Виноградная лоза

роман-версия

«Предопределенного Роком не может избежать даже бог…»

из ответа Пифии, Древняя Греция

«…необходимо отказаться от несуществующей свободы и признать неощущаемую нами зависимость»

Л. Н. Толстой. «Война и мир»

Книга первая. Иштувегу

Глава первая. Пророческие сны

I

Покои молодой любимой жены шаха заполнены встревоженными служанками. Старясь не шуметь, они, скользят в мягких кожаных туфлях по гладким плитам мраморного пола. Тихий шорох их длинных платьев висит в воздухе, где витает аромат имбиря и гвоздики. На просторном ложе на пурпурных льняных покрывалах лежит жена шаха, нервно сжимая ткань изящными пальчиками. Усердные служанки суетятся возле неё: одна – мягкой тряпицей вытирает с лица пот, другая – мерно машет опахалом, третья – прикрывает тонким шерстяным ковром оконный проём, ведущее в сад, чтобы солнце не слепило глаза госпоже, четвёртая – принесла свежей воды в серебряном сосуде, пятая – рассказывает утешительные истории, стараясь развлечь роженицу. Ещё несколько служанок ждут приказаний своей повелительницы и старшей над прислугой, чтобы в любой момент исполнить их. За дверью дежурят лекарь и астролог, также готовые, если понадобится, прийти на помощь. Кроме них, следят за состоянием здоровья три женщины, довольно опытные, которые уже много раз помогали потомкам знатных родов появиться на свет. Но вся эта свита, как ни старается, не может облегчить страдания женщине, изнемогающей от боли, которая периодически накатывает и пугает, лишает сил молодую роженицу. Страх сменяется апатией. Её сейчас ничто не интересует, лишь бы закончилась эта изнурительная пытка, и уже не хватает сил кричать.

И всё же Ариеннис верит, что ей помогут, ведь вокруг столько знающих людей! Они знают, что надо делать. Её жалеют, она видит по их сочувствующим лицам. Когда боль отступает, она пытается улыбаться, но не всегда удаётся и тогда набегает гримаса, искажающая красивые черты, вызванная очередным приступом схваток.

Из соседней комнаты вглубь покоев отнесли кроватку и игрушки маленькой Аметиды, чтобы её не испугали крики матери. Девчушка частенько подбегает к окну, отодвигает ковёр, закрывающий его, подбирает подол длинного платья из тонкой шерстяной материи и карабкается на табуретку, вглядывается в небо. Ей хочется увидеть, когда прилетит аист. Служанки сказали, что сегодня он может влететь в окно комнаты, где лежит больная мама. В лапах аист принесёт братика или младшую сестричку, и тогда мама перестанет болеть.

Служанки молят Анахиту¹ послать Ариеннис быстрые и успешные роды, ведь та уже вторые сутки не может родить, а только мучается. Им до слёз её жалко. Но не только о своей госпоже пекутся её верные слуги, они до смерти бояться, как бы чего-нибудь худого не приключилось с роженицей или младенцем: крутой нрав шаха быстро найдёт виноватых, и расправа может быть жестокой.

Неизвестно как пройдут роды. Неизвестно, когда они состоятся. Неизвестно, кто родится. Неизвестно сколько ждать. Все подвластны и беспомощны перед неизвестностью и ожиданием – бичами любого, независимо от положения в обществе, будь то пахарь или благородный, пастух или шах.

Хмурый Иштувегу ² ходит по приёмному залу вперёд и назад, невнимательно слушает доклады из подвластных ему земель. От него уходит смысл их донесений, и шах Манды ещё больше раздражается. Любимая жена всё ещё не родила, и он не может подавить своего волнения за неё и дитя, которое, по словам лекарей, уже должно было появиться на свет. Иштувегу пытается отвлечься, уйти в решение государственных дел. Обычно интересы державы отгоняли хандру, но в данном случае не помогали.

Сановники с трепетом следят за развивающейся пурпурной одеждой, которая без устали двигается из конца в конец зала, и едва смеют взглянуть в серые суровые глаза повелителя.

Иштувегу пытается вникнуть в суть излагаемых дел, но их содержание доходит до него, как сквозь вязкий туман, тем не менее, он старается, помня о том, что рабы не должны видеть и замечать на лице владыки ни страха, ни волнения. Но опытных сановников не проведёшь: они тоже знают, если господин хочет что-нибудь скрыть от своих подданных, пусть считает, что ему это удалось.

«Уж чересчур нежные эти лидийцы, была бы жена арийкой, давно бы родила, – думал Иштувегу. – И всё же я благодарен богам, что досталась мне в жёны дочь Алиатта³, такая ласковая и рассудительная, так хорошо понимающая, что нужно мужу от жены. Да благословит Ахура Мазда⁴ плоды её чрева!»

По дворцу разнеслась радостная весть: любимая жена шаха разрешилась от бремени, у шаха – дочь!.. Опять дочь!

II

На свежих покрывалах после омовения лежит Ариеннис. Служанка вытирает неокрашенным льняным покрывалом её мокрые свело-русые волосы. Ариеннис чувствует себя обессиленной, почти опустошённой, и в то же время её наполняет сладостное довольство. Она ощущает нежную непреодолимую тягу к малютке. Она, чувствует, что словно невидимыми нитями привязана к новорожденной. Ей это приятно и знакомо, так уже было после родов Аметиды. Неизъяснимым блаженством наполняется всё её естество, когда она прижимает к себе крохотное создание.

Шах доволен, Ариеннис и малютка живы, и как говорят лекари, скоро окрепнут. Но всё же Иштувегу чувствовал бы себя счастливее, если бы родился сын. «Вот посчастливилось Крезу⁵: у него растёт наследник… Когда же у меня появится достойный преемник, которому я в последствии передам трон предков?»

По окончании церемонии жертвоприношений и наречения имени – Мандана, в честь державы, мол, маленькая Манда, дочь Иштувегу, была занесена в родовой список. После пира, устроенного в честь новорождённой, разгорячённый и довольный шах вышел на галерею дворца, которая тянулась, почти опоясывая здание. Из галереи вели проходы в башни, они так же как и башни стен, окружающих дворец, давали хороший обзор через окна на каждом этаже. Из каждой башни на землю вёл спуск, а в стенах проход к следующей. Иштувегу подошёл к окну.

Лучи заходящего солнца золотят округу. Тёплый ветерок с далёкого моря, перелетев невысокие горы, перебирает листву, покачивает травинки, путает волосы. С высоты дворца открывается большой простор. Снизу торчат каменные зубья стен в семь рядов, перемежаясь прямоугольниками крыш башен. Словно террасы, стены опускаются ниже и ниже. Тому, кто стоит у подножия первой, покрашенной в чёрный цвет, никоим образом не перепрыгнуть. За чёрными зубцами поднимаются белые, за ними пурпурные, затем торчат голубые, после них выглядывают красные, над ними сверкают днём и ночью серебристые, но над всеми предыдущими возвышаются и блистают золотые. Днём издалека и снизу казалось, что цитадель сковали семь корон, вставленные друг в друга. Ночью чёрная стена становится незаметной, и создаётся впечатление, будто в воздухе парят клыки и зубы дракона – зубья белой стены, а над ними порой устрашающие, порой незаметные, красноватые и голубоватые. И вдруг высоко в тёмном небе сверкают серебряные, искрятся золотистые. А над ними лучится крыша, покрытая листами из серебра и золота.

Солнце уже скрылось за сизые горы, розовато-оранжевые облака постепенно превращаются в серо-синие. На темнеющем небе уже виднеются пока ещё белёсые точки, с каждой секундой они наливаются светом. На земле, будто отражение, в многочисленных окнах домиков, разбросанных по долине, также появляются огоньки.

Иштувегу снял длинные одежды, ниспадавшие многочисленными складками, положил правую руку на рукоять акинака⁶, который свисает с пояса его штанов, расшитых серебряными нитями. Шах обозревает округу. Всё, что отсюда видно и не видно глазу, всюду простирается его власть. Долгий путь в нескончаемой череде десятилетий, а до того, не менее семи столетий, прошли в борьбе, пока не восторжествовали арии⁷, пока не утвердилось их владычество. И уже более века они − хозяева над племенами и странами Азии⁸. Иштувегу вздыхает с удовлетворением и отправляется в опочивальню.