Иштувегу смотрит на дерзкого мальчишку. А тот на тёмные линии, подведённые вокруг серых глаз правителя, без робости и стеснения рассматривает обстановку комнаты, без страха взирает на шаха и яркое и богатое его одеяние. «От непонимания, кто перед ним? – подумал правитель. – Почему этот пастушок напомнил ему Мандану? У дочери в детстве лицо, конечно было нежнее… Если б переодеть этого мальчишку в её платье, то и за сестру примешь…Сестра не сестра, а так похож, словно брат… Если б сомневался в преданности Ариеннис, то счёл за плод её греха… Сын…»
Иштувегу пристально рассматривает. Странно, но сходство явно бросалось… Не может быть, чтобы Гарпаг ослушался… Кого же они похоронили в царском склепе?
* * *
Пастух Митрадат, помня наказ Гарпага, молчал, но боль такая, что нет никакой мόчи терпеть. Палач шаха должен получить признание во что бы то ни стало. Жалость к тем, кого приходится истязать не позволительная роскошь. Иначе сам займёшь их место. Поэтому старается не допустить ни малейшего сочувствия, за исключением, того, когда возможна добавка к основному доходу и при этом с него не взыщут, тогда его подопечного ждёт лёгкая смерть или не столь страшные увечья. За пастуха просить никто из влиятельных людей не станет, а ответ несчастного должен дойти до ушей царя. И, кто знает, не уничтожит ли Иштувегу и его уши, свидетелей тайны?
Пастух понял, что пощады не будет. И уже не молил, что злого умысла не таил. Он хотел, чтобы поскорее закончились пытки, от которых крик превращался в жалкий хрип и прерывается тёмным беспамятством, после чего истязания продолжаются до следующего провала в никуда.
Если б знал, разве оставил бы у себя младенца! Скорей жену выгнал бы в лес, только не наступили бы эти невыносимые дни и ночи. Пусть пытки убьют скорее, всё равно с подобными ранами и увечьями его существование скоро закончится, но до того жизнь станет проклятой. Уже теперь она ненавистна.
Пастух признал, что сын не родной. Сказал, что получил ребёнка от Гарпага. Повинился, что нарушил приказ военачальник и не оставил в лесу, где рыщут дикие звери, как тот наказывал. Покаялся, что сомнения давили.
– Не щенка же бросать в лесу, а человеческое дитя! И одежда на нём тонкая, расшитая золотой нитью, значит благородных кровей. Но главное, как же бросить на растерзание зверям беспомощного малютку, а приказ всё ж таки намеревался выполнить. Пошёл к своей хижине, хотел пересидеть боль сердечную, потом идти уж в лес. Да при входе слышу, жена ревом надрывается. Заглянул, она тискает комок, завернутый в тряпицу… Родила она, да мёртвым наш первенец вышел… Ещё одно горе свалилось. Да как-то в затуманенную печалью голову пришло поменять младенцев… В лес отнёс своего, который родился мёртвым за то время пока говорил с Гарпагом. Мёртвого и того жалко оставлять зверям, кровиночка родная моя, не кто-нибудь. Тогда думал, будет отрада мне в старости, а вышло… В богатые одеяния подкидыша обрядили мы с женой нашего малыша, который не успел познать божий мир. Потом обглоданные лесными обитателями останки моего сыночка передал людям, которых прислал Гарпаг.
Пастух повторял, что неизвестные ему люди, назвавшиеся помощниками Гарпага, унесли его несчастного первенца. Куда унесли, не ведает. Просил простить его за то, что не устоял от соблазна оставить живого и здорового ребёнка себе на утешение вместо умершего.
Палачу не пришлось передавать слова пастуха шаху, Иштувегу присутствовал при пытках и сам слышал всё.
Десять лет! Десять лет опасность, что нёс в себе его внук росла! А, он, правитель многих земель, во власти которого тысячи и тысячи подданных оказался обманутым! И кем? Ничтожным рабом, низким пастухом его собственных стад! И ещё человеком, кому всегда доверял, как себе, поверял тайны! По вине иль недосмотру Гарпага сын Манданы жив?!
Иштувегу подавлен, у него такое ощущение, словно его предали те, на кого он надеялся. Впрочем, почему словно, шах именно так воспринял откровения, вырванные пытками у несчастного пастуха. Его наполнила обида, больше похожая на осознание, что его предали. Отныне царь считал, что долгие годы был обманут Гарпагом, и теперь уж никому не может доверять. Иштувегу негодовал и думал о мести.
Толкователи снов спустя почти одиннадцать лет спешили на зов правителя Великой Манды. Опыт многих поколений сконцентрировался в их знаниях. Но смертные, даже многознающие во власти богов. И, если человек ошибается в своих выводах, не божественные ли силы спровоцировали неверное решение, чтобы осуществить свой замысел.
Шах от прежнего мнения не отступил и всё ещё непреклонен, если угроза для его державы остаётся. Гарпаг нарушил приказ, так кто-нибудь другой исполнит. Ведь мальчишка для всех – сын пастуха. Гарпаг, конечно поплатиться, но сейчас важнее выяснить предначертанное для мальчишки.
Толкователи-маги совещаются. Иштувегу ждёт. То прогуливается по комнате, то подойдёт к окну, обозревает окрестности. Но видит ли чего? Его гложет забота, как поступить с пастушком, то бишь с сыном Манданы?
– Опасность миновала, – вердикт толкователей-магов.
– Из чего следует ваш вывод?
– Дети выбрали Куруша, шахом, – молвил старейшина толкователей. – Среди мальчишек, сыновей сановников, значимых и богатых людей Манды он стал владыкой. Пророчество исполнилось.
– Но это лишь игра, – усомнился Иштувегу.
– Именно на Куруша пал выбор детей, несмотря на то, что они знали его как сына пастуха, но провозгласили своим шахом. Пусть даже в шутку. Дети часто подсмеиваются друг над другом. И, чтобы высмеять сына пастуха необязательно нарекать его шахом. Однако они сделали именно это. А Куруш свою роль воспринял серьёзно и стал проявлять власть, свойственную правителю над подданными и данниками. Таким образом, претворились в действительность пророческие сны, дарованные тебе, наш господин.
Ответ толкователей успокоил шаха. Конечно, было бы надёжней, чтобы мальчишка сгинул ещё в младенчестве, но так как для Манды он не опасен, пусть живёт. Но терпеть его возле себя Иштувегу не желает. Пусть отправляется к отцу и матери.
Племя магов жило на территории Западного Ирана и, было неарийского происхождения. Несколько веков назад их предки, побеждённые ариями, вынуждены покинуть обжитые и привычные земли, большая часть из них ушла в сторону захода солнца, а остальные укрылись в глухих горных перевалах и узких долинах, перекочёвывая беспрестанно. Многие из соплеменников испокон веков зарабатывали гаданием, предсказанием, а также исполняя ритуалы и жертвоприношения в селениях и городах, да и приходилось, странствовать от поселения к поселению. Племя магов ушло за горы и вынуждены были подчиниться ассирийцам, как и многие в окрестностях, поэтому выполняли обряды, принятые и у них, а также были знакомы с аккадскими верованиями. Шах Манды сбросил власть ассирийцев, осмелился пойти на них войной, взяв в союзники царей Вавилона и Манны. И племя магов попало под власть мандийского владыки, который следовал учению Заратуштры. Кроме семьи шаха не все, но многие, в том числе и простой люд чтили благого владыку – Ахура Мазду. Часть семей и родов племени магов, решило, что учение Заратуштры поможет и им не только выжить, но и жить, быть может, лучше, чем прежде, ведь арийский шах со знатью вывезли из городов Ассирии огромные богатства, некогда захваченные ассирийцами на землях, подвластных Эламу.
Самые богатые и влиятельные из племени магов, старались брать в жёны себе и сыновьям ариек, чтобы их неарийское происхождение со временем забывалось.
Когда они поняли, что боги предрекают переход власти над Мандой отпрыску из парсов, то решили поквитаться с Иштувегу за тревоги и лишения, которые претерпели раньше, при перемене власти, когда шахом был его отец Увакиштар. Иштувегу получил от них сначала правдивое толкование, а затем, когда во главе племени магов встал мстительный и хитрый вождь, который решил обмануть шаха и ложным разъяснением усыпил его бдительность, в результате чего Иштувегу поплатился, но и пророчество исполнилось, ведь во снах Высшие силы его предупреждали. Глава магов так вошёл в доверие, что ни одно решение Иштувегу не приводил в действие, точнее принимал окончательное решение после того как своё слово скажут маги.
Ариеннис не верилось, что такое счастье возможно. Глаза! Серо-зелёными глазами Манданы смотрит на неё мальчик. Крепкий и озорной как Алиатт, отец Ариеннис, рослый и серьёзный, как Иштувегу. Задатки решительности, самоуверенности и властности разве могут быть природной чертой пастуха? Мальчик явно высокого происхождения. А его нижняя челюсть и рот, разве не напоминают эту часть лица её дочери, как и у её отца – повелителя Манды! Высоко поднятые брови и русые волосы – наследие Камбуджии, и ещё спокойная рассудительность не по годам. Нос, почти копия носа её дочери. Профиль – потомственный отпечаток рода Иштувегу! И даже затылок плоский, как у всех манданцев. Ой, как его ещё примут парсы? Не будут ли чураться, считая чужаком?
Ариеннис со слезами счастья благодарит Анахиту и Ахура Мазду! И всё же у неё закрадывается сомнение. Сомнение относительно намерений мужа. Ариеннис просила Иштувегу сопровождать внука, чтобы вместе с дочерью разделить радость обретения.
Шах какое-то время колебался, мол, шахиня не должна снисходить и ездить на поклон к подданным. Ариеннис продолжала умолять, ведь она много лет не видела дочь и, кто знает, сколько лет оставили боги на её земной путь. Умрёт и не успеет обнять Мандану.
Ариеннис обычно не докучала шаха просьбами. Иштувегу смягчился, посчитав, что материнский инстинкт не вступает в противоречие с долгом её высокого сана.
Куруша непривычно сытно кормили. Столько мяса раньше он видел на обеденном столе своих прежних родителей лишь несколько раз в год, в большие праздники, особенно, когда в день зимнего солнцестояния отмечали создание скота.
Пока готовился караван в дорогу, Ариеннис в сопровождении служанок, куда же от них денешься, часто проводила время с внуком. Особенно мальчику понравилось гулять в саду или во внутреннем дворике, присев на прохладную гранитную скамью или прямо на траву у ног бабушки, с удовольствием слушал её и сказания Замуаши. Когда впервые попал в сад, мальчик ахнул и оторопело остановился, казалось, что деревья, кусты и цветы растут почти что в воздухе. Но это было совсем не так.
– Много лет назад, десятки лет назад один мудрый садовник вырастил большой сад на малой площади, – объясняла мальчику Ариеннис. – Строил несколько лет: на своды из обожжённых глиняных кирпичей насыпал землю хитро, нечто вроде террас, но иначе. Подвёл воду в глиняных трубах, засадил кустами и деревьями, а между группами растений разместил лесенки, куда удобно подняться и даже прогуляться и отдохнуть на скамьях под кронами или в шатре.
– Так интересно и красиво вокруг, – восхитился Куруш.
– По примеру нашего сада, но немного большего размера построил для своей жены Амиты царь Вавилона Навуходоносор. Ведь Амита – родная сестра твоего дедушки, шаха Манды, Иштувегу.20 Когда она прибыла к мужу, вокруг простиралась знойная и сухая низина, а Амита привыкла к сочной и пышной растительности, дающей тень и укрывающей в жару, лесистые холмы сменялись тенистыми ущельями, да и в саду при дворце шаха было всегда свежо и приятно отдыхать. И, чтобы не скучала любимая жена в далёком от родины краю, Навуходоносор повелел соорудить подобие того, что ей привычно и дорого. Сидя в беседке или, гуляя по вершине холма среди цветущих растений, Амита, будто ходит по своей родной гористой земле, будто прогуливается по саду своего детства, но при этом взирает на Вавилон, что простирается внизу и вокруг сада. Смотрит на улицы, что пересекают его и упираются в ворота стен, тянущихся вдоль реки Евфрат. Видит, как снуют лодки по реке от берега к берегу, потому что мост не вмещает всех желающих перейти. Наблюдает, как входят и выходят жители в трёх– и четырёхэтажные дома, как торгуются на прямоугольных площадях…
– Моя двоюродная бабушка – царица Вавилона?!
– Да, мой родной.
– И у меня родня и предки только шахи, цари и царицы?!
– Именно так, мой драгоценный внук.
Свалившиеся внезапно на Куруша все сведения, касающиеся его самого и его новых родственников, ошеломили настолько, что до сознания почти не доходили. Но что он понял чётко, скорее ощутил, что прежней жизни у него уже не будет. Не будет рядом таких родных и любимых Спако и Митрадата. Ему придётся жить среди чужих людей, привыкать к обычаям и порядкам, которых он не понимает, слушать льстивые речи, терпеть завистливые взгляды. Но здесь так притягательно − всё сияет, словно и не жилище смертных, а чертоги благого бога, вокруг столько заманчивых и удивительных вещей, которые хочется трогать и рассматривать!
О проекте
О подписке