– Что за вздор ты несешь?! – Сопиков легонько хлопнул рукой по столу (скорей от растерянности, чем от возмущения), – Наверное, я сделал ошибку, вообще согласившись разговаривать с тобой об этой истории! Всеми забытой истории! Которая никого уже не интересует! Ты нагло пристаешь с глупыми вопросами, перевираешь полностью смысл сказанного мной и пытаешься извратить ситуацию в каком-то странном русле…

– Сопиков, Бог с тобой! Чего ж ты так бесишься? Я задала самый простой, невинный вопрос – только и всего! Что ж ты так сильно рассердился? Нервничаешь, весь красный, руки дрожат. Что случилось? Неужели ты не знаешь, с кем уехал Алексеев? Нет, допустить подобное я просто не могу! Предположить такое – значит, смертельно оскорбить тебя, так точно и серьезно работающего с любым фактическим материалом! А, тем более, с фактами такой нелицеприятной истории! Ты ведь так тщательно проверяешь всю информацию! Согласовываешь все сведения! Так неужели ты…

– Хватит юродствовать! – Сопиков почти визжал, голос пронзительный, как у поросенка и было это ужасно смешно (у такого солидного человека такой поросячий визг). Я быстро отвела глаза в сторону, чтобы не рассмеяться, – Да узнавать такие грязные подробности просто не пришло мне в голову! Это же ужас – искать во всем грязь! У нас крупное солидное издание, а не грязный, желтый, бульварный листок! Мы не позволяем себе копаться в грязи!

Сопиков закашлялся, залпом выпил бокал вина, потом отдышался и продолжил более спокойно:

– Я понимаю, почему тебя так интересует именно этот вопрос. Ты привыкла копаться в грязи. Как и большинство работников телевидения, ты привыкла к грязи и эту мерзость ты уже никогда не сможешь с себя отмыть. Следует только один раз взглянуть на твою передачу, чтобы понять, чего ты стоишь. Да от тебя несет грязью за километр, как от вокзального бомжа, и ты распространяешь вокруг себя зловоние! И сколько бы ты не прыскалась дорогими духами, ты все равно воняешь, как и твоя дешевая передача! И чтобы ты ни сделала, это все равно будет вонять! Признаться честно, занимаясь историей о сбежавшем директоре музея, я думал о более высоком, светлом. Я думал о человеке, так гнусно предающем свою страну, свое правительство, превращающем работу (занятие историей) в какой-то грязный фарс. Я думал, насколько низок такой поступок и как важно выносить подобные личные поступки на общественное осуждение, чтобы общество и коллектив знали в лицо подобных негодяев, разбирали их по косточкам, наказывали презрительным отношением к ним и семьям таких перебежчиков… Вот о чем я думал, а не о какой-то грязи ниже пояса, наподобие того – один он уехал или нет! Люди моего положения не думают о такой низости!

Сопиков замолчал. Его глаза рыскали по сторонам как мыши, попавшие в стеклянную банку. Он так тревожно ждал того, что я скажу в ответ на его внушительную тираду, что мне стало не по себе. А я… Я просто утонула в потоке его красноречия! Вот кому бы работать на телевидении в развлекательном шоу! Как чешет языком – ну, просто с ума сойти!

Я поняла все, как только он договорил до точки. Я поняла абсолютно все, и это понимание чуть не подбросило меня на стуле, как сильный разряд электрического тока. Дело в том, что Сопиков не знает, один выехал в Грецию Виктор Алексеев или нет! Сопиков понятия не имеет! Об этом факте его не проинформировали. Либо забыли, либо посчитали, что о подобном никому в голову не придет спрашивать, что незначительная история сама собой затихнет вдали и исчезнет в прошлом, как на воде исчезают круги. Сопиков не был готов к тому, что кому-то захочется копаться в бегстве директора провинциального музея и теперь он просто не знает, что ему говорить. Я застала его врасплох. Этим объясняются и нервозность, и оскорбления в мой адрес, и бегающие глаза… Сопиков ничего не знает! Но, если это так… Значит….

– Успокойся, Сопиков! Я совсем не хотела тебя обидеть!

– А по-моему, хотела!

– Нет, конечно нет! Успокойся! Ты говорил, что большинство информации передал тебе ваш провинциальный корреспондент…

– Я сам тщательно работал с фактическим материалом!

– И посчитал этот факт незначительным…

– Именно! Точно! Незначительным! – Сопиков бурно обрадовался подсказке, – Конечно! Я посчитал этот факт совсем мелким и незначительным и не подумал, что такой грязной мелочи стоит уделять внимание!

– Конечно. Я понимаю. А этот корреспондент – он часто передает информацию в ваше издание?

– Время от времени, если в N-ске произойдет что-то интересное. Происшествие с директором музея показалось мне интересным.

– Были отклики на твой материал?

– Только положительные!

– А жена Алексеева? Ты беседовал с ней?

– А зачем? Что это изменит? Нет, я не счел нужным ей звонить. Кстати, после выхода моей статьи она тоже не позвонила. Наверное, уже знала правду. Я использовал настоящие фамилии, но прошлой семейной жизни Алексеева касался весьма корректно.

– Понятно. И ты не сомневаешься ни в чем?

– Нет, конечно! Но, я не понимаю… Может, ты как-то объяснишь свой повышенный интерес?

– О, это легко! Историю о сбежавшем директоре раскопала одна из моих редакторш, но, прежде чем ее использовать, я решила выяснить, что к чему. А ты, все-таки, первоисточник…

– Вот именно! И, если ты будешь делать такую передачу, ты просто обязана меня пригласить!

– Ну, конечно! Обязательно приглашу.

– И Горянского?

– А вот насчет этого я не знаю Я не знаю, какие отношения и счеты у нашего продюсера с Горянским.

– Хорошие, можешь не сомневаться. У Горянского со всеми хорошие отношения!

– Если так, тогда приглашу. Но я не уверена, что буду делать такую передачу. Скорей всего, нет. Тема исчерпана, закрыта… Ты ее полностью исчерпал!

– Вот именно! Со мной тягаться трудно.

Сопиков себя очень любил. Мы распрощались довольно быстро, для приличия поболтав о пустяках. Сопиков потеплел, узнав, что я не собираюсь составлять ему конкуренцию. Я вышла из кафе, весьма довольная собой. Я узнала важную информацию: оказывается, Сопиков тайно работает на Горянского, ведь именно Горянский поручил Сопикову написать статью о пропавшем директоре музея. Разумеется, получив такую «указку сверху» никакую информацию Сопиков проверять не стал. Проверять даже не пришло ему в голову. И писал он так, как ему диктовал Горянский. И еще, у моего продюсера тоже есть с Горянским какие-то тайные дела, о которых Сопиков, как доверенное лицо, знает, а я нет, хотя и сплю с этим самым продюсером. Возможно даже, вскоре произойдет очередной «передел собственности» и Горянский после раздела собирается получить часть нашего канала. Все может быть. Впрочем, такие подробности меня уже не интересуют. Меня интересует другое: почему высокопоставленный богач Горянский вдруг заинтересовался судьбой ничтожного директора провинциального музея? Какое ему дело до всей этой истории? Я вспомнила письмо… Автор открыто писал о том, что все статьи, вся шумиха в прессе делались с одной целью – переключить внимание, отвлечь это неудобное общественное мнение, направить его на другое. Как странно… Более, чем странно…

Я стала вспоминать то, что знаю о Горянском, и вдруг поняла, что, несмотря на то, что знаю его в лицо, слышала о его предполагаемых общественных делах, знаю наизусть все его должности (одной из них он особенно гордится – депутатской), я не знаю о нем ничего. Безликий серый политик. Ничем не примечательное лицо – без пола и разума. Таких масса. Никаких отличительных черт. Все серое, смазанное, казенное, немного советское. Таких очень много, особенно в политических кругах. Ничего не сделает, ничем не проявится, пройдет его время – исчезнет и никто о нем не вспомнит. А место его займет точно такой же.

Впрочем, я слышала, что он богат: какой-то преуспевающий бизнес, связанный с «подъемом отечественного производителя». Но это богатство, вроде бы, чистое (если уж конкуренты не выкопали грязь перед выборами, может, этой самой грязи и нет)? Может ли эта безликая стандартная фигура быть связанной со скандальным делом? Депутат… В мозгах моих что-то щелкнуло. Я остановилась посреди шумного квартала, лихорадочно хватая мобильник. Депутат!

– Алло? Сара Янг? Я забыла задать вам очень важный вопрос! Как фамилия депутата, у которого Поль брал последнее интервью? Да, то самое интервью, после которого он погиб? К кому он ездил? Как его фамилия?

Я услышала четкий голос:

– Горянский.

Я вернулась в студию в отвратительном расположении духа. Разговор с Сопиковым выбил меня из колеи. Будучи довольно вспыльчивым человеком, я с трудом могла переносить оскорбления и хамство, и сама удивилась тому, что не вылила все вино из бутылки Сопикову на голову. Очевидно, я была задета этим письмом больше, чем сама думала. И, горя нетерпением поскорее приступить к своей цели (то есть распутыванию истории), я была так сильно увлечена этим, что все остальное просто теряла за какой-то стеной. Распутывание истории…. Конечно, звучит гораздо заманчивей, чем тот бред, который я несла в камеру каждый день. Но, прежде чем приступить к главной части (а именно, к распутыванию), следует выяснить самое важное: существует эта история как таковая или нет?

Что я выяснила с Сопиковым? Очень странные нити, которые тянутся не только в N-ский замок. Еще то, что Сопиков лжет. Каждое его слово – ложь, но только вот непонятно, по какой причине он лжет? Сознательно или нет? Если ему приказали повторять все то, что он говорил мне – значит Сопиков лжет бессознательно, автоматически, так, как лгал всегда. Если же Сопиков сам принялся анализировать кое-какие факты и пропажа директора музея показалась ему сомнительной, тогда он лжет сознательно, покрывая себя и тех, кто стоит за ним. В этом случае ситуация намного хуже: почуяв, что от моих расспросов может запахнуть жареным, Сопиков поспешит поставить в известность своих хозяев, и тогда…

А что – тогда? Я еще ничего не делаю, только расспрашиваю! Даже если Сопиков сомневается в пропаже, одних моих расспросов слишком мало, чтобы насторожиться. К тому же, история о редакторше, которая копалась в старых газетах, выглядит очень убедительно. Так мы поступаем всегда. Что же остается мне? Ждать! Продолжать делать то, что я делаю и ждать. Только в этом случае я увижу, как станет развиваться ситуация дальше. В любом случае, я не обнаружила той гладкости и слаженности в фактах, которая может показать ясней любых слов, что полученное мною письмо – фальшивка. Если так много вопросов возникает в начале, что же будет в конце?