Глава 6. Катя

Сенька уехал. Отзвонился, что сорваться не удалось. Меня мучила тревога. Тревога вообще заразительная штука. Хотелось вновь и вновь ехать по известному адресу, сидеть в машине, курить, пока рот не забьет кислая никотиновая горечь и к горлу не подкатит тошнота. Я чётко знала, что Димке я не нужна. Но на расстоянии пары сотен метров от него мне было спокойнее, словно его призрачное присутствие могло защитить меня, пока Сеньки рядом нет.

В моей квартире когда-то сотни ночей были поделены на двоих с Димой. Но я в приступе сумасшествия выветрила из квартиры его дух. И мамин тоже. И себя – молодой, глупой. И сейчас эта белизна давила на меня, хотя совсем недавно дарила покой.

Я сорвалась на дачу. Теперь она была оформлена по всем правилам и стояла печальная, ненужная. Здесь, в лесу, казалось, что весной пахло, сыростью, хотя до весны ещё жить и жить… и дожить бы. В доме было темно, и пахло отнюдь не весной – мышами. Я долго пыталась разжечь печь, но дрова отсырели, спички ломались и гасли одна за другой. Сдалась. Легла на холодный пол, колкий пыльный ковёр, закрыла глаза. Поймать бы хоть отголосок прошлых счастливых дней, потянуть за него, укутаться, спрятаться, забывшись, на несколько минут…

Не выходило. Только скреблась в подполе осмелевшая мышь.

Поехала к Ляльке. Она не играла. Стояла и смотрела в окно. Пугала меня – значит, один из приступов скоро. Во время них она чудесным образом вспоминала, что случилось, но все перекручивалось, и ей казалось, что все это произошло совсем недавно, что не прошло десять лет…

– Может, не стоит? – спросила меня медсестра. – Я хотела ей снотворное вколоть.

– Может, обойдётся? – посмела понадеяться я.

Не обошлось. Мне Лялька даже не улыбнулась. Обернулась, в глазах страх.

– Поиграем?

Я взяла пупса и протянула Ляльке. Её лицо исказилось гневом и яростью. Чёрт! Надо было спрятать пупса! Я бы вовсе его выбросила, но обычно Лялька его любила и с удовольствием играла… Сейчас же вырвала у меня из рук, бросила в стену с невероятной силой, я едва не вскрикнула, но сдержалась. Её мозг, пытаясь спасти, прятал её от воспоминаний, но они то и дело прорывались.

– Они его прячут, – свистящим шепотом сказала Лялька. – Моего ребёнка! А это подделка, Кать, подделка! Я же помню, как он родился. Снег был, помнишь? Много снега. И кровь на нем. Должна была быть красной, а она чёрная… кровь. Почему? И маленький, такой маленький… Ты же несла его, Катька. Куда вы дели моего мальчика, куда спрятали?

И бросилась на меня. Вцепилась в мои плечи, заглянула в глаза, пытаясь отыскать ответ в них, а потом завыла, проигрывая в голове каждую секунду далёкой зимней ночи. Завыла, упала на пол, потянулась к своей голове. Были бы волосы – рвала бы. Поэтому их состригали. Даже в самые страшные приступы она не причиняла мне боли, но Лялька была упряма в своём желании сделать больно себе. Впилась ногтями в щеки, буравя кровавые полосы… Я смотрела, словно заколдованная чужим горем, а потом спохватилась и нажала на кнопку, вызывая медсестру.

Лялька вернулась в своё теперь обычное состояние ещё до того, как та прибежала. Подняла голову, увидела пупса на полу. Его тельце не выдержало удара, покорежилось.

– Маленький, что я сделала? Убила тебя, глупая, глупая…

И схватила его, прижала к себе и не выпускала до тех пор, пока не подействовало лекарство. Затем я бережно вынула пластиковое тельце из её ослабших рук.

– Она утром проснётся, – растерялась я. – А малыш сломан…

– Нового принесу, – медсестра само спокойствие. – Мы их дюжину сразу купили одинаковых. Этот – пятый. Периодически она их убивает… Давайте, выброшу.

Отдать я не смогла. Шла, спотыкаясь, несла в руках игрушечного ребёнка. Как тогда, в ту ночь, Лялька родила по дороге, не доехав до больницы. Я сидела рядом, и не знала, что делать можно, даже молиться забыла. Просто надеялась, бешено надеялась.

Но малыш родился мертвым – этой ночи он пережить не смог. Его завернули в одноразовую пеленку и забыли о нем. Они пытались спасти Ляльку. Вытащить её с того света, вернуть в избитое, сломанное и искореженное тело. А я смотрела на крошечное личико. Ко лбу волосики прилипли. И казалось, что ошиблись врачи – он же спит просто! А потом касалась его кожи. Она, прощаясь с теплом гревшего доселе Лялькиного тела, стремительно остывала…

Скорая выла и летела. Я видела, что врачи и правда хотели, как лучше. Только знать бы оно, как это лучшее выглядит. Машина остановилась, взвизгнув тормозами. Поднялась и схлынула суматоха – Ляльку увезли на каталке. Я посидела минутку. Отдавать ребёнка не хотелось. Даже мелькнула дикая мысль – просто унести его с собой. Но здравый смысл твердил, что я медленно, но верно схожу с ума.

Я вышла из машины. В стороне стоял водитель и курил. Увидел меня, отвел взгляд. В больнице светло, так светло, что я вижу каждую ресничку ребёнка, каждую волосинку в тонких насупленных бровках.

– Прощай, – шепнула я малышу. – Я очень хотела, чтобы ты родился.

Ребёнка больше не отдали. Только справку через три дня. Там даже имени его не было, только дата рождения и фамилия. Тогда я уже знала, что Лялька жить будет. В искусственной коме, из которой её скоро выведут. А я боялась. Что я скажу ей? Что все зря? Что малыш, которого должны были звать Левкой, Львом, остался без имени и пропал где-то в глубинах этого здания? Что нет его, и не дышал даже, хотя я так ждала его первого крика, что губу себе до крови прокусила и не заметила…Левка был надеждой. А теперь надежды не осталось.

И теперь я сломанную куклу несла и не знала, как от неё избавиться. Принесла в свою квартиру, усадила в белоснежное кресло. Ночью открыла глаза – смотрит на меня блестящими круглыми глазами.

– Завтра же выброшу, – пообещала я Рудольфу. – Иначе быть мне в психушке с Лялькой вместе.

Не выбросила. Но в шкаф спрятала.

Шёл второй день без Сеньки. Второй – без него в одном городе. А далеко друг от друга мы уже много лет. И последний его визит всколыхнул, поднял муть с самого дна моей души, словно показывая, что как раньше не будет, как бы мы ни старались. Всегда между нами будут стоять Димка, Лялька с её мертвым ребёнком и сотни, тысячи наших ошибок.

Я ходила на работу – все было обычно. Все шло своим чередом. Надоевшим до оскомины, но привычным. Я начинала верить в то, что тревожился Сенька зря.

А вечером третьего дня меня навестили. Вечер тоже шёл по заведённому порядку: кормежка Рудольфа, вытирание призрачной пыли, которая не успевала появляться, душ, попытка что-нибудь поесть… И старательно игнорирование боли, которая поселилась в моём теле. Я знала, что пора уже на плановое обследование, но тянула время, чему не находила причины.

В дверь позвонили, когда я пыталась съесть паровую котлету. Она была отвратительной, и я даже обрадовалась, что есть повод отложить её поедание. Затем мгновенно всполошилась – кто мог ко мне прийти? Сеньки в городе нет, да и не стал бы звонить, так бы вошёл. А кому я, кроме него, нужна?

Димка? Смешно.

Подошла к двери так осторожно, словно она была заминирована. Выглянула в глазок. Сердце пропустило три удара и захлебнулось болью. За дверью стояло моё прошлое, которое я старалась забыть.

Игорь. Я слышала, что его повысили с мелкого наркодилера. Теперь он бизнесмен, как все они, кого удача не обделила. Кого обделила, те либо умерли, либо в тюрьме. Или в психушке, как Лялька. Или, как я – нигде. Существуют.

– Катя, – позвал он. – Я знаю, что ты дома.

Я не боялась Игоря. Сенька бы любого убил. Я боялась прошлого. Да и Сеньки рядом нет. Я в который раз поразилась его чутью. И дверь открыла. Глупо прятаться за ней, никого это ещё не спасло.

– Привет, – поздоровался он, входя. Разулся. Головой завертел. – Цветешь и пахнешь. Обжилась, смотрю.

– Чай будешь?

Я старалась, чтобы голос не дрожал. И руки тоже. Игорь кивнул, прошёл в кухню. И чай взял. На мою котлету покосился с неодобрением. Пил, по сторонам глазел, словно и правда соскучился и на чай заглянул.

– Что тебе нужно? – не выдержала я, хотя обещала молчать, пока сам не заговорит.

– Долги, Катька, долги. И не мне, сама понимаешь.

Я отпрянула. Сохранить самообладание в данной ситуации – невозможная вещь, даже пытаться не стала. И во взгляде Игоря – жалость. От этого ещё паршивее.

– Сенька…

– Уехал, – перебил Игорь. – Можешь ему позвонить. Недоступен. И спасти тебя не успеет, Кать. Да и не так все страшно… ты же знаешь.

– Когда?

– Завтра в десять вечера. – Он одним глотком допил чай. Поднялся. Мне хотелось запустить кружкой ему вслед. Кружку жалко – мамина. Их всего шесть осталось. – Только не причиняй хлопот, Катя. Не надо бегать, все равно найдут.

Глава 7. Дима

Катина папка все также лежала в столе. Иногда мне хотелось достать, открыть, посмотреть на фотографию. Потом вспоминал, как по-хозяйски лежит на её талии Сенькина рука, и скрипел зубами. Говорил себе – это не любовь. Даже в восемнадцать не любовь – гормоны. Но, слава богу, я вышел из возраста, в котором яростно дрочишь, представляя себе девственный лик той самой, блядь, единственной.

Мне тридцать два года. Я просто вернулся домой. А то, что папки толстеют – Иван регулярно пополнял их новыми листами – ни о чем не говорило. Естественная жажда справедливости.

Олимпиец отмывался от пыли, наводил лоск и сиял огнями. На торжественное открытие даже выписан популярный ведущий и не менее популярная певичка. Я с удовольствием ходил по тихим пока этажам, по которым разносилось гулкое эхо. Большая часть магазинов и бутиков уже была готова к работе, и в вечернее время, когда в здании кроме меня и охраны никого не оставалось, я воображал, что остался один в целом мире. Пустой торговый центр выглядел очень апокалиптично. Я спускался на первый этаж, садился в одно из кожаных кресел кафе, что находилось прямо в фойе, и курил, так как никто не мог запретить мне это делать.

Вот и сейчас так. Было так тихо, что я слышал, как мерно шумит система отопления. Домой нужно и не хочется… Юлька ещё не приехала – заканчивала свои дела. Обещала до благотворительного ужина, на который мы оказались приглашены, едва я успел приехать. Приглашение я носил в кармане костюма весь день. Глупо, да? Сейчас снова достал, раскрыл открыточку, посмотрел.

Интересовали меня вовсе не картинки. Сколько я раз я списывал у Катьки за годы учёбы? Бесчисленное количество раз. Так вот, завитушка буквы «В» в моей фамилии была Катькиной. Надо было все же открыть её папку, посмотреть хотя бы, где она работает. Паранойя, но я то и дело возвращался взглядом к этой завитушке, порой и касался пальцем, сам себя пугая.

– Ты – взрослый мужик, – громко сказал я сам себе.

Голос взметнулся эхом в пустых коридорах. Жутко. Нужно возвращаться в свою съёмную одинокую квартиру. Нужно было купить жильё, но я решил отложить это на потом. Может, Юлька что-нибудь найдёт. Пока было откровенно лень. «Вставай», – велел я себе. И послушно поднялся. А перед тем, как уйти, выбросил пригласительный в девственно чистую новенькую урну. Все равно пропустить не дадут, да и секретарь у меня уже есть.

Приглашение было не одно. Я вообще оказался жизненно необходим всем тем, кто старательно не вспоминал обо мне все эти годы. Начиная с тетушек и заканчивая официальными банкетами и просто приглашениями выпить в хорошей компании.

Несколько инвесторов устраивали целый приём после открытия центра. А самое интересное предложение поступило сегодня. Позвонил Вадик. Мы с ним общались в университете, сначала не очень, потом активнее, когда Сенька из моей жизни исчез. Вадик не пропал, хватка у него всегда была. В Олимпийце арендовал чуть не четверть первого этажа, да и звонил иногда в мои московские годы.

– Привет, – начал он и сразу перешёл к делу. – Ребята наши собираются. Точнее, я собрал. Не дно: я, Серый, Лёха. Ещё пара значительных человек. Пора наводить мосты, Димка! В среду в семь встречаемся, я позвоню. Обстановка неформальная. Бухать, короче, будем. Договорились?

– Давай, – согласился я.

Терять мне было нечего, и в городскую жизнь вливаться нужно, учитывая, что я хотел подобраться к Сеньке как можно ближе.

Среда была уже сегодня – я провёл в родном городе уже несколько дней. Пролетели они в хлопотах незаметно.

Если я не хотел опоздать, то уже следовало выходить. Начало седьмого, а темно, словно полночь. Если сначала мне идти не хотелось, то сейчас я даже испытывал определённый азарт. Интересно, они знают – эти Вадькины значительные люди, что чуть больше десятка лет назад меня выбросили из города, как нашкодившего щенка? Что, если бы не идиотская мечта вернуться, я бы таких высот не достиг?

Не важно. В любом случае своё право вернуться я выгрыз зубами, и уступать не намерен. Я больше не Димка, я – Дмитрий Чернов, богатый человек. А богатым можно все, и допустимость многого решается именно толщиной кошелька. Мой кошелёк был достаточно толст, и я намерен напихать в него ещё немало банкнот. Не потому, что хочу этого. Потому что это мои гарантии.

Центральные входы в торговый центр были закрыты, я вынырнул через один из боковых, все ещё наслаждаясь тем, что все это – моё. Каждый этаж, каждый закуток, каждый пролёт скрытой от глаз служебной лестницы. На улице лицо ощутимо щипал мороз – я вдохнул холодный воздух с немалым удовольствием. Он помогал прочистить мозги, взбодриться.

В машине вкусно пахло кофе, едва чувствовался запах сигарет. Я поморщился – надо все же избавляться от привычки, которая вновь грозила стать постоянной. Юлька… Юлька все ещё в Москве. Я был так увлечен своим новым детищем, что даже не задумывался, скучаю ли по ней? Наверное… просто привык, что рядом. Что обеспечивает быт, что, проснувшись ночью, слышу её дыхание. Что её тело тёплое и податливое. А что ещё требуется от брака? Мне достаточно. Излишняя увлечённость партнёром к хорошему не приводит – это я уже тоже понял. На своём примере.

Катька снова лезла в голову. Не удивительно – весь этот город ею пропах. Казалось, окно открою и уловлю шлейф её парфюма, или даже скользнет по коже лёгкая прядь волос.

Я решил не курить, но когда сигаретная пачка опустела, притормозил у метро. Чуть в стороне от станции виднелась табачная лавка, заманивала заядлых курильщиков яркой вывеской. Я знал, что стоит выпить, как рука сама к сигарете потянется, поэтому сдался, снова вышел в мороз, нечаянно сильно хлопнув дверцей машины.

Девушка стояла ко мне спиной. Я видел, что она судорожно раз за разом набирает телефонный номер, прижимает смартфон к уху, потом сбрасывает звонок и начинает заново. Обычная девушка. Сапожки из тонкой кожи – наверняка в них холодно, лёгкая шубка. Распущенные тёмные волосы чуть поблескивают, отражая свет фонаря.

Но я остановился, как вкопанный. Даже шаг назад сделал, словно собираясь опять спрятаться в салоне машины, щелкнуть, блокируя двери и умчаться отсюда, а может, даже из этого города.

Это была Катя. Смешно, но я уверен. Абонент в очередной раз не взял трубку, она бросила телефон в сумочку, и потянула дверь, входя в тот самый магазин, куда держал путь и я. Я мог бы войти тоже, но остался на месте, жадно пытаясь разглядеть Катьку через бликующее окно. Я не был готов к встрече. Не сейчас. Но и уйти не мог. И чувствовал себя донельзя глупо.

А как меня ломало первые годы… Сейчас в это верится с трудом. И вот рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки. Можно войти, коснуться, в глаза посмотреть. И… и что? Ничего.

Катя вышла. Стоя на ступенях, открыла пачку сигарет, достала одну, выронила. Вторую, закурила, жадно затянувшись. Я жалел, что ночь – лицо её плохо видно. Только огонёк зажигалки на миг осветил. Она же снова достала телефон, снова набрала номер. Кому она звонит так настойчиво? Может, Сеньке? А может, вовсе замуж вышла. И даже дети есть. От меня рожать не захотела, а вот от другого, более подходящего мужчины, почему нет? Я дал себе слово, что завтра же ознакомлюсь с досье – сколько можно кота за хвост тянуть?

Катя отбросила сигарету, прошла к припаркованной недалеко малолитражке, выехала, едва не завязнув в сугробе. Я подавил нелепое желание поехать следом за ней. Купил сигареты, скурил три подряд, сидя в машине, на том же пятачке возле станции метро.

Затем не сдержался. Я не должен ехать следом за Катькой, точно. Но я хотя бы могу проверить, там же она живёт или переехала? Поехал к её дому. Свет горел в окнах, даже автомобильчик её на парковке нашёлся. Ну что, стало легче? Никуда Катька не делась. Один раз я её даже в окно увидел мельком. Волосы убраны в идиотский пучок – она всегда такой скручивала, когда уставала от лезущих в лицо прядей. Такая близкая теперь, а кажется, ещё дальше, чем когда за сотни километров. Если поднимусь сейчас, откроет ли дверь?

Я представил удивлённое, немного испуганное лицо Катьки и засмеялся. Вовремя зазвонивший телефон спас меня, вернул на землю. Меня Вадик ждёт. Нужно просто напиться и все. Ещё мне нужна женщина.

Юльке я не изменял. Не из любви огромной, отнюдь. Просто взвешивал любое своё увлечение, думая стоит ли. Стабильность с некоторых пор я ценил куда выше сиюминутной страсти. Один эпизод два года назад в Европе был, с девочкой переводчицей… Девочка была смешная и удивительно чистая, чем-то даже на Катьку похожая… Женщины, похожие на Катю, меня преследовали, кажется, я женился в противовес этому на абсолютной её противоположности. Как бы то ни было, об этой измене и о той девушке я и не вспоминал. И девицами лёгкого поведения брезговал, как и московскими тусовщицами.

Я ехал на встречу с Вадиком. Пьянка была запланирована в загородном клубе. Домик в лесу, деревянные, остро пахнущие деревом стены, шапки снежные на елях, баня. Сто лет в бане не был.

Компания подобралась адекватная, кого-то я действительно помнил. Алкоголь и правда неплохо выветривал мозг, забивая его новой, совершенно неважной чепухой. Мы пили, говорили о чем-то взахлеб, под потолком коромыслом висел сизый сигаретный дым. Завтра точно голова будет болеть. Да важно ли?

– Сенька-то в люди выбился, – наступил на мозоль Вадик. – В политику даже податься собрался. Бог знает, зачем оно ему нужно.

– Не сегодня, – отмахнулся я. – Завтра.

Я уже знал все необходимое о Сеньке. И даже примерился, с какой стороны к нему подойти, чтобы больнее ударить. И Вадькина помощь лишней не будет – он всегда был наблюдательным и головастым. Я выпил, закусил солёным огурцом, удивительно хрустким и вкусным, холодным до боли в зубах. Мимо прошёл наш банщик и по совместительству официант – здоровый бородатый мужик. Хлопнула входная дверь, раздались женский голоса, смех.