Глава 2
Харьков, Харьков!

В воскресенье, 3 октября 1943 года, военный корреспондент Владимир Морской впервые за два года и тринадцать дней ступил на родную харьковскую землю. И сразу погряз по щиколотку: поезд немного не дотянул до платформы, а окрестности Балашовского вокзала всегда отличались залитыми грязью колдобинами.

– Два года, двенадцать дней и одиннадцать часов, – весело скорректировала озвученную мужем мысль Галочка, предусмотрительно оставаясь на подножке вагона. И тут же все организовала – выудила из недр тамбура длинную доску, перекинула через грязь и легко сбежала вниз, лихо балансируя. Собранные в корзинку на затылке косы при этом слегка подрагивали, а на левой щеке, как всегда в минуты радости, появилась очаровательная маленькая ямочка.

– Ишь! Балерины бывшими не бывают! – шутя, заворчали попутчики из тамбура. Им одной хрупкой дощечки, конечно, не хватило бы, поэтому, скооперировавшись, она начали подкладывать к импровизированному мостику новые деревяшки.

Морской смотрел на происходящее одобрительно. Из Москвы доехали, как ни крути, с большим комфортом. Уж точно не сравнить с тем, как отправлялись в эвакуацию – вагон тогда был переполнен, люди спали прямо на полу, подложив под себя мешки и вещи, а поиски пищи, воды и способов опорожнить желудок составляли грандиозные трудности. Да и с тем, как совсем недавно по срочному вызову добирались до Москвы, нынешняя дорога тоже была несопоставима: из Андижана пришлось ехать в теплушке, где слева-справа в два яруса располагались заполненные людьми нары, а посредине топилась печка-времянка. Нет, что ни говори, в этот раз дорога была организована на отлично! В вагоне, кроме Морского с супругой, ехали всего шесть семей. И то далеко не в полном составе. Две женщины с детьми, вызванные уже обосновавшимися в Харькове мужьями, и четверо командированных, как и Морской с Галочкой, спешно призванных из тыла для работы над восстановлением родного города. На каждой станции, правда, поезд пытались штурмовать новые пассажиры, но в Харьков нынче пускали только по специальным разрешениям, потому бедолаги оставались ни с чем. По секрету охранники поезда говорили, что если проникнуть в город, то обратно не вышлют (проведут строгое внушение, но и карточки на питание выдадут, и трудоустроят в какой-нибудь строительной бригаде), однако от поезда отгоняли, так как самостоятельно принимать решение о доступе в вагоны никто права не имел.

– Пойду раздобуду транспорт и грузчиков, – сориентировался Морской, стараясь не отставать от жены по части общей организованности.

– А я уже договорилась, – ослепительно улыбнулась Галочка, кивая на сдружившуюся с ней за поездку Анну Степановну. Бойкая учительница в модных очках была вызвана в Харьков решать вопросы народного просвещения. Вызов пришел непосредственно из горкома, потому Анна Степановна точно знала, что за ней пришлют какой-нибудь вместительный автомобиль. Знать-то знала, но…

– Точнее, я думала, что договорилась, – растерянно продолжила фразу Галочка, наблюдая, как Анна Степановна, вжавшись лицом в грандиозный букет цветов, завороженно бредет к автомобилю грузного седого мужчины, небрежно кивающего паре молодых солдатиков на вагон – вещи, мол, там, в третьем купе, тащите, пока я даму в авто усажу.

Остальные друзья-попутчики из вагона тоже как-то вдруг отстранились, причем один даже увел у Морского из-под носа единственного на вокзал носильщика.

– Глупо как! – ахнула Галочка. – Ведь почти неделю дружили, а тут как чужие совсем…

– Пешком мы со всем нашим добром отсюда точно не выберемся, – не растерялся Морской. – Пойду поищу кого-нибудь на привокзальной площади.

Личных вещей, кстати, у них с Галиной почти и не было. В эвакуацию брали не много, да и то все было распродано в дороге или выменяно уже в УзССР на продукты питания. Но Галочка была бы не Галочка, если б по пути домой не обросла всевозможными «нужными» штуками. Например досками! Едва Харьков освободили, Галочка списалась с любимым дедушкой, чудом пережившим ужасы оккупации, и подробнейшим образом расспросила о нуждах освобожденных харьковчан. Оказалось, в преддверии зимы необходимо запасаться топливом. В результате по пути из Москвы весь поезд с подачи Галочки при каждом удобном случае кидался на разрушенные войной полустанки, собирал дрова и тащил в вагоны разнообразные пригодные для растопки уцелевшие части конструкций. Потом кто-то «добрый» сообразил, что не только о растопке думать надо, а у Галочки проснулся азарт и неожиданная страсть к коммерции. Доски с полустанков оказались ходовым товаром для обмена на нормальных станциях, и к концу пути Морской стал «счастливым» обладателем мешка, набитого непонятной всячиной. Множество собственных деревяшек для растопки это, кстати, не отменило, но Морской обыграл одного из попутчиков в карты и обязал его за это порубить Галочкины доски на небольшие компактные куски. Жаль только, подобранную вдоль путей большую форточку с уцелевшим стеклом Галочка ломать отказалась и поклялась нести лично, уверенная, что дедушке, у которого в подъезде стекла давно повылетали и окна были забиты фанерой, этот подарок обязательно пригодится.

– Куда ехать? – наметанным взглядом определив потенциального пассажира, к Морскому подошел извозчик. Автомобилей у вокзала почти не было, а те, что были, увозили конкретных пассажиров, которых встречающие вели от самого перрона с большим почтением. Краем глаза Морской заметил группу известных в довоенное время харьковских архитекторов, чинно переговаривающихся в кузове пыльного грузовика. Идти здороваться казалось равносильным навязчивой просьбе о помощи, да и ожидающий ответа извозчик был вроде ничего.

– Давненько я по Харькову на подводах не ездил, – признался Морской, улыбнувшись.

– Скажи спасибо, что с лошадью, – ответил извозчик. – Бывает, и пешей тягой телегу запрягаем, чтобы груз везти. Так далеко тебе? И какой скарб?

Уже отъезжая, Морской обернулся и хмыкнул, незаметно кивая жене в сторону оставшегося на вокзале поезда. С крыши то тут, то там свисали пристально наблюдающие за передвижениями охраны романтики, периодически скидывающие в грязь узелки с вещами и явно выжидающие момента, чтобы дать стрекача.

– Неужели с самой Москвы с нами ехали? – тихонько ахнула Галочка.

– Кто знает? – пожал плечами Морской. – Все хотят в Харьков. Сейчас тут почти как до 34 года – собрались все: и украинское правительство полным составом, и вообще могучие умы республики. И перья: Толстой, Рыльский, Панч, Смолич – все тут. Скучать точно не придется! Я кабы направление на работу не имел, может, тоже на крышу вагона полез бы. Тебя бы тогда, правда, взять с собой не рискнул…

– Встретились бы уже в Харькове, – обиженно надув губы, заявила Галина. – Столкнулись бы лбами на перроне, когда вот так, как они сейчас, тайком с крыши прыгали.

Морской расхохотался. На самом деле у Галочки личных поводов стремиться в Харьков было ничуть не меньше, чем у мужа: и дедушка, и друзья, и желание пригодиться родному городу. Так что «не взять ее с собой» Морской, конечно, не мог. Потому и добился, чтобы вызов на срочную работу в Харьков московские товарищи адресовали и ему, и его верной помощнице. Да по совместительству супруге – Галочка ушла из театра еще в самом начале войны и, переквалифицировавшись из балерины в редакционного сотрудника, успела доказать свою профпригодность. Так что и при получении талона на эвакуацию, и при трудоустройстве в андижанское «Сталинское знамя», и сейчас, при направлении в Харьков, Морской считал себя в праве отстаивать необходимость совместных перемещений. Обычно, конечно, мужчина-специалист приезжал на новое место назначения один и уж потом, обустроившись, забирал семью, даже если супруга работала в той же, что и супруг, отрасли. Но Галочке было всего 24 года, она совсем не знала жизни, была моложе мужа на двадцать лет, на двадцать лет наивнее и неопытнее, а времена стояли трудные и непредсказуемые, поэтому оставлять ее одну Морскому было очень страшно. Впрочем, у жены на этот счет было другое мнение. Когда андижанские знакомые, услышав, куда она едет, в один голос принялись уговаривать остаться, сетуя на сложности жизни в прифронтовых городах, Галочка печально вздыхала, томно закатывала глаза и говорила, мол, «все понимаю, но деваться некуда, вы же знаете Морского – он ни в чем, кроме своей работы, не разбирается, он без меня пропадет». Так и уехала героиней, вынужденной рисковать жизнью ради заботы о муже.

– Этого… Этого просто не может быть, – между тем шептала Галочка, оглядываясь по сторонам и вздрагивая при виде каждого нового разрушения.

Морской тоже оглядывался с ужасом. Покровительственно обняв жену за плечи, он поискал нужные слова, но сказать ничего утешительного так и не смог. Еще несколько часов назад в поезде за чаем он с улыбкой втолковывал попутчикам, что все наверняка не так страшно. Что Алексей Толстой на то и великий литератор, чтобы производить своими словами неизгладимое впечатление, и его нашумевшее «Я видел Харьков. Таким был, наверное, Рим, когда в пятом веке через него прокатились орды германских варваров», разумеется, написано больше для красного словца. Говорил Морской также, что называть город «огромным кладбищем» со стороны Толстого неэтично, потому что именно сейчас в Харькове собрались лучшие люди, и там наверняка наблюдается настоящий подъем.

Теперь же, увидев масштаб катастрофы собственными глазами, Морской растерял не только все свое воодушевление, но и умение прикидываться оптимистом. Он пришибленно молчал, потому что горевать по любимому Городу вслух было неконструктивно, а не испытывать боль – невозможно.

– Тут долго простоим, – сообщил извозчик у ближайшего моста. – Да и рисковать неохота. Там точно все рухнет в самый неподходящий момент. Лучше попетляем, но через нормальный мост переправимся.

Морской привстал, желая посмотреть, отчего образовался такой затор на дороге. Харьковский мост был разломан прямо посредине. Концы капитальной конструкции упирались в дно реки, образуя крутые горки, соединенные балками и деревянным настилом. Проезжать по этому настилу приходилось медленно и по одному, отчего пропускная способность дороги, конечно, страдала.

– Медвежья услуга городу от особо расторопных горожан, – недовольно прокомментировал извозчик. – Нагородили халабуд, которые чудом держатся, а начальство там, наверху, и радо. Раз держится, значит, с ремонтом можно обождать. Вот теперь мучаемся.

Решив ехать до следующего моста, сделали крюк, плутая по переулкам в глубине района. Одноэтажные домишки, покосившиеся больше от времени, чем от войны, оказались единственным надежным звеном – все ключевые здания, возвышавшиеся над землей хотя бы метров на пять, пугали пустыми глазницами выбитых окон и безжизненными внутренностями в местах прямого попадания снарядов.

– Эту часть города хорошо потрепало, – вздохнул извозчик, понимая, о чем думают пассажиры. – Центр-то 23 августа освободили, отчитались-отметились, а тут еще продолжались бои, будь они неладны! Зато Рыбный мост, – он уверенно ткнул рукой вперед, хотя никакого моста пока еще видно не было, – починили. Тут ничего не скажу. Я человек строгий, но справедливый. За Рыбный мост, конечно, начальничкам нашим пламенные благодарности. Многое могут, когда захотят. Хотят, правда, мало.

Галочка красноречиво вскинула брови, но Морской уже и сам отметил, что говорливый новый знакомый разительно отличается от ожидаемого образа благодарного освобожденного харьковчанина.

– Проедем по Кооперативной, там не так рыхло, лошадь у меня, чай, не железная, – постановил извозчик тем временем.

– По улице Лаврентия Берии, вы хотите сказать? – нарочито холодно поинтересовалась Галочка.

– Черт ее знает, как она теперь называется, – раздалось в ответ. – Вроде и улицей Гитлера недавно назвать пытались. Я вообще ее как Рыбную помню. А дед мой иначе как Сенной и не звал. Мы тут испокон веков на Подоле живем, а как что звать, уже не понимаем. Ишь, придумали – то Берии, то Гитлера! Они постреляли друг друга, названия поменяли, а нам запоминай. Тьфу!

Морской смотрел на собеседника с интересом, разрываясь между пониманием, что в подобные разговоры – по крайней мере в первые минуты пребывания в городе – лучше не вступать и желанием порасспрашивать. О старом Подоле, например, – вдруг дед извозчика рассказывал о чем-то таком, чего интересующийся историей города Морской еще не раскопал. Или вообще о судьбе семьи. Кроме того, можно было провести вразумляющую беседу – извозчик казался совсем не глупым и не потерянным для общества, а обиды на «начальничков» могли быть вызваны каким-то недоразумением.

Морской уже набрал воздуха, чтобы начать говорить, но вместо слов издал возмущенный стон, потому что Галочка предостерегающе впилась мужу в руку. И откуда только когти такие взяла? Вроде ж следит за собой, маникюр регулярно делает, обрезает все по современной моде, аккуратно, нелепых белых полосок не оставляет…

Неодобрительно покачав головой, Морской смирился. Вообще-то жена была права, в провокационные разговоры лезть не стоило. Хотя методы Галочкиного влияния, конечно, стоит подкорректировать. Но это можно отложить на потом.

Чтобы прервать затянувшееся глупое молчание, Морской решил немного поязвить:

– Дорогая, тебе не кажется, что мы приехали в Тулу со своим самоваром? – спросил он, кивая на разрушенные деревянные дома, стоящие прямо вдоль дороги. – Мы так старательно всю дорогу собирали дрова, а тут, как ты видишь, и без нас хватает этого… – Морской осекся, потому что сказать «этого добра» про царящие кругом разрушения не смог.

– Ой, не скажи! – бесцеремонно вмешался извозчик, демонстрируя, что не только много говорит, но еще и подслушивает. – При немцах, если где лишнюю деревяшку ухватишь, могли пристрелить. Официальный указ даже был – запрет на разнос обгорелых зданий. Люди все равно, конечно, таскали, но всякий раз с риском для жизни. А что было делать? На улице мороз под 40, топить нечем… Сейчас не знаю, как будет. Про указы еще не слыхал, но истребительные батальоны по всему городу не зря выставлены. За порядком следить, говорят. А кто их знает, какой у них сейчас новый порядок-то? Старуха моя с ними уже сталкивалась. Ни семечек продать на базаре не дали, ни оконную раму у развалюхи на углу снять.

– И правильно, – перебила Галочка. – От таких налетчиков, мечтающих рамы поснимать, дом рухнуть может. Вы спасибо нашим батальонам должны сказать, что вашу супругу на такое травмоопасное дело не пустили. Привалило бы ее под тем домом, что бы вы делали?

– Супругу? – Извозчик явно обиделся и глупо, по-детски шмыгнул носом. – Старуха – мать моя. Ишь, придумали! Я вроде не так уж дряхло выгляжу. Вон, даже не седой еще совсем! – Он снял с головы картуз, обнажая совершенно лысую голову, и неожиданно сменил тему. – Кстати, приехали уже, расплатиться можно и меною. Где-то треть ваших дровишек заберу…

– Нет уж! – отрезала практичная Галочка и тут же, как обычно, весьма логично, но на первый взгляд обескураживающе, пояснила: – Мы цену деньгам знаем, а дровам – еще нет.

Пока извозчик пытался вникнуть в суть сказанного, а Галочка уворачивалась от дополнительных вопросов и торговалась, Морской спрыгнул на землю и, отойдя чуть подальше, окинул взглядом свой будущий дом.