– У нас по-простому, – сквозь улыбку Ираиды Васильевны пробивается то ли обида, то ли недовольство. Лиля кладет ножик справа, а вилку слева – она умеет пользоваться приборами, – и ошарашено смотрит на клеенчатую скатерть-самобранку. В большой тарелке исходит ароматным паром картошка, запеченная с овощами, вокруг стоят банки с соленьями – мелкие розовые помидорчики в зеленоватом рассоле с укропом и дольками чеснока, малосольные огурцы кажутся прозрачными, почти светятся, подальше запеченные баклажаны, какие-то нарезки немыслимые, буженина, сырокопченая колбаса – страшный дефицит, видно, исполкомовские пайки и вправду существуют, а она не верила. Даже рыба красная – горбуша, кажется – маме однажды соседка предложила купить, им на предприятии по талонам давали. Они купили, оказалось, страшно соленая, мама ее в молоке вымачивала, и все равно… Эх, маму бы сюда, пусть бы покушала. Она сейчас в санатории, хоть это утешает. Каким-то образом ей досталась путевка, выделенная одна на весь коллектив. Зимой она сильно болела, может, поэтому. Точно Лиля не знает, но думает, что сотрудницы устроили так, что мама считала лотерею честной, она ведь на ней не присутствовала. И хотя никто бы не отказался от бесплатного санатория, споров не было, – так сказали маме. Лиля поймала себя на том, что раскладывает яства на тарелке так, чтобы было поровну на каждой половине, и думает при этом: это тебе, мама, это мне. Это тебе, это мне.

– Ну, давайте выпьем за именинницу, – предлагает Петр Андреевич. Отец Володи говорит короткий тост, стоя с бокалом в руке. Они чокаются и выпивают. Лиля не может понять, что это за напиток.

– Это наше вино, домашнее. Может, тебе коньяку? – интересуется глава семьи. Она отказывается. Надо бы наврать, что этот яблочный сидр, как уточняет Володя, очень вкусный, но, пока собиралась с духом, началось вручение подарков Отец вешает на шею матери кулон на золотой цепочке. Володя вручает подарок от «нас с Галчонком» – большую вазу из хрусталя, в которую принялись устраивать самый большой букет, полученный, как оказалось, от сотрудников Ираиды Васильевны.

Ираида Васильевна, растроганная, чмокает Лилю в щеку, и кажется, инцидент с ножиком ей простила, хотя позже нет-нет да и поглядывает, как девчонка ловко с ним управляется. Они едят одними вилками, столовых ножей у них нет. А ведь могли бы иметь, что тут особенного? Не надо брать кусок курицы руками, как сейчас делают мужчины. Володя похож на своего отца, только он красивее: Петр Андреевич, наверное, в молодости был таким же, а сейчас у него нижние веки слегка обвисшие, складки глубокие от носа до подбородка, но в целом вид мужественный. Глаза у него, правда, серые, а Володе достались карие, как у матери.

Та глядела пристально:

– Кушай, Лиля, не стесняйся. У нас все свое, с огорода. А ты где живешь? У вас тоже свой дом?

– Нет, у нас квартира.

– Двухкомнатная? – не отставала Ираида Васильевна.

– Мать, что ты пристала? – вмешался Володя. – Галчон, попробуй колбаски, она, правда, не с огорода, но тоже ничего.

Что-то прогудел его отец, вроде бы добрый. Этот гул и мимолетно-внимательные глаза, такие дружелюбные, сняли наступившую было напряженность. Но Лиля чувствовала, что ее зондируют. Видимо, Володя о ней ничего не рассказывал, вот они и пытаются выяснить, кто такая. Узнав фамилию и адрес, выяснить остальное для них не составит труда. А то, что они узнают, не поднимет ее в их в ее глазах: мама работает в городской библиотеке, дочка заканчивает школу. И все. Беднее церковных мышей, но зато есть интеллектуальный багаж. Правда, от него сейчас толку никакого, умных много, богатых мало. Связей тоже нет, и вообще, что из нее получится через несколько лет? В лучшем случае преподаватель или журналист, хотя в журналистику ей не хочется. В городе выходит районная газета, но читать этот листок невозможно. Сплошные репортажи с колхозных полей и из цехов заводов. Стихи, которые она в прошлом году туда отнесла, отклонили, сказав, что не их формат. Посоветовали написать очерк, но она так расстроилась, что совету не вняла.

– Ты чего такая хмурая? – спросил Володя, когда они вдвоем вышли в сад.

– Ничего.

Лиля не стала говорить, что от деликатесов ее немного мутило. Она села на скамейку у веранды, рядом пристроился безымянный пес, положил голову ей на ступню, стучал хвостом по земле, покрытой юной травой, преданно смотрел, поднимая голову. Вдруг сорвался с места и с визгом рванул к калитке. Там показалось круглое, как луна, лицо Володиного соседа Сашки.

– Привет, советская молодежь, – сказал Сашка.

– Заходи, – пригласил Володя.

– Нет, в другой раз. Володька, ты обещал посмотреть мой телефон, я тебя ждал.

– Галчон, обожди немного, я скоро. У Сашки телефон сломался. Я быстро.

Володя ушел к соседям, собака спряталась от пригревающего солнца в конуру, и Лиля осталась одна со своим комплексом социальной неполноценности и тошнотворной сытостью. Причины для комплекса имелись. Дом этот находился в той части города, которую жители пятиэтажек называли «частный сектор». Он настолько отличался от собственно города, что существовал как бы сам по себе, и от массива города отделялся заводиком, потом пустырем, через который по асфальтированной дороге мчались машины. Частный сектор был разбит на квадраты, к каждому дому можно было подъехать на машине. У Володиных родителей было две машины – одна стала уже коллекционной редкостью – старая Победа, а новая была Жигули ярко-зеленого цвета. Обе машины стояли в гараже, довольно вместительном, с асфальтированным полом. Рядом с гаражом был сарай. В огороде дышали унавоженные вскопанные грядки, гордо высился большой парник, и все это окружал сад – вишневые деревья, старые раскидистые яблони.

Она сидела на скамейке под приоткрытым окном веранды и слушала разговор родителей Володи. Сад затих, будто тоже прислушивался.

– Что скажешь, Петр Андреевич? – раздался голос матери. – Как она тебе?

– Нормальная девушка.

– Она же не от мира сего, ты что, не видишь? Пусть бы встречался с обычной девушкой.

– Встречаться – не жениться, мать. В его годы пора уже, как мой дед говорил, под юбки лазить к девкам. А потом, ты знаешь, чем окончилась история с Ларисой. Пусть забудется немного, отвлечется, врач именно это и советовал. Клин, говорят, клином вышибают.

– Рано еще, ему еще учиться два года, пусть сначала диплом получит. Зачем голову забивать раньше времени? Как бы узнать фамилию? И сколько ей лет, в конце концов? Говорит, в выпускной класс перешла, значит…

– Да спроси у Володьки, и все дела, – предложил отец Володи.

– Спрашивала, ничего не говорит.

– Ну, это не проблема. С твоими-то возможностями…

– Мне сейчас не до этого. Сам знаешь, что творится. Еле держусь, Петь. Как бы место не потерять.

– Прорвемся, мать. Мы уже подстраховались. Сам… – он назвал известную в городе фамилию – дал добро. Дело за малым, и тогда нам ничто не страшно. Денег будет – курам век не склевать, и тогда тебя никто не посмеет тронуть.

– Тише ты, не надо про это говорить. А Володю давай отправим в строительный отряд, там и отвлечется, и денег себе на карманные расходы заработает. Хоть это ты можешь устроить?

Лиля встала и отошла подальше. Все, что нужно, она услышала. В семье руководила мать, она ими управляла, даже интимную жизнь сыну запрещала, он никогда не заходил дальше поцелуев, хотя темперамент в нем ощущался. Он даже грудь ее боялся трогать.

Надо было бросать этого парня, ведь она тут не ко двору, но что делать с его глазами, его сильными руками, и он так здорово целуется. И этот дом, который ее полюбил, не отпускает, тянет ее сюда, как магнитом.

Летом они действительно не виделись, Володя уехал в стройотряд. Маму положили в клинику в области. А устроилась почтальоном, помогла зав библиотекой, она позвонила начальнику почты, и вопрос временного трудоустройства был решен. Десятиклассница таскала тяжелую сумку с газетами и письмами, газеты надо было предварительно разложить по адресам, но у нее почему-то всегда оставался излишек, видимо, кого-то пропускала, но жалоб от подписчиков не было. Оставшиеся номера она пихала в первые попавшиеся почтовые ящики. Помимо городских, за которыми были закреплены определенные участки, много было сельских почтальонов, все эти женщины приезжали на велосипедах, и на них же уезжали. Они были как на подбор – за сорок, крепкие, с сильными ногами и громкими голосами. В первых числах июля бухгалтерия выдала Лиле под расписку огромную сумму – это были пенсии, и она стала заходить в дома, самые разные, насмотрелась на разное житье-бытье и поняла, что и тут, в частном секторе, людям не так просто живется. Да, у них были огороды, и многие торговали на рынке зеленью, ели свою картошку и другие овощи, но это требовало постоянного труда и заботы. Почему она считала, что у ее парня легкая жизнь? Одно вскапывание чего стоит, да и поливать надо. Правда, у них трубы для полива проложены, стоит открыть кран и вода сама польется, но и эту систему надо было проложить. Интересно, кто сейчас, пока Володя в стройотряде, следит за поливом?

От работы на свежем воздухе она окрепла, да и денег заработала – пенсионеры считали своим долгом давать на чай, и она не отказывалась. За неделю раздачи пенсий у нее накопилась половина оклада – тридцать рублей. Заработанные деньги она положила на сберкнижку, и ощутила желание пополнить вклад, и тогда поняла, и что такое жадность, и как приятно иметь собственные деньги. Только с едой было плохо. Мама не любила готовить, и ее не научила. Вот мама и доленилась не только до удивительной стройности фигуры, но и палочки Коха, которая любит истощенных людей. Теперь она поправлялась при помощи еды и медикаментов, от которых иногда начинала заговариваться. Врач, к которому в свой очередной приезд к матери Лиля подошла с вопросом, что это с мамой, ее успокоил, наговорив кучу всего, из чего можно было сделать вывод, что клиника самая современная, и лекарства самые современные тоже, но Лиля поняла, что по сути это было тестирование новых препаратов на пациентах. А побочные симптомы пройдут, – пообещал врач. – Главное, еды побольше, туберкулез не любит полных, он любит худых. Но не щадит никого, тебе, кстати, девочка, тоже нужно наблюдаться. И питайся получше, а то ты мне не нравишься.

В один из ее приездов в клинику, где лежала мать, врач отозвал ее в сторонку и, отводя глаза от ее прямого взгляда, сообщил: для того, чтобы вырезать что-то там остаточное у мамы из организма, нужно заплатить. Она спросила сколько. Он ответил. Такой суммы у них не было, и врач это понял по выражению ее лица. Он сказал: ладно, что-нибудь придумаем, можно дешевле, но тогда не профессор будет оперировать, так что не взыщите, если будут осложнения.

Он отошел, Лиля застыла у окна. К ней подошла какая-то женщина, в больничном халате.

– Лучше заплатите, недавно несколько смертельных случаев было именно на вырезании.

– Что с тобой? – спросила мама, и Лиля рассказала, в чем проблема. Мать задумалась, потом сказала, что можно попробовать обратиться к одному человеку, он живет в Москве, она даст адрес, к нему надо съездить, но сначала позвони, пожалуйста, это очень важно, он слишком занятой, и вообще в тот дом просто так не попадешь. Его телефон в моей записной книжке, она такая коричневая, – сказала мать.

– Мама, а этот человек – он кто? Он мой отец?

– Он мой знакомый. Он поможет.

– Он даст тебе деньги на операцию?

– Нет, но у него связи.

Интересно, почему мама сама не позвонила тому человеку? Видно, матери в голову самой не пришла эта идея, а вообще это можно объяснить ставшей привычной рассеянностью и забывчивостью матери. Лиля приготовилась записать номер, но мать повторила, что телефон у нее в записной книжке. Время посещения закончилось, ей       нужно было идти в палату, и она пошла, шаркая ногами так, будто постарела сразу на двадцать лет, и только у лифта беспомощно оглянулась, и Лиля поняла, что нужно действовать самой.

Дома она перерыла все вещи, но никакой записной книжки не нашла. И тогда ей пришла в голову интересная мысль. Одной из пенсионерок, которым она приносила пенсию, была военный врач в отставке, мамина шапочная знакомая. Лиля продумывала варианты, Лиля не спала всю ночь, ворочаясь на узкой кровати, вставала, пила воду, открывала окно в душную ночь, а утром ненадолго забылась сном, в котором пришел озерный человек, и показал рукой куда-то в направлении Дома культуры, и Лиля, едва проснувшись, попыталась понять, что же он ей указывал. Неужели мамину работу? Библиотека располагалась в ДК, рядом была горбольница. Одно было несомненно: эту проклятую работу надо бросать, и заняться поисками денег. Но до раздачи следующей, августовской пенсии оставалось два дня, и она решила потерпеть. Когда же ей выдали пенсионные карточки и больше тысячи рублей купюрами по десять в основной массе, и мешочек мелочи, Лиля едва не рассмеялась: вот же они, денежки, бери – не хочу. Только потом будешь в колонии общего, а то и строгого режима считать денечки до освобождения, и выйдешь опустошенной и циничной, со сломанной напрочь жизнью, будешь петь хриплым голосом блатные песни и пить чифирь, и каждому милиционеру говорить: гражданин начальник. Работу не найдешь, про учебу не вспомнишь, друзья отвернутся, даже Лямкин Мишка, эх, чего там. Лямкин первый, у него ж отец мент.

Эпопея хождения по мукам в поисках денег отняла несколько дней: военврач не поверила, что с них требовали денег на бесплатную операцию и грозилась трибуналом, она явно задержалась в периоде сталинизма, навсегда впечатанным в ее седую голову. Лиля с трудом отвлекла старушку от этого предмета, переведя разговор на международные события.

–– Да что ты знаешь, деточка, о мировой политике? – строго спросила военврач. И Лиля наскоро пересказала их: британская колония Остров Маврикий получила самоуправление. 6-го августа во Франции потерпел катастрофу советский вертолёт, летчики тушили лесной пожар, все они погибли. Образована Ассоциация государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН). Вышел дебютный альбом группы «Pink Floyd» «The Piper at the Gates of Dawn». Мартин Лютер Кинг призвал негров высткпить против правительства.

–– Хватит, хватит! – вскричала военврач. – Я не могу это слушать, у меня сейчас рвота начнется.

Оказывается, врачи тоже страдают расстройствами умственной деятельности. Заводить подобный разговор не следовало в принципе, но кто же знал?

5. Связи решают все

Визит к матери Володи тоже окончился безрезультатно: та сказала, что у них нет денег, а звонить она никому не собирается, потому что не может, не может, вот и все. У нее были не совсем правдивые глаза, и Лиля поняла: ее считают вымогательницей или шантажисткой, и она понуро ушла, кляня себя за опрометчивый поступок. Перед ней лежал весь мир, все пути были открыты, как настойчиво вбивали им в головы в школе, но вот он, этот мир, где никто никому не хочет или не может помочь, и как жить дальше, в какие воды забвения кинуть всю ложь, в которой погрязла страна и ее несчастные обитатели?

И все-таки был мир, который разложение не затронуло. Это были книги, чудом уцелевшие редкие книжки, полученные библиотекой еще в годы оттепели. Там Лиля однажды взяла Алису в стране чудес. Как в книжке, стоял ленивый летний день, и Лиля села на скамейку в цветнике. Она огляделась. Кругом были цветы, море цветов. Благоухали флоксы, гордо цвели георгины, высокие мальвы покачивались от легкого ветерка. Какой невидимый садовник ухаживал за этим великолепием? Или сад возник из ее мечты? Такой красивый, в отличие от запущенного Дома культуры, чьи серые стены она только что покинула, унося вот это сокровище, эту книжку? Незримая граница отделила ее от мира, и с трепетом она открыла книжку и прочла первые строки, навсегда оставшиеся с ней. Ощутив себя девочкой, упавшей в кротовую нору, она с тех пор стала придумывать себе невероятные приключения, украшая жизнь. Так в ней проснулся сочинитель. Этот дар то проявлял себя, то прятался куда-то, словно устрица, под воздействием неблагоприятной среды. Со временем библиотека утратила лучшие издания; их, чтобы избежать списания, перевели в фондохранилище. Для Лили их помогла извлечь оттуда мама, научный сотрудник библиотеки.

Пришло время наведаться на место маминой работы. Она не была всего год, и увидела на месте красивой кованой ограды столбики невысокого заборчика. Вместо цветника ее взгляду открылся неприглядный газон. Дорожки из цветного камня сохранились, но от грязи казались выцветшими. Зато деревья подросли, а кусты акации казались огромными. Помедлив, девушка потянула на себя тяжелую дверь Храма культуры.