В Донецке президент принял решение лететь прямиком в Киев, чтобы разобраться, что происходит, и кто отдает ему приказы. Пока еще никто в команде президента не понимал, что в Киев они уже никогда не попадут. В аэропорту Донецка сотрудники пограничной службы не допустили их вылет в столицу. Бортпроводнице приказали поднять трап и никого не впускать в самолет, а следом за этим аэропорт и вовсе прекратил работу. Два президентских самолета не могли взлететь. Пограничники велели им возвращаться в Харьков – в хорошо подготовленную для президента ловушку, что с каждым часом смыкалась вокруг команды Януковича все плотнее.

В Харьков лететь было нельзя, это понимали все, поэтому приняли решение пересаживаться в автомобили. Тогда несколько вооруженных человек из пограничной службы и милиции попытались остановить их, удержать в аэропорту.

И все же президентской охране удалось вывезти президента из Донецка по направлению к Крыму, но при подъезде в Мелитополь водитель, посланный отдельно на автомобиле в разведку, увидел, что вдоль дороги расположилось около сотни вооруженных человек. Тяжелый транспорт перекрыл дорогу, хуже того, по ходу движения были расставлены пулеметные расчеты. Тогда водитель развернул машину и поехал назад, чем привлек к себе внимание, за ним началась погоня, но он смог оторваться.

После этого с охраной президента связался инспектор ГАИ с того самого блокпоста, где была расставлена засада, и сообщил, что перед ними поставлена задача уничтожить всех, не оставляя никого в живых. То же самое американцы провернули в свое время и с Каддафи, когда послали вооруженных людей напасть на него, а затем объявить, что он пытался бежать из собственной страны с драгоценностями и деньгами.

Тогда охрана президента разбила колонну на несколько неприметных групп автомобилей, и они все поехали в Крым по сельским дорогам.

Вскоре стало ясно, что и в Крыму уже расставлены засады. Так, в Бельбек приземлился чартерный рейс с тремя вооруженными англоязычными группами. Хуже того: передвижение и разговоры президента были под контролем. Именно поэтому американцы всегда и во всем опережали Януковича.

В три часа ночи начальник охраны президента связался с полковником Вооруженных сил Российской Федерации и сообщил, что за их колонной идет погоня, один автомобиль пришлось бросить из-за прострелянных шин. Полковник посоветовал резко уйти в сторону моря, где была намечена точка встречи кортежа и российской вертолетной группы. Полковник с вооруженными спецназовцами поджидал кортеж в засаде, чтобы в случае необходимости прикрыть его, выиграть время и дать людям пересесть в вертолеты.

Автомобили подъехали к берегу моря с выключенными фарами, но, чтобы вертолеты увидели их, им пришлось зажечь их. Лишь только это произошло, как они были обнаружены преследователями: внушительной группой машин с вооруженными людьми. Они бросились к морю, чтобы уничтожить и кортеж, и вертолеты – для этого у них было достаточно и времени, и средств.

Тогда же «Тигр» полковника выехал из засады и преградил преследователям путь. Спецназовцы открыли огонь по бандитам, те замешкались, и лишь через несколько минут предприняли попытку объехать их справа и слева по мерзлой земле, но спецназовцы продолжали обстреливать их, чтобы выиграть время.

С бешеным ревом отрывались от земли вертолеты один за другим, уходя в море с выключенными бортовыми огнями. Когда последний вертолет скрылся из виду, преследователи, должно быть, раздосадованные провалом, на полном газу, с визгом колес направились в сторону, к дороге, чтобы скрыться во мраке еще не погасшей ночи.

24 февраля толпа радикалов захватила резиденцию и администрацию президента Украины. Но Лизы уже нигде не было. Не было ее и в кортеже президента.

Положение Лопатиных было подвешенным: они не знали, вернутся ли в столицу или останутся в Донецке, потому-то Парфен и убедил Карину в том, что ему пока не было смысла искать работу. Так они оказались в квартире его родителей, а жилье свекрови пришлось временно сдать, чтобы иметь хотя бы какие-то деньги на текущие расходы. Сама же Зоя Васильевна, во всем себе отказывающая и живущая в комнате с двумя другими нянями, стала переводить внушительную часть своей зарплаты Карине.

Другая бы женщина на месте Лопатиной с первого дня увольнения стала бы упрекать своего супруга, но не Карина. При всей своей склонности к истерикам и обвинениям, она была, как это ни странно звучит, человеком мягким, добрым, быстро прощающим и умеющим ценить то немногое хорошее, что было в близких людях или вообще в обстоятельствах жизни, в целом не склонных баловать ни ее, ни членов ее семьи. Быть может, оттого-то Карина и смогла так быстро примириться с жуткими событиями, происходящими в стране.

Теперь она украдкой бросала взгляд на широкую спину Парфена, на то, как выглядывало крохотное личико Мити из-за его плеча, как он пел сыну частушки и песенки, и говорила себе, что многие мужья и этого бы не сделали для своих детей и жены, стало быть, ей еще повезло и все когда-нибудь образумится. Когда-нибудь! Леденящее душу слово! Слово, что заставляет все опасения, тревоги, страхи, переживания за будущее застыть, замерзнуть, покрыться коркой льда, потому что ни одно из них не в силах изменить настоящее и будущее. Нужно только ждать, ждать, ждать!

Вдруг в коридоре раздался шум, хлопнула дверь, послышались голоса. Родители Парфена вернулись раньше, чем обещали, и их приход вывел ее из оцепенения. Она относила их к «ватникам», но все же старалась не проявлять открыто своего пренебрежения. Однако при всех своих дурных мыслях о них и о родной матери, Карина умудрялась сохранять в душе уважение к ним, как будто внутри нее были врожденные весы, и то, что было более значимо, перевешивало то, что значило меньше. Политика значила меньше, стало быть, Карина могла спорить, ссориться, возмущаться – но ни при никаких обстоятельствах не отрекаться от близких. А все-таки противоречия эти, что гнездились в ее беспокойном уме, вносили странный разлад в мысли, не умолкающие ни на миг, как сухой треск вечно затопленной печи, как вездесущий звон в ушах, как тикание часов.

– Слыхали новости? – С порога комнаты спросила Вера Александровна.

– Что такое?

– Президент бежал. За ним самолет прислали из Москвы.

– Я же говорила! Вот он на кого работал, на москалей!

– Да что ты говоришь! Если бы все было так просто! Он работал на свою страну, только вот страна… предала его. Автоколонну, в которой он должен был следовать, расстреляли. Если бы он в последний момент не передумал и не полетел на вертолете, его бы убили. Вот и пришлось обращаться к президенту России.

Парфен молчал, не желая давать оценку случившемуся и занимать чью-либо из сторон: родителей или жены. С каждым днем он слабел духовно: нескладные обстоятельства жизни придавливали его, лишая воли и стремлений. Он не пытался искать работу, Украина была в огне, жена не понимала его и ссорилась с родителями, дети были малы и доставляли уйму хлопот, а их содержание требовало столько средств, что он не должен был отдыхать ни дня. Ни дня! Но вот он был в Донецке и не находил в себе сил пошевелить и пальцем, чтобы найти работу, и жена, родители как-то сами улаживали все денежные вопросы.

Тогда-то воображение его стало рисовать сцены из жизни в Европе: существование на пособия, сначала беженцев, потом безработных. Он смог бы прийти в себя, встать на ноги, найти дело по душе, только сначала хорошенько отдохнуть от всего…

Неужели где-то на Западе Европы люди были вольны искать и находить себя, жить так, как считали нужным, неужели они не были разбиты и задавлены суровой действительностью, неизвестностью, хуже того – высочайшей вероятностью наступления нищеты? Почему, почему он не родился где-то в Германии или Франции? Почему он родился в Советском Союзе, в советской семье?

Вера Александровна принялась вздыхать:

– Что теперь будет? Бандеру опять признают героем, как это было при Ющенко, и начнут притеснять русских еще больше.

– Мы – украинцы. – С вызовом в голосе произнесла Карина. Она хотела молчать, стискивала зубы, но слова сами собой вырвались из груди.

– Это мы-то? Что же мы по-русски говорим тогда?

Семен Владимирович, скромный по натуре человек, никогда не встревавший в споры и всегда избегавший ссор, наконец не выдержал и вмешался в этот разговор, издав глухой смешок тогда, когда другому бы на его месте захотелось хохотать от глупости, произнесенной Кариной. Это был поджарый, сильный для своих лет мужчина, потомственный шахтер, сам же после сорока занявшийся небольшим бизнесом. Он любил рыбалку и физическую работу, мало читал и почти не смотрел кино – словом, все, что происходило в настоящей жизни, все осязаемое и видимое глазами увлекало его намного больше, чем призрачное и придуманное, навязанное кем-то извне.

– На Донбассе всегда жили русские. – Сказал он медленно, с расстановкой. – Как и в Крыму, и в Одессе, Харькове, Киеве. Мы уже сразу после распада Советского Союза знали, что хотим быть только с Россией. Первый плебисцит об отделении от Украины прошел в 1994 году, и большинство проголосовало «за». Но все эти годы нас никто не хотел слушать. Россия – наша мать, наша Родина.

– Видели мы, какие «русские» украинцы живут в Киеве! – Воскликнула Карина. – Все против России, все против русских. Майдан держался столько месяцев!

– Еще бы, американцы ведь подсуетились, привезли целый самолет долларов. – Возразила Вера Александровна. – А зарплату платили за каждый день забастовки. Было такое, Парфен? Или я чего-то, может быть, придумываю?

– Было. – Угрюмо ответил Парфен. – И на заводе у нас руководству приходила каждый день разнарядка: сколько человек отослать на майдан. На Майдан!!! Президент, извиняюсь, как последний остолоп, не подозревал, что саботаж был не на Крещатиках, а у него под носом, в его же аппарате.

Вдруг образ, на время забытый, задвинутый другими бурными событиями, вспыхнул перед глазами, а затем все обратилось во мрак, он сделал шаг, чуть не запнулся об игрушки Миры, но вовремя спохватился и не выронил Митю. Таня! Как явственно вспомнил он то утро, когда должен был схватить ее и уволочь с собой, но… поступил иначе. Чувство вины вновь загорелось в нем, стало так горячо, на лбу выступил пот, и он перестал слушать родных, перестал понимать их речь.

– Ну и что, что деньги? – Меж тем говорила Карина. – Люди не дураки, все хотят в Евросоюз.

– Почему же мы не хотим? – Спросила Вера Александровна.

Это была удивительно стойкая невысокая и худая женщина в очках со спокойным взглядом. Она никогда не ела сладкое и сахар, потому что не любила все приторное. Когда ее муж ушел из шахты, занялся бизнесом и стал сполна обеспечивать всю семью, она не бросила работы, хотя та была не из легких: Вера Александровна работала продавцом в продуктовом магазине, весь день проводила на ногах, обслуживала сотни людей в день, тягала ящики с товаром, а затем с редкими перерывами лечила спину, которую то и дело срывала.

– Дело не в том, кто что хочет. – Перебил жену Семен Владимирович. – Дело в том, кто во что верит. Вот веришь ты, Карина, в то, что после вступления в Евросоюз мы будем лучше жить, потому и жаждешь прихода новой власти. А другие верят или знают – так вернее сказать – что вступление в Евросоюз убьет нашу и без того едва дышащую экономику – оттого и не хотят никакого Евросоюза.

Карина порывалась что-то сказать, но слова не приходили на ум. Едкая улыбка сползла с ее полных губ, красивые глаза ее стали необыкновенно серьезны.

– Почему же это убьет нашу экономику? Разве есть предпосылки к этому? – Спросила она без тени издевки в голосе. Семена Владимировича она уважала за то, что он не только многого добился как предприниматель, но и не распустился, когда у него появились деньги, остался так же скромен, как и был, не пренебрег ни семьей, ни женой.

– Потому что именно это произошло в Прибалтике.

– Как это?

Тогда вмешалась Вера Александровна. Она всплеснула руками:

– Боже мой, Карина! Неужели ты ничем не интересуешься, ничего не знаешь о том, из-за чего вообще на президента все набросились? Почему он так долго тянул со вступлением в Евросоюз?

– Да тише ты, Вера Александровна! – Перебил ее Семен Владимирович. – Молодежь, конечно, ничего не знает, у них маленькие дети, работа… Дай мне хоть слово сказать… При вступлении в Евросоюз страна должна согласиться на то, что в нее хлынут беспошлинные товары из Европы… чаще всего немецкие, итальянские, британские… Низкими ценами они задавливают собственные предприятия страны. Но и это не все: наш основной рынок сбыта – Россия, и после того, как мы вступим в Евросоюз, этот рынок закроется для нас, потому что Россия введет либо санкции, либо пошлины, а Евросоюз разрешит нам экспорт в Европу лишь по отдельным крошечным направлениям. К чему это все приведет? Будет все то же, что в Болгарии, Литве, Латвии. Заводы закроются, люди потеряют рабочие места, а затем уедут мыть полы, посуду, разносить кофе – в Европу или Америку. Все придет в окончательный упадок. Президент пытался изменить ряд пунктов в этом договоре, чтобы защитить наши предприятия и наше население, но западные хозяева отказались уступать ему. Чернь, видите ли, не имеет права возражать. А мы для Запада – холопы.

Семен Владимирович умолк, а Карина, во все глаза глядевшая на него, казалось, готова была заплакать: придуманная ею действительность, воздушная, невесомая, беспредельно счастливая и безоблачная – разрушилась вот так тихо и спокойно, без борьбы, без ненависти, без злости, вообще без какого-либо удара или усилия. Свекр легко и безболезненно сдернул пелену с ее глаз, и она будто увидела сцену из собственной жизни, сцену, которая всегда была в ней, но Карина отказывалась ее видеть, потому что все эти месяцы упорно глядела в другую сторону – в сторону, где скоморохи и шуты майдана всеми силами пытались затмить ее разум и восприятие действительности.

Ей бы спорить с ним, как это делали другие в Киеве, не слушать его, не верить ему, обвинять во лжи и глупости, но она была слишком умна и честна, чтобы обманывать себя и окружающих. Карина знала точно, что Семен Владимирович говорил правду, и что никакие ее отговорки не докажут обратного.

Беспросветность будущего во всем своем безобразии впервые предстала перед Кариной, ослепив и оглушив женщину, ей стало обидно до слез и за себя, и за своих невинных детей, которые никогда не будут купаться в столь желанной роскоши, оттого лишь… что имели несчастие уродиться на «неправильной» земле. Она долго глядела уже не на свекра, потому что тот ушел на кухню, а на картину с большим выгоревшим на солнце тоскливым изображением оврага и бора, Парфен менял сыну штаны и не замечал ее ужаса, Вера Александровна уставилась в экран телевизора, не желая пропустить очередные новости, и вот среди этого дыма разрушенных надежд, среди этого душевного смятения ответ сам пришел к ней. Всего одно слово – одно слово, которое должно будет необратимо изменить их жизнь. Но это был не тот ответ, что пришел бы в голову человеку, честному с другими, а главное, во всем честному с самим собой, нет, это был вновь самообман, вновь бумажный туман, вновь бесконечно желаемое, выдаваемое за недостижимо действительное, вновь пресмыкание перед Западом, вновь отрицание самого себя, своей подлинной сути и всего того доброго, что заложила в человеке советская и русская культура.