Афанасий Петрович подошел к одному из шкафов, открыл стеклянную дверцу и снял с полки небольшую, размером с книгу, но очень дорогую икону. Он повернулся лицом к «Анне», двумя руками приподнял икону и перекрестил её

– Благословляю тебя, доченька. И пусть Господь и Мать-богородица защищают тебя во всех путях твоих, – Афанасий Петрович всхлипнул, а потом и вовсе залился слезами.

Анастасия Куприяновна ловко перехватила икону и тоже осенила «дочь», приговаривая слова молитвы. Дело было решено.

А через два дня в доме появился князь Ногин. Ему было известно о падении невесты, о том, что спина ушиблена, и он ожидал, что под этим предлогом свадьбу придется отложить на неопределенное время. Но каково было его удивление, когда вышла Анастасия Куприяновна и радостно сообщила, что «Анна» согласна выйти замуж в самое ближайшее время.

– Только и вы, князь, сдержите слово, – она тревожно заглянула ему в лицо. – Векселя на двадцать тысяч до свадьбы пожалуйте…

– Непременно, дорогая Анастасия Куприяновна. Можно ли сомневаться? – он огляделся по сторонам. – А где же несравненная Анна Афанасьевна? Осчастливит ли она нас сегодня своим присутствием?

– Как вы нетерпеливы, князь. Не желаете ли бокал шампанского по такому случаю? – царственным жестом хозяйка указала на стол, сервированный шампанским, икрой и фруктами.

– Не откажусь, любезная Анастасия Куприяновна…А вот и наша красавица! – князь театрально вскинул руки и устремился навстречу к «Анне», неторопливо входящей в гостиную.

Но на полпути живость князя уменьшилась. Последние метры он просеменил по инерции и остановился в нерешительности. Словно забыл, что дальше надо делать и говорить.

Князь на мгновение засомневался, а барышню ли Лыкову он видит. С первого свидание он вынес совершенно другое впечатление о девице, которую собрался взять в жены. Тогда это было сущее дитя, избалованное, самолюбивое, но дитя. А сейчас перед ним стояла и с любопытством его разглядывала молодая женщина, гордая, неприступная, требующая почтения.

Но уже в следующее мгновение «Анна» опустила глаза, и чары развеялись. Князь облегченно хрюкнул:

– Добрый день, уважаемая Анна Афанасьевна, – «Анна» протянула ему руку для поцелуя. – Смею ли я спросить о вашем здоровье?

– Благодарю, князь, я совершенно здорова, – она старалась говорить тихо, чтобы создать благоприятное впечатление.

По рассказам «Анна» имела представление о внешности князя Ногина, и была согласна с мнением тех, кто видел его хоть однажды.

Действительно, похож на жабу, и характер, видимо, скверный. Хорош жених! С таким ухо надо держать востро, не то проглотит, как комара. Знать, «маменька» лучшего для дочери не смогла найти.

К ним спешила Анастасия Куприяновна.

– Вот и слава Богу. Теперь прошу к столу. Анечка, – ласково обратилась она к «Анне», – приглашай дорогого гостя, – «мать» суетилась, окружая заботой и лаской князя.

Нисколько не церемонясь, гость взял бокал и, глядя снизу вверх на хозяев, произнес:

– Здоровье будущей княгини Ногиной!

– Ах, ах, ах! – умилилась Анастасия Куприяновна. – Мы так счастливы князь! Поверьте, для нас большая честь породниться с вашим семейством. – Потом она взяла «Анну» за руку, – уверяю вас ваше сиятельство, что лучшей невесты вам и не найти. Мне, – промокнула невидимую слезу платочком, – жаль отдавать дочь в такие юные годы. Но я и помыслить не могла отказать вам, князь.

Гость слушал словоизлияния хозяйки, а сам все косился на невесту. Он не ошибся в выборе! Необычная красота девушки, её гордость и достоинство – все это стоит двадцати тысяч. А сколько удовольствия он получит, когда приведет её в спальню! Надо как можно скорее назначать день свадьбы!

– Хотелось бы, уважаемая Анастасия Куприяновна, узнать ваше мнение по поводу дня венчания, – князь поклонился.

– Милый князь, мы ни одного лишнего дня не заставим вас ожидать. Кончится пост…

– К чему такая спешка, – упрекнул Афанасий Петрович, до этого помалкивающий. – Невесте еще приданое не припасено.

– Верно, верно, – согласилась жена. – Как можно без приличного приданого? Завтра же начнем…

– Приданое будем готовить в городе, – перебил жену Афанасий. – Пусть Анна едет к Александре…

– Нет! – вскрикнула Анастасия Куприяновна.

– Почему? – муж не уступал.

– Александра больна и не сможет …

– Сможет! – отрезал Афанасий Петрович. – Это мое слово! Завтра же и поедем.

Анастасия растерянно переводила взгляд с мужа на дочь, с дочери на князя. Возразить ей было нечего.

«Анна» наблюдала всю сцену с интересом. «Мать» явно была напугана перспективой встречи дочери с теткой. Почему? Может, дело в том, что Александра тоже упала с лестницы и тоже накануне свадьбы. Много совпадений. Слишком много. Что ж будем разбираться.

– Позвольте мне покинуть вас, – слабым голосом проговорила «Анна». – Голова разболелась.

– Конечно, конечно – князь оторвал короткое толстое тело от кресла. – Позвольте… – он приблизил свои губы к руке «Анны», ожидая реакции с её стороны.

Но рука не дернулась, не задрожала. Поцелуй не взволновал невесту. Тогда он слегка сжал тонкие пальцы «Анны». В ответ невеста еле слышно фыркнула и, подарив напоследок равнодушный взгляд, удалилась походкой королевы.

Князь был озадачен.

Вслед за «Анной» торопливо откланялся Афанасий Петрович.

– А не поговорить ли нам князь о наших делах в кабинете? – Анастасии Куприяновне не давала покоя мысль о векселях.

К тому же, ей хотелось выторговать у будущего родственника некоторую сумму под предлогом дороговизны приданого. Она, конечно, не скажет, что деньги на приданое находятся у поверенного в делах. Именно из этих денег будут оплачены наряды невесты. Князю это знать необязательно, а деньги ей сейчас о-о-очень нужны.

«Анна» поднялась к себе в комнату. На сердце было неспокойно. Если раньше она думала о женихе как-то отвлеченно, то сейчас, мало сказать, что непривлекательный облик князя лишил её уверенности в своих силах. Не переоценила ли она своих сил? Не слишком ли самоуверенна? Здесь не двадцатый век, когда можно и милицию позвать на помощь и общественность привлечь. Здесь женщина – раба мужчины, закон и общественное мнение на его стороне. Князь двух жен свел в могилу, говорят, так что же ему помешает и ее вслед отправить?

Надо подумать, хорошенько подумать. Как там подруга Нинка Шахова говорила: существует двадцать способов избавиться от надоевшего мужа, и все будет выглядеть как естественная смерть. Жаль, что не выяснила у нее хотя бы парочку способов. Сейчас бы очень пригодилось.

Ладно, время еще есть. Главное, не торопиться и не нервничать.

***

В реанимационной палате, на жестком ложе, окруженном с обеих сторон металлическими стойками со сложной аппаратурой, лежала женщина. Если бы не тихое щелканье и жужжание аппаратов, любому она показалась мертвой. Заострившиеся черты лица, мертвенная желтизна у висков и вокруг носа, мраморно-белые руки с посиневшими ногтями и отсутствие малейшего движения грудной клетки, свидетельствующее о наличии дыхания, – все это производило впечатление, что женщина уже умерла. Но медсестра, изредка заходившая в палату, внимательно вглядывалась в показания аппаратов, удовлетворенно покачивала головой и вносила данные в листок, закрепленный на пластиковом планшете. Иногда она подходила совсем близко, долго глядела в застывшее, как маска, лицо, недоуменно пожимала плечами, порой даже дотрагивалась до руки, к которой была присоединена капельница, вздыхала и уходила прочь, чтобы через полтора-два часа вновь проделать все те же действия.

Её сменяла другая, мало чем отличающаяся от первой: такой же наряд, состоящий из свободных штанов и куртки, круглой шапочки и маски на лице. Только у первой из-под шапочки выглядывал светло-русый пучок с металлическими шпильками, а у другой – рыжий хвостик, перехваченный мягкой цветной резинкой. Вторая сестра не брала больную за руку, но иногда, подойдя близко, наклонялась к самому лицу, будто старалась уловить незаметное дыхание женщины.

Был еще один посетитель в этой палате. Он появлялся, когда сестры отодвигали марлевые занавески с окна и позволяли ему просочиться сквозь стекло и бесцеремонно усесться на кровать, занимаемую странно неподвижной больной. Солнечный луч скользил по белому покрывалу, по плоской подушке, высвечивал перепутанные пряди волос, бесцеремонно отыскивая в них серебряные нити седины. Особенно много яркого серебра было ближе к вискам – так седеет человек за секунды до встречи с ужасом или самой смертью.

Особенно бережно проходил солнечный луч через левый плотно забинтованный висок, ощущая под собой несмелое биение маленькой жилки, свидетельствующее, что женщина все-таки жива.

Но когда наступали сумерки, на лице женщины все яснее вырисовывалась маска смерти: глубже ложились тени под глазами, чернотой покрывались губы, кожа из бледно-желтой превращалась в синюшно-серую. Казалось, даже аппараты, отсчитывающие каждый толчок ее крови, удивлялись, что она еще жива.

– Думаешь, выживет? – послышалось неразборчиво из-за перегородки, где сидели сестра и дежурный врач.

– Кто знает. Внешних серьезных повреждений, сама знаешь, нет. Но удар пришелся по виску, а как теперь под коробушку заглянешь. Надо в область, снимок черепа делать да специалистам показывать. Но она не транспортабельна.

– А ты заметил, что она больше на мертвую смахивает, чем живую?

– Дорогуша, у нас какое отделение? Реанимационное, то есть оживляющее. Мы оживляем почти покойников.

– Все равно мне кажется, что ее уже нет, только оболочка осталась.

– Это ты про душу говоришь? Так у многих живых ее давно нет, а ничего, живут, двигаются, жрут, пакости другим делают.

– Я пятнадцать лет работаю, а таких здесь еще не видела, только в морге.

– Ладно, только ты свои соображения при себе держи, а то напугаешь родственников, и будут у нас еще пациенты.

Ненадолго установилось молчание. Было слышно, как свинтили крышку с термоса и полилась жидкость. По палате поплыл аромат хорошего кофе. Смачно захрустели печеньем.

– Мне ее дочку жалко. Придет, встанет, смотрит, смотрит. А потом слезки закапают. И ручкой все гладит щеку или волосы. А еще слышала, как эта кроха молилась, Бога просила да Богородицу.

– Не хлюпай, – ответил мужской голос, потом послышались шаги, и кто-то громким шепотом позвал:

– Доктор, зайдите…

– Я сейчас, – произнес врач, одним шумным глотком вытянув из кружки кофе.

Опять тишина, только слышны звуки приборов, да неясные шумы за двойными рамами окна.

Прошло еще несколько часов тишины.

В час, когда засыпают даже самые стойкие и привычные к ночным дежурствам медсестры и врачи, прибор рядом с женщиной стал издавать отчетливые щелчки, зеленая линия на экране будто подзарядилась от неведомого аккумулятора и пошла аккуратным зигзагом, характеризующим хорошую работу сердца. Вместе с этими изменениями, стали происходить неуловимые изменения в самом облике больной. Вначале ушла с лица мертвенная бледность, губы приобрели естественный цвет и не напоминали теперь губ покойника. Чуть заметно шевельнулись ресницы, а пальцы рук слабо заскребли по покрывалу. Вот раз-другой дернулась грудная клетка, пытаясь то ли вздохнуть поглубже, то ли выдохнуть. Нервным тиком задергалась щека. Еще усилие, и женщина со всхлипом вздохнула. Потом еще и еще. В горле зародился, но не мог выйти наружу стон или сдавленный крик. Гортань напряглась, четко обозначились жилы, кожа покраснела от усилий.

Задремавшей прямо за столом дежурной медсестре почудилось, что где-то рядом взвыла сирена, рождая ассоциации с пожаром или другой бедой. Потом она сообразила, что вой раздается в ее палате, подскочила, опрокинув стул, и чуть не снеся косяк, влетела в палату. Так и есть! Кричала женщина, которая неделю не подавала никаких признаков жизни. Да еще как кричала: с каждой секундой крик нарастал, в нем явственно слышались и страх, и боль, и душевная мука. Сестре стало жутко. Она выскочила в полутемный в этот предрассветный час коридор, и столкнулась со спешащим ей навстречу врачом.

– Что? Что случилось? – видно и ему стало не по себе от этого жуткого воя.

– Там эта… которая как мертвая была, стала кричать. Жуть.

– Идем.

Оттолкнув легонько медсестру, врач поспешно шагнул в дверь, натягивая на ходу маску. Автоматически взглянул на часы. Было три пятнадцать. В это время чаще всего умирают. Верно, агония, а жаль: сколько трудов, сколько надежд родных будет разбито в этот час.

Подойдя к кровати, врач остолбенел, рассмотрев страшное выражение лица у больной. Будто в ад заглянула, подумал он, хоть и был атеистом. Наверное, авария привиделась – последнее впечатление перед тем, как ушло сознание. Голова больной в напряжении поднялась, словно ее подушка обжигала, рот был оскален, и все тело напряглось и судорожно дергалось.

Забыв, что рядом стоит медсестра, врач подскочил к столику, выхватил из коробочки ампулу, зарядил шприц и, прижав руку больной своим левым локтем, всадил иглу в предплечье.

– Помоги, – крикнул он, стараясь удержать пациентку, которая не хотела или не могла успокоиться, – убирай все!

Медсестра, выйдя их столбняка, ловко освободила руку женщины от иглы, прикрепленной к внутренней стороне локтя, сняла присоски датчиков и, приговаривая «тише-тише», своей тяжестью придавила дергающееся и выгибающееся дугой тело к жесткому ложу. Через минуту она почувствовала, что женщина поддалась действию успокоительного, стала обмякать под ее руками, судорожные крики перешли во всхлипы, а из-под закрытых век полилась горячая влага.

Еще через минуту так и не очнувшаяся женщина вновь погрузилась в беспамятство.

Дежурный врач и медсестра спиной отходили от постели, на которой минуту назад в смертельном страхе выгибалась больная. Теперь она тихо лежала, но уже не напоминала мертвеца, а была просто пациенткой, которой нужна их помощь.

– У тебя там кофе еще остался? – устало опустился на жесткий стул врач. – Думаю, это кризис. Выживет.

Анна почувствовала на своих веках тепло, открыла глаза, но кроме бело-золотого круга ничего не увидела. В ушах стоял звон, словно маленькие колокольчики качались над нею, рассыпая свою нехитрую мелодию. Динь-динь-динь, слышалось ей. Она напряглась, чтобы понять, откуда исходят эти звуки, но ничего не получалось. Только серый туман начинал заволакивать яркое пятно перед ней, а ей оно так нравилось своей чистотой и теплым сиянием.

Утро, сообразила Анна, солнце. Опять эти звуки…Где Катя?

Она почему-то покачивалась в своей постели, словно старая нянька потихоньку толкала люльку рукой взад и вперед. Ей очень хотелось, чтобы качание прекратилось, но сил не было, чтобы произнести хоть слово.

– Вот и очнулась, – произнес незнакомый голос, чуть хрипловатый, но полный участия и ласки. – Молодец. Как вы себя чувствуете, Наталья Николаевна?

Я что не одна в комнате, еще какая-то Наталья Николаевна здесь? И кто это говорит?

– Откройте глаза, – по-доброму, но требовательно произнес голос. – Не волнуйтесь, все будет хорошо.

Анна осторожно открыла глаза, чтобы посмотреть, кто разговаривает у ее постели. Она сморгнула раз, другой пелена ушла, и вместо яркого радостного пятна, она увидела…Ах! Ангел небесный склонялся над ней. Темные глаза, окруженные мелкими морщинками, смотрели прямо на нее, удерживая ее взгляд, не давая глазам закрыться.

Я в раю, не испугалась, но и не обрадовалась Анна, ангелы вокруг меня. Значит, я умерла. Но когда, почему?

От небольшого усилия мысли Анны стали вновь путаться, и, не решив про себя вопроса, как она оказалась на небесах в обществе белоснежного ангела, провалилась в забытье. Сколько прошло времени, пока она вновь очнулась, неизвестно. Но теперь она не стала сразу открывать глаза, а прислушалась к звукам вокруг нее. Колокольчики она уже слышала, еще стоны, шаги, голоса… Пока она решала, открыть глаза или нет, рядом с ней послышались шаги и приглушенные, но все же возбужденные голоса. Анна взмахнула ресницами: перед ней в белых одеждах, с лицами, наполовину закрытыми тонкой материей, стояли и внимательно ее рассматривали трое небесных посланцев. В глубине ее существа родились слова благодарственной молитвы за то, что она неизвестно за какие богоугодные дела попала в рай.

– Наталья Николаевна, – наклонился ангел с усталыми глазами, – как вы себя чувствуете?

Анна похолодела. Почему ее называют Натальей Николаевной? Хотелось им сказать, что она Анна Афанасьевна, но тут сообразила, что если они узнают, что она не Наталья Николаевна и попала сюда по ошибке, то что будет с нею? Отправят в другое место. Она с содроганием подумала, что другим местом вдруг будет пекло ада. Буду молчать, пришло к ней решение.

– Вы слышите меня? – настойчиво спрашивал ангел. – Если не можете говорить, моргните.

Анна осторожно опустила и вновь подняла ресницы. Ангел вздохнул и отошел. Его место занял ангел поменьше, с голубыми глазами и светлой прядкой, выбившейся из-под белой круглой шапочки. Этот ангел заботливо промокнул ей лицо чем-то мягким и пахнущим лекарствами, потом погладил по руке мокреньким и уколол. Анна не шевелилась и даже старалась дышать через раз. Через несколько мгновений ей неудержимо захотелось спать. Веки отяжелели и сами по себе закрылись. Прежде чем провалиться в сон, она услышала чье-то радостное восклицание и детский смех. Откуда дети взя…, недодумала Анна и отключилась.

Проснулась она от ласкового прикосновения к своей щеке. Пальчики нежно касались ее кожи, приятно холодили и пахли почему-то земляникой. Земляника уже отошла, подумала со сна Анна, и открыла глаза. Перед ней опять было ярко-желтое пятно, а на нем тень. Анна с трудом повернула голову направо и увидела девочку. Маленькую девочку со светлыми волосами под беленькой косынкой и белой накидке, края которой она стягивала одной рукой, а другой тянулась к ней.

– Ты кто? – дрогнули в улыбке губы женщины.

– Мама, мамочка, – залепетала девочка, наклоняясь над нею и гладя ее по щекам вкусно пахнущими земляникой ладошками. – Мамочка, любимая моя, я так боялась, что ты никогда не откроешь глазки. Я так плакала, и папа плакал и бабуля. Мы все плакали, а ты взяла и открыла.

Схожу с ума, решила Анна. Какая мама, что за девочка, какой папа? Бабушка не должна плакать, она год как умерла.

Тут она почувствовала, как девочка гладит ее руку, лежащую поверх белого покрывала. Анна опустила глаза, ожидая увидеть детскую ручку поверх своей. Но, о ужас! Вместо своей бледной, с длинными пальцами и проступающими синими жилками руки, она увидела чужую, короткопалую и с накрашенными розовой краской ногтями. Кроме того, на безымянном пальце тускло светилось тонкое кольцо-ободок.

Это не моя рука, не мое кольцо, в смятении думала Анна, лихорадочно ища обоснования всей этой странной неразберихи.