А вот запись, которая бьет по нервам, неожиданная, яркая и сверхэмоциональная, она врывается каким-то небольшим диссонансом в деловые сводки: «Келле, ты лежи! Я за тебя горло перегрызу всем, кто против тебя! Иван». Никаких разъяснений по поводу появления этой записи нет, но ясно, что Иван Иванович с кем-то из театрального мира крепко повздорил по поводу покойного режиссера Валерия Яковлевича Келле-Пелле, которого считал лучшим режиссером своего театра и даже своего времени. Прекрасно они слетали вместе в Петропавловск-Камчатский, всегда дружили и понимали друг друга. Театралы Якутска до сих пор помнят откровение и ошеломляющую правду постперестроечных спектаклей, вдохновленных Келле. После Келле-Пелле театру хронически не везло на главных режиссеров: они прилетали, недолго творили в новом коллективе, не успевали даже толком «слепить» из него слаженный оркестр и возвращались в Центральную Россию. Тот же Тарасов прославился в основном тем, что нашел в театре новую жену, хотя и был женат и тоже быстро вернулся в свой провинциальный Плисецк. Вот как пишет о нем автор театральных заметок. Запись 7.06.92 года: «Премьера «Убийство в грозу». День начался не парадно, с претензий, с громкого разговора с главным режиссером. А вечером с ним же вышел на сцену, пришлось делать вид, что мы сотрудничаем. Я выступил, чувствую, шикарно. Премьера получилась. Зашел Тарасов, пришлось выпить с ним коньячок». Но эти отношения не были глубоко дружескими, скорее директор и режиссер просто терпели друг друга.

2 июля 1992 г. директор взволнованно записывает: «Завершающий худсовет. Все сполна выдал главному. Поймет ли?». Как видим, от поверхностной, показушной «дружбы» не осталось и следа. И, наконец, конец истории, который случился осенью: «29 сентября 1992 г. Художественный совет по Тарасову. Он так ничего и не понял…». О чем говорят эти лаконичные записи – они еще раз подчеркивают сложность организации творческого процесса и взаимоотношений людей внутри него. О противостоянии режиссера и творческого коллектива актеров, в котором каждый считает себя талантом и звездой, написано немало, но тема пока не исчерпана.

О спектаклях 1991 года. В эти годы ставили «Жены», «Яма», «Лакейские игры», «Босиком по парку», «Фея», «Артист», «Ищите женщину», сказку «Королевство кривых зеркал» и др. В конце года директор подводит итоги, что 1991 год оказался успешным и запоминающимся: выполнены планы по сборам, зрителям, выпуску спектаклей, было поставлено шесть премьер. «Все сделано. Хорошо на душе», – с удовольствием записывает руководитель ГРДТ.

Про директора говорили, что он умел выбивать деньги, умел находить их у различных спонсоров по городу, ведь культура и искусство всегда обеспечивались по остаточному принципу. Русский театр в Якутске – не любительский театр, не антерпризный, а государственный. Государственные репертуарные театры всегда являлись частью государственной системы. Они во многом зависели от соответствующего Министерства, министерства их жестко контролировали, но иногда вводили элементы хозрасчета. Однако директор был уверен, что надо искать дополнительные деньги, и постоянно этим занимался. Подтверждение этому находим в цитируемых дневниковых заметках.

29 мая 1992 года Иван Иванович записал, что обратился к вице-президенту Республики Саха (Якутия), чтобы он выделил миллион на развитие театра, был разговор также об открытии филиала Школы-Студии МХАТ в Якутске. «Пообещал! – обрадованно записал директор. И тут же остудил свой пыл. – Или опять ноль?!». Здесь же обнаруживаем приписку: «Один миллион еще хочу попросить с мэрии. – И снова автор самоуспокоил себя. – Или опять мышиная возня….». 10 июня 1992 года директор склонился над своим боевым, все понимающим блокнотом и отметил: «364-й день этого театрального сезона. Пасмурно. Холодновато. Опять замаячил миллион… Вчера говорил об этом с Президентом. Он узнал, что тянут и был «удивлен». А может и правда удивлен. Завтра иду в Министерство культуры…». 15 июня 1992 года. «О боже милостивый, неужели все-таки дадут этот миллион?! Я целую сам себя». Ну что сказать, просто полукриминальная история с поиском денег. Вспомним, как великий комбинатор Остап Бендер обращался ко всем с сакраментальной просьбой: «Дай миллион!» и оставался непонятым. Так и хочется скорее перелистнуть страницы и узнать: так, все же «да» или «нет»? Достался театру миллион или нет? Внимательно просматриваю блокнот. Нахожу какие-то промежуточные записи, обрывистые торопливые фразы. Директор постоянно куда-то спешил и часто писал так лаконично, что его трудно сейчас понять. И, наконец, обнаруживаю долгожданную констатацию факта, состоящую всего из одного слова: «22 июля 1992 года. Миллион!!!». Собственно, я и не сомневалась, что директор добьётся своего.

19 декабря 1991 года директор записал, что он стал доверенным лицом Первого президента РС(Я) Михаила Ефимовича Николаева. Николаев тогда одержал победу на выборах, набрав 76,7% голосов, чему Иван Иванович был несказанно рад. Он видел в этой победе и свою лепту – ведь он немало выступал в различных трудовых коллективах республики, пропагандируя достижения Николаева, а так как авторитет директора был в якутском социуме высок, он весьма повлиял на исход выборов. Вот пафосная ремарка нашего героя, довольного развитием событий: «27 декабря 1991 года ходили с дочерью на коронацию (имеется в виду инаугурация – прим. автора ) Президента ЯАССР Николаева М.Е. Еще раз я (мы) в фокусе жизни республики! Это счастье! Отныне будет называться Республика Саха (Якутия)».

1 января 1992 года директор пришел на работу первым, в семь утра и зафиксировал: «Первым пришел в театр директор, и это пока еще я». Ниже он замечает, что это последний год его работы, пора уходить на пенсию. А на самом деле он еще долго проработал в театре, целую «вечность» – 15 лет. Директор уставал, часто сердце выходило из строя и давало серьезные сбои, он достаточно эмоционально все переживал, много анализировал, фактически занимался самоедством. Впрочем, на людях этого не было видно, он откровенничал только с дневником. С театром, со зрителем и с коллективом директор беседовал в основном со сцены, всегда заявлял, что у него все хорошо. Он умел брать себя в руки. Никто не замечал его страданий, сомнений, неуверенности в себе. Иван Иванович всегда вел себя на публике как победитель. И люди считали его победителем.

Перелистнём страницы, перед нами записи 1994 года, 11.09.1994 г. Директор театра фиксирует: «Первый день моего десятого года в театре! 365 дней до пенсии. В мае едем на гастроли в Читу, на мою родину на семнадцать дней. Первый день прошел, пройдут и другие… Сегодня в моем театре выступала Нани Брегвадзе и подарила мне песню «Ой, цветет калина…».

Вот начался театральный сезон, по счету – 75-й, а для нашего героя – десятый. Что волнует директора? Он пишет о том, что полтора часа идет планерка, решаются насущные дела. «А денег на зарплату пока нет, а главное, нет за электроэнергию, за тепло…». Директору приходится решать не только творческие задачи, но и вот такие бытовые, предельно прагматические. Рядом с этой лаконичной записью о финансовых проблемах встречаем ремарку о том, что нужно обязательно прорваться на прием к президенту РС (Я) В.А. Штырову. 22.09.1994 года директор театра попадает на прием к президенту и решает вопрос о строительстве производственного здания. «Ура!Ура!Ура!» – эмоционально восклицает директор на страницах своего доверительного дневника и с гордостью замечает, что сделал хорошие фотографии в правительстве.

75-й театральный сезон закрутился-завертелся в своем бешеном ритме и не давал директору отдохнуть, взять паузу, ну, хотя бы для того, чтобы посмотреть телевизор и выпить чай в своем кабинете. Необходимо было держать руку на пульсе событий, а пульс этот бился весьма напряженно. Вот, что Иван Иванович записал 25.09.1994 года, взволнованно и даже гневно: «Худсовет. Тяжелый… Настоящая драка двух корифеев театра. И мой разгром худрука! О, мое больное сердце!». Вот оно, закулисье театра – сражения и драки за воплощение творческих идей. И видно, что директор умел решать не только финансовые и организационные вопросы, но и знал, как управлять сложнейшим и запутанным творческим процессом. Худруки и режиссеры без директора не справлялись.

А вот следующая запись в Дневнике вполне миролюбива. Директор пишет, что в театре было организовано богослужение немецкого священника Клауса (директор называет его «апостолом»). А потом Иван Иванович вместе со священнослужителем отправился к себе домой, чтобы осветить свой очаг. На улице стояла великолепная погода. «Осень оправдывает себя», – записал наш романтичный герой в своем блокнотике. От отметил также не без гордости, что Клаус ездит по всему миру, пропагандируя новую ветвь религии, а в Якутске отстроил новую церковь – Международную Христианскую Новоапостольскую церковь и нашел время посетить театр. Директор тогда очень надеялся на священника, потому что у него была больна сестра. «И Бог с нами! – пишет он. – В моем театре…В моем доме… В моей семье…С моей сестрой Лаурой».

На стыке ноября-декабря 1994 года в театре случился бум. А все потому, что Иван Иванович заставил актеров репетировать спектакль «Волшебная лампа Алладина» и «и все!!!». Именно так он записывает – с тремя восклицательными знаками. Но актеры требовали на ковер худрука и режиссера по фамилии Круглый, их не устраивала концепция спектакля. «Это начало или конец В. Круглого?» – в смятении чувств записывает Иван Иванович. Но не успевает эту тему философски развить и обдумать, дела, дела увлекают его, заставляют наводить срочный порядок в актерском хозяйстве.

На второй день, 3 декабря 1994 года, еще не отойдя от бунта в театре, наш уважаемый хроникер и фиксатор главных событий собственной жизни делает скорбную запись: «Ушел из жизни мой брат…Перешагнув меня…Надолго ли он оставил меня на земле? Лучше надолго!!! Надо поднять театр. Надо подрастить внука». Подобные записи повторяются несколько раз: в них – горькая тоска, что младший брат, Геннадий Иванович, главный инженер «Якутавтодора» и тоже великий труженик и патриот Якутии ушел раньше, и при этом мы видим острое желание Ивана Ивановича жить, потому что так много надо успеть сделать. «Хороню единственного брата…А я буду жить за себя и за него! Это его и мой мне приказ! И никаких гвоздей. А Генку очень, очень жаль». Тогда, конечно, Иван Иванович не мог предвидеть, что переживет любимого младшего брата на 21 год. Он точно просил прощения у брата за то, что выжил, искал оправдания этому явлению (младший уходит раньше старшего), но никаких вразумительных толкований и объяснений на сей счет не нашел и не записал. Скажем за него: это просто колесо Сансары – оно безжалостно и неразборчиво, оно само решает, кого «убрать» из мира живых, кого – оставить.

Вернемся к спектаклям 1994-1995 годов. 24 декабря 1994 года состоялась долгожданная премьера сказки «Волшебная лампа Алладина», того самого спектакля со скандальными репетициями. Читаем: «Начали каникулы с новой сказки «Лампа Алладина». Выступил перед детьми, тепло, по-дедовски! Дети пришли, полный театр. Так бы было на вечерние спектакли! А вчера было человек пятьдесят!». И приписка: «Вчера вечером был разговор с Президентом РС(Я), а днем – с Олегом Павловичем Табаковым о студии-табакерке в Якутске на постоянной основе». Забегая вперед, отмечу, что Школа-Студия МХАТ была открыта в Якутске, на базе Русского драмтеатра и успешно работала долгие годы, воспитывая молодую поросль лицедеев, работает и сейчас. Выпускные спектакли Школы-Студии МХАТ из Якутска даже становились лауреатами фестивалей дипломных спектаклей театральных школ России, к примеру, мистический триллер «За закрытыми дверями» Жана-Поля Сартра.

Хочется рассказать еще об одном значимом спектакле того времени. В дневниках об этом сказано скуповато, но на самом деле это было важное событие в театральном мире. Между прочим, творческих постановок в тот театральный сезон было сделано немало: это премьера спектаклей «Комедия ошибок», «Дядя Ваня», «Женитьба Фигаро», «Пигмалион» и другие. За «Дядю Ваню» А. Чехова директора, тоже по жизни дядю Ваню похвалил Министр культуры и духовного развития РС(Я).

И все-таки скажу несколько слов о неправомерно забытом ныне спектакле-трагедии «Сибирское лето». В дневнике содержится такая запись: «15.09.1995 года. Празднование 75-летия театра. Читка пьесы господина Райса Кевина». И еще: 76-й театральный сезон директор начал, выйдя с внуком Иваном на сцену и закончив грандиозный ремонт в театре. Читаем: «9 октября 1995 года Кевин провел репетицию». Пока в этом дневнике все о Кевине, стоит, наверное, поискать другие источники информации, другие записи нашего уважаемого «писателя».

Итак, о Кевине и его театральном детище. Это был режиссер из Бостона, США. Он написал пьесу о любви американца, который приезжает работать в Россию, в Сибирь и девушки с тюркскими корнями, в нашем случае это была якутка. Они проводят вместе отличное лето, много говорят о культурах Запада и Востока, о их сочетании-несочетании, о том, может ли западный человек жить на Востоке, и наоборот. Зрители, конечно, пребывали в заинтересованности, поженятся ли американец и якутка, найдут ли они общий язык. Пьеса кончается, на мой взгляд, скучновато и не оправдывает надежд зрителей на оригинальный выход из ситуации: мужчина и женщина разъезжаются по домам, решив, что каждому нужно жить на своей родине. К этому их приводит цепочка философских и публицистических рассуждений, которые они ведут со своими друзьями по ходу всей пьесы. «Эффекта Чио-Чио-сан» – страстной любви между людьми из двух миров – не случается. Между героями пьесы любовь, конечно, была, но спокойная, рассудительная, какая-то уж чересчур интеллигенствующая.

Я была знакома с Кевином Райсом. Мы долго говорили с ним о театре, на русско-английском наречии в гостеприимном кабинете директора. И, между прочим, попивали коньячок, иногда. Кевин сообщил, что в Бостоне его пьеса идет с успехом. Растолковывал, что американцам нравится Восток, больше того – у них процветает культ Востока. Он выбрал Якутию, потому что о любви американцев к японским и вьетнамским девушкам уже написали, до него, например, Грэм Грин. Кевин много читал и искренне интересовался Россией. Еще раз мы с ним встретились дома у директора. На встрече были Кевин со своей женой и другом, я, директор и его супруга. Иван Иванович продемонстрировал свой бар, в котором стояли бутылки с алкоголем со всего света, и огромное количество сигарет. Иван Иванович с удовольствием рассказывал, где и по какому поводу он приобрел ту или иную бутылку. Мы пили, курили, отдыхали и болтали совершенно свободно об американском и российском образе жизни. Никто никого не сдерживал в оценках. Например, Кевин со смехом рассказывал, что расплачивается в якутских такси долларами и таксисты, увидев хрустящие зелененькие баксы, готовы куда угодно отвезти его, лишь бы получить хороший куш, а некоторые даже согласны всего на один доллар. Мы не обиделись на нашего американского друга, потому что он был прав – доллар имел магическую силу, тем более в нашем захолустье. Мы и сами стали подкалывать американцев, нашли у них много отрицательных черт. Скажем, то, что они ругают китайцев, а сами носят все китайское.

Потом Иван Иванович достал альбом и стал демонстрировать свои монохромные фотографии конца пятидесятых годов, когда он был в Америке. Одно фото было очень смешным. Вся компания с удовольствием его разглядывала. На нем молодой Иван Иванович (ему в ту пору было примерно 30 лет), в стильном костюме, тонком галстуке в горизонтальную полоску и с густой шевелюрой великолепных волос стоял на приличном расстоянии от американца и дрожащей рукой, страшно боясь подвоха жал ему руку. Это был Бостон конца пятидесятых годов. Американец увидел на улице русского и решил пожать ему руку. Русский был красив и хорошо одет, посланник социалистического мира выглядел вполне презентабельно. Американец подошел к нему с наилучшими намерениями, но русский, не веря в то, что такое в принципе возможно в стране «загнивающего капитализма», рванул от него бежать. Американец побежал за туристом. Члены группы стали кричать, чтоб Иван Иванович остановился – сколько же можно бегать вокруг гостиницы – и совершил подвиг дружелюбия, протянув руку американскому гражданину. А то как-то неудобно, ведь все-таки в гостях… Иван Иванович остановился и протянул руку американцу, потную и трясущуюся. Русский даже не смог изобразить подобие улыбки – он боялся. Американец же улыбался, широко и открыто. Но надо учесть, что перед поездкой в США нашим туристам дали четкие инструкции: ни в коем случае не общаться с иностранцами, они будут провоцировать, захотят все выставить в невыгодном свете. Они будут улыбаться, но за пазухой у них будет лежать бомба. Даже Никита Сергеевич Хрущев, который прилетел в пятидесятые годы в Америку вел себя осторожно. Что уж говорить о молодом человеке с провинции? И вот теперь, в 1995 году бостонцы сами приехали к нам, в Россию, мы пьем с ними коньяк и говорим о том, как много между нами общего.

Спектакль «Сибирское лето» был поставлен на сцене Русского драмтеатра, аншлага не было, но люди приняли его приветливо. В прессе о детище иностранного режиссера писали хорошо и много. Но по непонятным для меня причинам на следующий театральный сезон в репертуар Русского драмтеатра «Сибирское лето» не включили. Кевин Райс, хотя и вернулся в США, завернув по пути на озеро Байкал, о котором всегда мечтал, но продолжал на родине постоянно думать о России. Когда в середине нулевых я нашла на сайте его пьесу «Обломов в Нью-Йорке», я даже не удивилась. Я знала, что Кевин всегда был увлечен парадоксами русской души и всегда хотел «столкнуть» в творческом пространстве русский и американский менталитеты, на сей раз это была русская обломовщина и американский практицизм.

***

Середина пути, а потом и его вторая половина. Стабильность, все идет как по накатанному руслу. Авторитет уже работает на директора. Он чувствует, что признан в якутском социуме, что у него немало поклонников и друзей. Но значит ли это, что можно почивать на лаврах? Работать и жить, не прилагая особых усилий? Жизнь уже вроде бы не должна преподнести никаких сюрпризов. Правда, директор тогда не знал, что «переваливает» через трудовой экватор. Это мы сейчас об этом знаем.

Снова читаю дневники лидера театрального мира республики. 1999-2000 годы. 80-й театральный сезон. 15-й год работы директором в ГАРДТ. 5555 дней работы в театре. Директор обожал магию цифр, мог бы работать профессиональным нумерологом. Но об этом чуть позже. С чего же начинается новый блокнот, новые хроники театрального Харона? «02.11.1999 г. Идут репетиции спектакля «Девушка с большим ртом». В театре новый главреж – Георгий Нестер. Решаю вопрос со щитами для снежных клумб на пл. Ленина. Едва спасаю аванс… Ухожу выжатый как гондон. Вот так работаю!». А вы говорите, почивал на лаврах… Новый сезон только начался, но через два дня директор снова записал: «Честно говоря, очень устаю, но бегаю как Гуран». Еще бы! Иван Иванович был сам родом из края, где водились гураны, для него это был символ малой родины. Для подпитки своих душевных сил он часто обращался к своей родине – Амурскому краю, бывшей Читинской области, родственникам с деревни Болотово, откуда был родом. Писал, звонил, приезжал в свою деревню. В середине декабря 1999 года директор слетал на столетие родного БРУ – Благовещенского речного училища и записал позже, что «поездка в прошлое» удалась на пять с плюсом, и опять-таки вдохновила его на новые свершения.

«7 ноября 1999 г. Великий Октябрь. Дежурю с семи утра. Снежок и ветерок на улице. Хорошев И.Ф подмел парадное крыльцо, другая уборщица – «не заросшую тропу» к памятнику А.С. Пушкина. Дома и в театре полный порядок. Какой я упрямый и сильный! Но насколько меня еще хватит?! Болит сердце очень». Таких записей – о мучительной боли в области сердца немало. Но эти записи всегда сопровождаются важными уточнениями о том, что директор преодолевает эту боль. Для него стакан всегда был наполовину полон, а не наполовину пуст, то есть он был оптимистом. Директор постоянно что-то делал в театре, порой даже мелочи, для него было важно продвижение вперед, даже мелкими шажками. Наш упрямый и сильный герой неустанно проводил работу над собой, не давая возможности недугу одержать над ним победу. И, надо отметить, что эта борьба – за собственное здоровье, за продолжение жизни, за результаты в работе – всегда давала впечатляющие плоды.