Глава 4

Сегодня в техникуме я сижу прямо за Василисой и рисую тёте Ане открытку с русско-народной птицей Сирин. Лучше бы я танцевала – но вокруг все рисуют. Постигают русскую народную роспись. И танцевать мне никто не даст.

А я бы – эх! Залезла бы на подоконник. И там танцевала час, даже полтора. Всё мамино занятие, всю её первую пару. Чтобы было видно отовсюду! Чтобы люди радовались! Станцевала б я … Да всё, что умею, пока в кружок народного танца ходила. «Инородного» – это так папа смеялся, когда я стала показывать родителям, чему нас в первую очередь научили. И это был танец живота. Я весной целый месяц ходила в кружок. А потом учительница позвонила моим родителям и сказала, сколько надо сдать денег на костюмы. И меня перестали туда водить. Я так и не поняла, это из-за моего танцующего живота или из-за костюмов.

И теперь, вместо меня, на подоконнике в кабинете техникума красуется совсем другое. Шестилитровая бутыль с чистой водой. Коробка, в которой рулоны и листы серой и жёлтой наждачной бумаги. А на полу под окном притаилось ведро с мутной жидкостью – такой в итоге становится вода, в которой купают кисти после темперы. Пусть даже краску брали самых ярких и радостных тонов: сливаясь, она даёт скучный буро-зелёный цвет.

Такой же цвет у меня на душе. И вот я, значит, сижу и тихо рисую. Потом мама отвезёт меня в школу, где, почти уверена, мы с Евой будем тихонько разворачивать фантики на конфетах и постоянно-периодически пинать под столом ботинки Григория. Потому что этот мальчик сидит впереди нас и он очень противный. А завтра опять всё повторится. Вся эта мутная жизнь без волшебства и спасения.

Как бы я хотела стать Гордеем! Или хотя бы Винсентом. Да у тёти Ани я готова кем угодно стать. Хоть подсвечником!

***

Я Василису из маминой группы почему больше всех люблю? Василиса как скажет: «Жесть!» Как посмотрит решительно – так, что взглядом может угробить коня. А потом обнимает меня и зашепчет, что я её птичка и самая-самая лучшая на свете девочка, и она никому меня в обиду не даст. Василиса тоненькая, чуть толще ветки каштана, что за окном кабинета. А ещё она очень сильная, потому что ест только овощи и фрукты. Василиса собирается пожениться и планирует сделать это где-то через год. Потому что ко всему подходит серьёзно. Она собирается войти в род мужа. А это ведь не просто так, да? Род!

– Вася, ты объясни: род… Вот родители твои тебя родили, родственники с тобой роднятся. А как же твой род? Ты из него уйдёшь, что ли не будешь у них родной считаться? Я тогда лучше замуж не пойду никогда. С дураком каким-нибудь придётся жить, а маму не видеть.

Василиса торжественно отвечает, что у женщины нет рода.

– Да как это нет? Женский род. Мужской род. Так, а что тогда такое средний род? Это чтобы и маму–папу не бросать, и с мужем жить хорошо? Запуталась! Вась?

Василиса вместо ответа протягивает мне пластиковый контейнер для завтраков. Ом-ном-ном! Вкусняшки! Васёнины хрустящие штучки из тёртой морковки, льняного семени, соли и душистых трав.

Когда Василиса рисует, лучше её не отвлекать. Она отгораживается от звуков наушниками и наклоняет голову к листу…

– Вась, Вась! – тычу карандашом в её кружева. – Вась, ты почему одно и то же рисуешь?

Странно, но Василиса не чувствует, когда ей в спину тычут карандашом.

Зато оборачивается со своей третьей парты мама и кидает на меня зверский взгляд:

– А ну тихо! Не отвлекай Василису! А то в коридор сидеть пойдёшь. Вась, упаковку потом не выбрасывай!

Васёна оглядывается, подмигивает мне и ничего не объясняет.

Я тяну шею и вижу, как из–под её кисти на альбомный лист выскакивает главная закорючка – тонкая вначале и потолще потом. Это будет нижняя часть клюва и брюшко. Другая закорючка – спина. Теперь от её конца вниз – волнистая линия: крыло. Дальше – такое милое жирненькое место, это отдельное пёрышко. И от него начинает идти веером хвост. Капельки-точки, чёрточки, колоски в хвосте. Всё такое ровное-ровное, маленькое-маленькое. И вот оно уже складывается в птичку. Василиса ставит чёрной краской («сажей газовой»! – учит правильно говорить мама) последний кружок – глазик. Секунду смотрит оценивающе, поправляет завиток на крыле и… начинается опять всё та же песня.

Как Василисе не надоест? То, что уже сделано, все эти бесконечные ряды птичек, напоминает ксерокопию. А до звонка ещё 40 минут. Птички-птички… Пересяду-ка я лучше к Насте.

Вот у неё, если что, есть пушистый зайчик на рюкзаке. Мы с Настей будем вместе рисовать. Нет. Лучше вместе в буфет сходим, пока перемена не началась. Чтоб без очереди.

Настя знает мой секрет про лестницу и камеры. Что я исцарапаю объективы. Она говорит, что с ней мама тоже ужасно обращается и сейчас они даже дерутся. Потому что Настя выросла и устала терпеть. Однако Настюня считает, что лучше с камерами всё сделать так, будто оно само собой случилось. ПОЦАРАПАЛОСЬ. Нечаянно. «И только, пожалуйста, маме своей не рассказывай!» – шепчет она. Мамина спина впереди. И с мамой шутки плохи, это правда.

Глава 5

– Ко-о-осмос!!! – мама не верит своим глазам. Пошли-то мы с ней на почту, так как мама отследила на сайте, что посылка пришла, и сказала: «Наконец-то! Краски!» Вроде, какой на почте космос может быть? В этом убийственно приличном месте с длинными очередями… Чтобы размяться немного, встали мы с мамой на почте у полок книгообмена. Тут даже не полки, а два шкафа у стены. Книги кое-как лежат, будто стены домов после землетрясения. Всем же скучно на почте, вот и роются. Мама спину свою согнула. Вгляделась. Говорит непедагогично: «Да ну, на фиг!» Выуживает с нижней полки книжку. Стоит, молчит. Потом как закричит про космос!

Мама у меня большая. Поэтому, даже если она просто разговаривает, кажется, что кричит. А уж если ей что нравится/не нравится, то… Папа, кстати, у меня тоже крупный. Даже ещё выше мамы. Он просто огромнущий, вообще большой-большой. Мама с папой советуют: «Пока не выросла, наслаждайся этим. Цени, что не надо, входя в комнату, голову пригибать. Потому что тебе не в кого мелкой быть. Лови момент, Метр Пятьдесят!» А какой момент, когда мне до камер дотянуться надо? И, кстати, уже метр пятьдесят два.

И вот моя мама трясёт книгой перед охранником, который рядом оказался:

– Да вы понимаете, что это? Вот как это? Я подхожу, а она меня ждёт! Здесь же всё про народные промыслы! А я же этим занимаюсь! Вот вы! Какие виды росписи знаете? Хохлому? Красное и чёрное на золотом?

Толстенький охранник ошалело кивает.

– А знаете ли вы, что вот этот золотой фон появляется только после обжига в печи?

– Посуда ведь деревянная? Какой обжиг?

– Да! В том-то и дело! Посуда деревянная, а её обжигают в печи, потому что до того обмазывают вапом – глиной с мелом. И она становится жаропрочной. А поверх вапа присыпают оловянным порошком. А он вообще ни разу не золотистый, а серебряный по цвету.

– Мам, наш номер объявили! – дёргаю её.

– Сейчас – отмахивается мама.

Но охранник уже убегает-отступает, уносит свой живот к дверям. Значит, ему неинтересно было. А про мою маму он подумал, наверное, что психбольная. Мне так жалко маму, что я спрашиваю на ходу: «А почему серебро превращается в золото?» Мама, очнувшись от восторга, устало идёт к окну приёма.

– Потом расскажу. На, картинки посмотри пока.

«Кладовая радости». Автор Анатолий Рогов. «Юному читателю о русском народном искусстве и его творцах». Юный читатель – это я: Маша-Маша. Знаете, почему два раза? Потому что очень хочу, чтобы у мамы с папой были два ребёнка.

***

В техникуме Настюха показывает мне сине-зелёный синяк на руке:

– Видала, какой большой? Новый…

– Кто тебя? Твоя мама?!

Настя мотает головой отрицательно:

– Это дети. Они убьют меня скоро.

Понятно. Я Настеньку обнимаю и жалею. Маленькие дети бывают и противные, это точно. Но мой братик Макар будет не таким. Будет очень хорошим. Мама обещает только, а братика всё нет. Ну как может не появиться тот, кого ты так ждёшь и обожаешь?!!

А вот Настёне от детей попадает. Она с ними на работе имеет дело. Настя – аниматор в развлекательном центре. Занимается тем, что расписывает мордашки и руки малышни. А дети её так любят, что норовят сжать изо всех сил. А то и куснуть. Ну, или разогнаться и врезаться в мягкую Настю. Думают, ей не больно. А она потом в синяках.

Настёнину парту легко узнать: пледик, кружка с кофе, много разных вещей. Тут и сумка, и коробка с темперой, и альбом, и свитер вязаный. И рюкзак с зайчиком–брелоком. Высится Настино добро уютными горами. А Настя между этим всем улеглась почти, голову на парту положила.

– Рисовать хохлому будешь?

– Потом, – отвечает Настя, не поднимая головы с парты и кутаясь в пледик. – Вот ведь: в школе я сидела точно так же за последней партой. И ничего не делала, а только рисовала. На работе я рисую. Пришла учиться – и опять рисую. В чём подвох? Нет подвоха! Хочешь покажу, что дома нарисовала?

Настя достаёт ещё один альбом, там – русалочка, герои аниме. Я сижу и смотрю, как Настюха закрашивает русалке хвост темперой, которая называется «изумрудно-зелёная». Мне очень нравится Настина русалка. По цвету её хвост немного напоминает Настин синяк.

В сто раз интереснее русалка Василисиных птичек. Но мама велела никогда не сравнивать вслух: «Мы, художники, очень обидчивые. Не понравилось – промолчи!» Это их так Елена Геннадьевна учит.

***

«Не понравилось – промолчи!» Да, мне очень не понравилось, очень! Мне совершенно не понравилось и сейчас не нравится, что теперь я всё время у мамы в телефоне. Маленькая такая, беззащитная. Мне страшно от этого. Я дома, под взглядом этих камеры слежения, боюсь пошевелиться лишний раз. Хотя мама и говорит, что я прекрасно выгляжу на экране. Мне кажется, у меня забирают часть меня и теперь я всё время снимаюсь в кино. И, хотя родители уверяли, что я привыкну – я не привыкла!

Сегодня, когда я не пошла с утра в мамин техникум, а осталась дома, был скандал из-за убежища. Я нашла в высоком шкафу старинную скатерть, вышитую цветочками, и застелила ею свой письменный стол. Стол у меня маленький, а скатерть большая, так что края скатерти свешивались до пола. Я написала записку «Никому не беспокоить!», положила её так, чтобы было получше видно камере. Принесла с кухни печенья и бананов. Залезла под стол на подстилочку. Ну, совсем как тёти Анин Винсент, помните его? И сидела там с телефоном. Хрустя печеньками.

Я бы и так могла сидеть с телефоном, не прячась, но мне хотелось, чтобы никто не знал, чем я занимаюсь. Скатерть, а вечером одеяло и темнота теперь мои лучшие друзья. Они меня защищают. Мама стала названивать ровно через пять минут. Я отвечала из-под стола. Мама требовала, чтобы я вылезала. Я отказалась. Мама пригрозила, что скажет папе. Я была согласна и на это. И что вы думаете? Через полчаса, когда мне уже немного надоело сидеть под столом, и от скуки я стала рисовать зубочисткой на банановых шкурках русалку, как у Насти, мама приехала!

Мама так возмутилась моим поведением, что даже говорить от своей сердитости не могла. Сверкала глазами и расшвыривала вещи: меня за руку – на тахту, сорванную со стола и скомканную скатерть – на высокий шкаф, банановую шкурку с русалкой – в мусорное ведро. А мой телефончик она зашвырнула к себе в сумку.

И после этого мама со мной не разговаривала. Села на кухне у окна и давай себе доделывать задание с хохломой. Очень быстро и ни на что (на меня, к примеру) не отвлекаясь. Будто бы в это время на неё смотрела через камеру её матрёшечная учительница Елена Геннадьевна вместе со всеми руководителями техникума, начиная с директора.

Вот так, в тишине и без обеда, я стартовала в школу. А вечером папа говорил мне, что так грубо вести себя нельзя и не надо расстраивать маму. А то ведь мама и заболеть может.

А ничего, что я тоже могу заболеть? С ума, например, сойти? И поцарапать ваши противные камеры? Как я устала ждать Еву! Ева сказала, что она меня всему научит, если я три месяца не буду задавать ей ни одного вопроса про ведьм и сама не полезу ни на какие сайты, чтобы узнать, а как же это всё делается. Это моё первое испытание. И да, я от него страдаю. Но пока терплю.

Вот о чём я думаю под одеялом и в темноте, А под камерами я уже и думать боюсь. Вдруг у меня по лицу всё заметно, о чём я думаю?