только садилась сортировать и раскладывать, так потом уже не могла остановиться и все вспоминала, вспоминала…

…А вот старые фотографии… Вот эта снята на Невском, перед войной. Они все вчетвером: Вася, шестилетняя Нели, Оксана – совсем крошка, год с небольшим и она… Какие они с мужем были тогда молодые и счастливые! И такие разные – он как огромный светлый викинг, а она – смугленькая, тоненькая и маленькая, совсем девчонка…

…После войны. Тоже на Невском. Вроде и не изменились. Только она стала совсем прозрачной, а Василий уже не светлый, а просто седой… да вот и глаза у всех… Девочки, конечно, выросли. И глаза… глаза не детские…

…А вот одна из немногих фотографий мамы с папой. Куда они все подевались? Столько же было! И в театре, и в студии, и просто хороших любительских. Хотя за столько лет!… Она бы не удивилась, если кто-нибудь сказал ей, что во время блокады она растопила ими печку… В памяти того времени оказались такие провалы… видимо это был порог сумасшествия…

Она решительно отложила все альбомы и коробки. "Если уж за всю жизнь не разобралась, то и сейчас нечего начинать". Дети и внуки займутся. Вот, хотя бы Леша, средний внук, давно уже предлагал это все отсканировать, систематизировать и сделать лазерный диск-фотоальбом. С поиском, с любой музыкой, со всеми возможными "наворотами"… Вот ему и карты в руки…

…Ровно в два приехал Женя. На той же самой Ауди.  Они быстро доехали до Тверской, потом закружили по маленьким тихим переулочкам. Остановились у маленького серого, ничем не примечательного двухэтажного особнячка. Кружевной заборчик, зеркальная дверь на входе… Она даже было засомневалась: "Где же здесь все ЭТО размещается?" На входе – военная охрана, далее просторный вестибюль. По вестибюлю, меряя его длинными ногами, уже ходил Кирилл. Одет был как хирург – зеленые брюки, халат, спереди шапочка – висит на тесемках… Сердце застучало тревожно.

– А я уже забеспокоился, решил встретить, – подошел к ним. – Только сейчас вспомнил, что надо было бы еще лекарства оставить, на всякий случай.

– Да все хорошо, я прекрасно себя чувствую.

– Я знаю. Так будет еще часа два. Потом придется опять делать инъекцию.

– И… часто?

– Чем дальше, тем чаще. Итак, решение в силе?

– Да.

– Тогда пойдемте – он, взяв ее под руку, повел в конец вестибюля, в глубокую нишу.

Там, рядом с металлической дверью, на стене был целый пульт управления. Кирилл сунул в прорезь пластиковую карточку, потом приложил к темному окошечку подряд все пальцы, затем заглянул сначала одним, а потом и вторым глазом в небольшое круглое отверстие.

– Теперь и вы все то же самое.

После всех этих манипуляций дверь бесшумно скользнула в стену. Они прошли в лифт. Она удивилась и уже собиралась посетовать – на второй этаж и пешком бы можно было дойти! Но лифт поехал вниз. Скорость была приличная, закладывало уши. Ей показалось, что они уже приближаются к центру земли…

– Сколько же здесь этажей? Мы не вынырнем где-нибудь в Америке?

– Всего, кажется двадцать… или двадцать два…– Кирилл был очень сосредоточен и неразговорчив. – Не помню сколько технических, рабочих пятнадцать.

Опять замолчал. Потом манипуляцию с пальцами и глазами пришлось проделывать еще несколько раз. Везде были огромные металлические двери, толщиной метра по два.

– Здесь, видимо, и ядерную войну можно пережить, да?

Кирилл удивленно посмотрел на нее:

– А вы откуда знаете? Для этого и строили. Здесь и ветка метро на одном из этажей есть.

– Догадалась.

Видя его неразговорчивость, и сама решила помолчать.

Теперь им по дороге часто встречались люди. Все приветливо здоровались с Кириллом, ей тоже вежливо кивали. В основном были довольно-таки немолодые мужчины, женщина встретилась только однажды. По тому, как все разговаривали с Кириллом, как он спрашивал их о чем-то и отдавал распоряжения на своем тарабарском языке, она поняла, что он действительно здесь главный, и не переставала удивляться – ведь самый молодой!

А потом началась череда исследований. Что с ней делали – вот ставьте к стенке и стреляйте – она уже не понимала. Водили с этажа на этаж. Из лаборатории в лабораторию. Было и что-то похожее не рентген, и на ультразвук, облепляли какими-то датчиками, брали бесконечные анализы. И везде неимоверное количество компьютеров. Кирилл зеленой тенью летал от одного к другому, успевал со всеми поговорить, на что-то указать, словом был везде. Какое количество народа было задействовано во всех этих процедурах, она уже тоже сказать не могла – давно сбилась со счета.

Вдруг Кирилл, посмотрев на часы, резко выхватил ее из какого-то очередного кресла и буквально донес до ближайшей кушетки. Достал из кармашка свой шприц-не-шприц.