– Не поняла тему, – брякнула Машка и тут же пожалела.

– Какую тему? – по классу вновь пронеслось хихиканье. Машка молчала.

– Два, – бессильно резюмировала историчка. – Неси дневник.

Машка доковыляла до парты, схватила розовый дневник с котятами и стразами, страшный сон Аяны и, по ее словам, «любого адекватного человека». Котята упали на стол перед историчкой. Та распахнула дневник и полистала его, с недоумением разглядывая незаполненные поля и кровавые надписи.

– Тебе не стыдно, а? Только сентябрь. Пятый класс, – заметив любопытные взгляды, историчка показала всем дневник. Класс ненатурально охнул с такой силой, как будто Машка убила кого-нибудь, не иначе. Сама она молчала: мяла пальцы, поддевала носком задирающийся линолеум.

– А все туда же, губы красим, за мальчишкой бегаем… И кем ты станешь с такими оценками?

– Проституткой, – едва слышно шепнул толстый Влад, и все снова захихикали. Слава богу, учительница не расслышала, продолжая что-то размашисто писать в дневнике. А вот Машка услышала. Она резко подняла голову и ответила:

– Я буду ветеринаром.

– Тогда учиться надо хотя бы чуть-чуть… Знаешь, я хочу поговорить с твоей матерью. Когда она сможет зайти в школу?

– Она не придёт, – угрюмо отозвалась Машка.

– Ей что, всё равно, как учится её дочь? Ей всё равно на тебя, Маша?

– Нет.

– Тогда она придёт.

– Она не придёт. Нас семеро у мамки, если она ко всем будет ходить… Да и она… Не придёт, я ж говорю.

Историчка умокла, закусив губу. В классе вновь воцарилась мертвенная тишина – все прислушивались к судорожному Машкиному шёпоту

– Понятно. Садись, Савкина. На следующем уроке тебя спрошу первой, готовься, – и брезгливо толкнула дневник обратно к девочке.

После урока к погрустневшей Машке подошла Таня Марычева. Лицо у нее было странное, слишком уж счастливое:

– Слушай, а хочешь сегодня с нами погулять?

– С вами? – переспросила Машка, боясь, что ей просто послышалось.

– Ну да. Я, Юлька, Димка будет, Федя ещё. Хочешь?

– Хочу.

– Тогда в четыре у вокзала. Договорились?

– Да, – и, уже глядя на удаляющуюся спину, Машка крикнула: – Спасибо!

В груди у неё мигом потеплело.

Когда уроки закончились, и пятиклассники помчались к выходу, Машка, бегущая со всех ног, едва не врезалась в Аяну – та ждала у раздевалок, сгорбившись и сунув руки в карманы, её лицо не выражало ничего хорошего. На лавке перед сестрой лежала Машкина розовая курточка.

– А где Лидка с Санькой? – окольными путями начала разговор Машка, позволяя Аяне натянуть на себя куртку. В душе она молилась, чтобы старшая сестра не заметила сломанную помаду.

– У Лидки семь уроков, Санёк и не появлялся, – глухо сказала Аяна, застёгивая молнию на куртке. – Показывай дневник.

– Давай дома, – Машка дёрнулась, вырываясь из крепкого захвата, но Аяна не отпускала. – Потом. Меня гулять позвали.

Развернув к себе сестру, Аяна открыла ранец и нашла там розовый дневник со съежившимися котятами. Увидела размашистую надпись, кровавую двойку-лебедя… Замолчала, а между чёрными густыми бровями тут же пролегла толстая морщина.

Машка стояла, потупив взгляд, прислушивалась к дыханию сестры.

– Опять, – сказала Аяна так, будто ничего другого и не ждала. – И мать в школу.

– Я забыла выучить, – соврала Машка, сощурившись.

– Ты забыла нормальной родиться! – огрызнулась Аяна, возвращая дневник. – Понятно. С историчкой я поговорю, но если ты не выучишь, я из тебя душу вытрясу, поняла меня? Не слышу.

– Поняла.

– Иди давай. Чтобы к пяти дома была.

– Но я…

– Сейчас вообще запрещу.

– Ты мне даже не мать! – вспылила Машка, отпрыгивая в сторону, чтобы тяжёлая рука Аяны не успела отвесить ей пощёчину. – Запрещу, вытрясу! Достала! Отстань от меня. Я сама знаю, что мне делать!

– Мерзавка, – утробно прорычала Аяна, но Машка, сорвавшись с места, уже пулей вылетела из школы. Аяна осталась в коридоре одна, среди безликих вертких пятиклассников она выглядела вылитой старухой. Помолчав, Аяна вздрогнула и побрела на третий этаж, впереди у неё оставались два урока и консультация. Училась Аяна из рук вон плохо, но исправно ходила на все занятия – подавала мелким пример.

Какой могла.

…Машку уже дожидались на вокзале – она забежала домой, переоделась и примчалась ровно к назначенному времени, ощущая внутри странный, почти незнакомый трепет. Таня Марычева! Да ещё и с Димой.

Машка и мечтать не смела о такой компании.

Да с ней вообще мало кто соглашался гулять – хоть фамилию Савкиных носили только Машка да Илья, разговоры о бедности и пьющей матери били по всем детям без исключения. С ними не общались, учителя или орали, или брезгливо отворачивали, а Машке ведь так хотелось быть рядом со всем миром вокруг…

– Привет! А чего без губ своих? – спросила красавица Таня, и Федя, ещё один одноклассник, противно загоготал. Споткнувшись, Машка замерла на полпути, прижала ладонь к губам, поражённая мыслью – и как она не подумала?! Они ведь наверняка захотели с ней погулять только потому, что сегодня она была такой смелой, такой красивой и заслужила быть рядом…

– Сестра помаду отобрала, – сбивчиво пробормотала Машка, и они разом засмеялись. Она засмеялась тоже – не зная, над чем и почему, но желая быть вместе с ними.

Вместе.

– Ладно, погнали! Юлька не придёт, – сказал Димка и спрыгнул на рельсы. Все последовали за ним, и только Машка осталась на перроне, смущенно перетаптываясь на месте.

– Это же не опасно?

– Ты чего, боишься? – спросила Таня, прищуривая глаза. Машка узнала этот взгляд – так всегда смотрела Аяна, когда ей было стыдно за проделки сестёр и братьев.

– Нет, не боюсь, – Машка мотнула головой и спрыгнула на пути. Компания побежала по шпалам, лавируя между железнодорожными светофорами и стрелками, пытаясь спрятаться от чужих глаз. Машка знала, что по путям гулять запрещено, но бежала вместе со всеми.

Вместе. Ведь это самое главное, да?

Вокзал казался Машке маленьким и убогим – она никогда не ездила на поездах, но всегда хотела попробовать. Машка помнила, как однажды, будучи совсем маленькой, она куда-то ходила с Викторией. Приближался поезд, и сестры стояли у насыпи, дожидаясь, пока освободится дорога. Черный и здоровенный, поезд грохотал напротив них, а Машка визжала от восторга.

– Это электричка, – крикнула тогда Виктория, крепко держа ее за руку. – Как трамвай, только быстрый. И ездит далеко.

– Круто, – уважительно отозвалась Машка, огромными глазами глядя на неведомую электричку.

– Если хочешь, помаши рукой, и пассажиры тебе ответят, – предложила Виктория, присаживаясь на корточки.

И Машка принялась махать изо всех сил, приветствуя незнакомых людей из красивой электрички.

Теперь Машка повзрослела, она давно не то чтобы не виделась, а даже и не разговаривала с Викторией, и та электричка из детства казалась приятным сном. Потом, много лет спустя, они на вокзале провожали Викторию в новую жизнь – мать не пошла, она снова была в запое. Петьки ещё и в помине не было, а с больным Ильёй сидела всё та же соседка. Виктория обнимала всех, смеялась и обещала, что выучится и найдёт работу, а потом заберёт их в большой город, и они будут жить там весело и счастливо.

Аяна сказала чуть позже, что это всё неправда, и Виктория просто подарила глупой малышне мечту. Но мечту маленькой Машке подарила именно Виктория, и Аяна отобрать её уже не могла. Машка теперь обеими руками за мечту эту, иллюзорную и наивную, держалась, надеясь в один прекрасный день забыть и о вечно плачущем Петьке, и о дерущейся Аяне, и о злом Саньке.

Машка бежала по шпалам следом за Таней Марычевой, чувствуя, как сердце бешено колотится в груди. Далеко позади остались и вокзал, и платформа, и случайные пассажиры, косящиеся на пятиклассников. Паутина рельсов тоже осталась позади, и теперь ребята бежали по прямой, по одним-единственным путям, улюлюкая и хохоча, и Машка хохотала вместе с ними.

Мимо потянулись хилые деревца и безбрежное золотое море выгоревшей степи – по бокам насыпей торчали сорняки и карагачи, всё ещё сохраняющие в серо-зелёных листьях летнее тепло. Машка бежала, полной грудью вдыхая запахи прогорклого масла, горной пыли и нагретой травы, и чувствовала себя такой счастливой, что на глазах выступали слёзы, – то ли от восторга, то ли от ветра, бьющего в лицо.

Наконец, их гонка подошла к концу, и пятиклассники скатились по насыпи под карагачи, остановились там, переводя дух. Таня Марычева глянула на тоненькие золотые часики на запястье и прищурилась:

– Пять минут. Кто первый?

– Я пойду, – отозвался Димка, приглаживая рукой растрепавшиеся волосы.

– Куда пойдёшь? – глуповато спросила Машка и улыбнулась от уха до уха. Федя снова хохотнул.

– Увидишь, – сказала Таня, и глаза её полыхнули.

Забравшись по насыпи на рельсы, Димка достал бледные наушники – включил музыку, выдохнул и зажмурился, легко покачиваясь в такт мелодии. А потом, не задумываясь, Димка пошел вперед, глядя перед собой потемневшими глазами.

Лицо его побелело, напряглось.

Машка с ребятами пристально следила за ним. В груди у неё поселилось колкое чувство – вокруг шепчущаяся ковылём степь, полуголые деревья, ветер гонит листву по гнилым шпалам. Димка бредёт, ничего не замечая.

– А если поезд? – спросила Машка, и Таня тут же схватила её за рукав – аккуратно, за самый краешек, но все же удержала:

– Тише. Смотри.

Димка шёл по рельсам. Воздух вокруг него начал едва уловимо дрожать, предвещая поезд, а у Машки на руках зашевелились волоски.

– Это же опасно! – брякнула она, но её оборвал Федя:

– Заткнись!

Позади Димки показался длинный чёрный поезд, свистящий и приближающийся с каждой секундой. Машка зажмурилась, зажала себе рот рукой. Таня всё ещё держала её за рукав, и от прикосновения этих мягких пальцев в любое другое время у Машки бы дыхание перехватило, но сейчас она ничего не чувствовала.

Что происходит?!

Поезд завыл протяжно – сработал гудок. Машинист заметил бредущего по путям человека и принялся сигналить, предупреждая его. Димка шёл вперёд – спина окаменела, воспалёнными глазами он смотрел перед собой, и Машка, приоткрывшая один глаз, подумала, что он сошел с ума.

Поезд всё ближе и ближе. Заскрипели тормоза – машинист попытался замедлить огромный состав, понимая, что не успеет.

Машка, не выдержав, закрыла лицо руками, пригнулась к земле. Она не видела, как Димка, сорвав с себя наушники, отпрыгнул в сторону и покатился вниз. Не знала она, что в наушниках и не было никакой музыки.

Поезд, продолжая гудеть и визжать, промчался мимо, обдав Машку тёплым воздухом. Дрожа, она открыла глаза и поняла, что к ним несется раскрасневшийся Димка.

Живой.

– Блин! – закричала Таня, крепко обнимая Димку. Он прижал ее к себе в ответ. – Всего пара секунд оставалась! Круто!

Димка хохотнул, стирая испарину со лба.

– Я следующий, – вызвался Федя, стараясь не глядеть на Таню. Машка стояла в молчании, вытаращив глаза, и ничего не соображала.

Пока Федя карабкался на насыпь, чтобы испытать себя на прочность, Таня, отбросив с лица золотистый локон, объяснила Машке:

– Мы тренируем сверхъестественные способности. Знаешь, как в фильмах про супергероев. Включаем громко музыку, чтобы ничего не было слышно, и идём, чувствуем спиной приближение поезда. Чем ближе от поезда ты отпрыгнешь, тем ты сильнее. Видела, как Димка долго продержался? Он чувствовал.

– Прямо спиной? – в ошеломлении спросила Машка.

– Да, – спокойно отозвался Димка, поджимая губы. Да и Таня врала так самозабвенно, так убедительно…

– С ума сойти, – пробормотала Машка. Она поверила.

Тем временем Федя, якобы врубив музыку, пошёл вперёд. Даже отойдя в сторону, Машка всё равно видела, как дрожат его руки, как он едва переставляет ноги, словно хочет пятками почувствовать приближение состава. Прошло пять минут, десять, и поезд появился из-за поворота – грузовой товарняк, мчащийся с немыслимой скоростью. Поезд был настолько большим, что Федина фигурка на его фоне казалась игрушечной, и Машка закусила мизинец, не в силах оторвать взгляда.

– А если он не почувствует? – тихонько спросила она. – Его же собьёт…

– Не собьёт, – уверенно отозвалась Таня. – Он почувствует. Мы давно тренируемся. Это легко.

– Это страшно, – шепнула Машка.

Поезд всё ближе. Таня подаётся вперёд, в глазах её кипит жажда, ужас напополам с азартом, она разве что зубы не скалит от восторга. Ещё минута. Миг…

Не выдержав, Федя бросился в сторону, жалобно вскрикнул – до приближения поезда было ещё далеко, но он испугался, покатился по насыпи, обдирая локти и колени. Машка побежала к нему, а Дима с Таней остались на месте.

Когда Машка подлетела к Феде, он уже поднялся, стряхивая с брюк налипшие камешки. Глубокие царапины на его руках сочились кровью, но в глазах у Феди стояли слёзы. Наверное, он ненавидел себя за трусость. Таня подошла к ним неспешно, сорвала несколько вялых листьев, протянула, кривя губы. Федя задрожал.

– Всё в порядке? Ты нормально? – спрашивала Машка, прикладывая листья к ранам. Федя вырвал листву у нее из её рук, зашипел:

– Да заткнись ты! И отстань!

Машка покраснела, отступила назад. Таня замерла рядом с Димкой, скрестив на груди руки, они оба молчали.

Федя же, отвернувшись ото всех, грязной листвой вытирал царапины, морщился, но даже не от боли, а от бессилия. Завтра Таня, поджимая пухлые губы, расскажет подружкам, как Димка отпрыгнул в самую последнюю секунду. И как он сам, Федя, малодушно скатился вниз, обдирая руки и ноги. Понятно, трус, ведь о приближении поезда и речи не было.

– Ну что, Маш, попробуешь? – предложил Димка, только бы сказать хоть что-то, разорвать плотную тишину.

– Я? – Машкин голос дрогнул. Она беспомощно улыбнулась и сделала еще один шаг назад.

– Не бойся, – шепнул Димка и шагнул к ней. Его лицо, спокойное и уверенное, лучилось нездоровым светом. – Я в тебя верю.

– Да, Маш, ты же очень смелая! Я была уверена, что ты не испугаешься, и поэтому взяла тебя с нами…

Машка быстро глянула на Таню – неужели она сейчас струсит, когда её пригласила сама Таня Марычева?! На крайний случай можно будет сбежать, как трусливый Федя, – только Машке никто и слова не скажет, потому что она это делает в первый раз, и ей ведь интересно попробовать, ведь это что-то невероятное…

Дима взял Машку за руки, его ладони казались теплыми и шершавыми. В голове у Машки зашумело, внутри разлилось тепло и…

– Я могу попробовать, – сказала она едва слышно. – Я попробую. Только у меня нет наушников с собой…

Они переглянулись – Таня закусила губу, Федя тёр листьями разбитые коленки, а Дима, всё ещё держащий Машку за руки, отвёл взгляд. Никто не хотел давать ей свои наушники. Но ведь тогда всё сорвётся…

– Ладно, – выдохнула Таня. – Возьми мои. Только аккуратно! Меня мать убьёт, если с ними что-нибудь случится…

Машка с благодарностью схватила наушники, развязала их с осторожностью, воткнула в уши и улыбнулась друзьям.

Не могла ведь она рассказать, что наушники – пожелтевшие, старые, с неработающим правым креплением – в их семье были только у Аяны. Больше никто не мог слушать музыку в тишине; однажды Санёк попытался у Аяны их отобрать, дошло даже до драки, но старшая сестра отвоевала право на наушники. Порой она давала их Машке или Лидке, но только ненадолго.

Обычно они включали музыку на всю громкость. Ревел Петька на матрасике, кряхтел больной Илья, стучали по батареям соседи.

– Я готова, – сказала Машка, не двигаясь с места. Ей не хотелось отпускать Димины ладони.

– Удачи, – сказал он ей и отступил.

Машка полезла на насыпь.

Она ничего не слышала – ни плохо сдерживаемого смеха, ни передразниваний.

– Слушайте, а она точно успеет? – спросил Дима, улыбаясь во весь рот.

– Успеет, успеет. Ещё поезда не будет, а она уже сбежит, – мстительно отозвался Федя, отшвыривая перепачканную кровью листву. Ему отчаянно хотелось оправдаться перед друзьями, и он никак не мог дождаться, когда сам сможет поиздеваться над Машкой.

Глубоко выдохнув, она воткнула наушники в старый телефончик, подарок Виктории перед отъездом. В уши громом ударила музыка – Машка, не желая показаться трусихой, включила звук на полную мощность.

И пошла вперёд, сунув руки в карманы.

До следующего поезда оставалось совсем немного.

У насыпи все еще перешучивались, вспоминали Машкину мать-алкашку, намалеванные темные губы и блаженную улыбку. Музыка заглушала весь мир.

Шаг. Другой. Третий. Машка шагала, чувствуя пульсирующую в ушах боль. Ладони похолодели и задрожали. Воздух стал кислым на вкус, словно ощутив Машкин страх.

Но она не сдавалась. Помнила, как смотрели Таня и Дима, когда Федя трусливо скатился с насыпи, сбежал раньше времени. А она, Машка, должна справиться.

Она ведь смелая.

Вдалеке показался поезд – сонный машинист не заметил фигурку, бредущую по шпалам. Машка упрямо шла вперёд, склонив голову и сгорбив плечи, чувствовала, как вдалеке задрожал воздух, как земля под ногами едва ощутимо завибрировала, как что-то изменилось…

Поезд.

Главное – не бояться. И у неё всё получится.

Состав мчался, громыхая колёсами, не сбавлял ход. Одна, вторая, третья шпала – они мелькали перед глазами, двоились и рябили. Вот тут на дереве расползлось чёрное масляное пятно, а тут сквозь камни пробился чахлый зеленый росток. Машка вышагивала, пытаясь догадаться о приближении поезда.

Ощутить кожей. Учуять по запаху.

Перед глазами стоял Федя, разочарованный и бледный, и Машка закрыла глаза настраиваясь.

Машинист наконец-то заметил девчонку на путях – дал гудок, чтобы согнать её со шпал, но Машка брела, ничего не слыша. Ближе, ближе, с каждой секундой ближе.

Машка шла. Поезд выл, предупреждая.

Споткнувшись, она чуть не упала, но выпрямилась и пошла дальше. Дрожь, звон, вибрация. Уже близко. Скоро…

– Эй, она и вправду ничего не слышит, – шепнула Таня, и Димка прищурился. Теперь все они вглядывались в сгорбленную Машкину спину, едва различимую там, впереди.

По вискам текли капельки пота, руки заледенели. Сердце стучало в ушах, перебивая даже громовые раскаты музыки. Машка изо всех сил пыталась почувствовать.

Вот. Уже сейчас, скоро…

Поезд вновь зашёлся гудком, приближаясь и приближаясь с каждой секундой. Машинист, выматерившись от души, сорвал тормоза, пытаясь сделать хоть что-нибудь, Таня и Димка бросились вперед, замахали руками, надеясь, что Машка их заметит.

– Маша! – заорала Таня изо всех сил, но Димка схватил её за руку, удерживая на месте.

Рёв.

Поезд пронёсся мимо, в лицо ребятам упруго ударил ветер. Они замерли, словно играя в жуткую игру, – окаменевшие статуи с распахнутыми ртами.

Море волнуется раз. Море волнуется два. Море волнуется три…

Мёртвая фигура, замри.

Только вот застыли почему-то живые.

– Господи, мои наушники… – пробормотала Таня и отвернулась, зажимая руками рот. Её вырвало. Страх, затопивший внутренности, прорвался вместе с недавно съеденным обедом.