Утром они спохватились, что вчера под водочку съели почти всю еду, поэтому каждому выдали по одному бутерброду, а Пашке оставили два. Потом занимались тем, что раскладывали вещи. Квартиры сдавались с мебелью, старенькой, конечно, но еще приличной и даже удобной. У Юры и Риты, например, в гостиной стояли раскладной диван, сервант, два кресла и тумбочка под телевизор, которого не было. В спальне, которую Риты выбрала для себя, стояла двуспальная кровать, комод с зеркалом, еще одно кресло и огромный на всю стену шкаф. Кухня была не широкой, но длинной и заканчивалась окном, в котором не было стекла, а только опять-таки алюминиевая трисса, которая так плотно закрывала окно, что и без стекла влезть в квартиру было невозможно. Было и еще кое-что непривычное в этой их первой израильской квартире. Возле двери была красная кнопка с подсветкой изнутри. Такая же красная кнопка была у двери в ванную. Пытаясь выяснить, зачем эти кнопки нужны, они несколько раз включали их и выключали, но в квартире ничего не менялось. Уже потом, у Берты Соломоновны, они спросили у Марианны об этих загадочных кнопках. Оказалось, что кнопка у двери включала свет на лестнице. В израильских домах свет на лестнице не горит постоянно. Когда кому-нибудь нужен свет, он включает его, благо такие кнопки есть у каждой двери и снаружи и внутри, и при входе на лестницу с улицы, а через несколько минут свет сам выключается. Не успел пройти, включай снова.

А кнопка около ванной оказалась выключателем от электрического бойлера. В Израиле в домах нет централизованной горячей воды. В каждой квартире есть установленный на крыше электрический бойлер, который греет воду. Многие ставят еще и солнечный бойлер, тогда все лето у них течет горячая вода без того, чтобы расходовать электричество. А так как лето в Израиле длится восемь месяцев и к тому же зима тоже очень часто похожа на лето, солнечный бойлер очень существенно экономит плату за свет.

Ко времени обеда они все уже были очень голодными. Удивительнее всего, что даже Пашка проголодался. Там, дома он очень плохо ел, чем приводил в отчаяние своих еврейских бабушек. Чтобы накормить его, приходилось пускаться на всякие хитрости, читать ему книги, рассказывать сказки, покупать игрушки, а тут он вдруг уже в двенадцать часов объявил, что хочет кушать и с ожиданием посмотрел на мать. Та, бедная, растерялась, не зная, что сказать. Впервые в жизни у нее не было еды для сына. Пришлось Саше взять это дело в свои руки и объяснить ребенку, что сейчас еды нет, но через два часа они пойдут в гости к Берте Соломоновне и Семену Борисовичу и там их будут кормить обедом, а сейчас пусть он не просит еду и не расстраивает маму, а еще об этом никогда не должны узнать его бабушки, иначе и папе и маме не сносить головы.

В гости они отправились в половине второго, так как и сами уже ужасно проголодались. Там уже были Марианна с мужем и высокий симпатичный мальчик, их сын Дани. Он в прошлом году окончил школу и теперь служил в армии.

– Ха, армия, это у них называется армия, – вмешалась Берта Соломоновна, когда они спросили у Дани, как ему служится. – В этой армии он каждый вечер приходит домой, а в пятницу и субботу он выходной. Вы где-нибудь видели такое, чтобы вся армия имела два выходных в неделю, и чтобы все разъезжались по домам. А если начнется война в субботу? А все солдаты и командиры, между прочим, выходные. Что тогда будет со страной? Азохен вэй нам всем с такой армией. Нет, если бы я умела писать на иврите, я бы написала пару слов их министру обороны.

– Бабушка, здесь страна маленькая, если что-нибудь случится, все очень быстро окажутся на месте, – смеясь, стал успокаивать ее Дани.

– Ой, да не обращайте на нее внимания, – подал голос Семен Борисович. – Она же у нас последняя коммунистка и сталинистка. Мне придется ее держать, а то она еще и революцию устроит.

Все это было смешно, и хозяева встретили их очень радушно, но на столе пока стояли только пустые тарелки и бутылки с вином. По принципу сытый голодного не разумеет вместо того, чтобы сразу накрыть на стол, им стали сначала показывать квартиру и вид с балкона, потом завели светский разговор и неизвестно, сколько бы еще это продолжалось, если бы маявшийся за пустым столом Пашка вдруг не спросил громким шепотом, когда уже им дадут обед, потому что он голодный. На Пашку дружно зашикали родители, но пристыженная Берта Соломоновна с извинениями и причитаниями кинулась на кухню и чуть ли не бегом стала выносить и ставить на стол угощение. Ей помогали Марианна и Давид, поэтому на стол накрыли чуть ли не мгновенно, и красным от смущения гостям стали тут же накладывать еду.

За обедом Марианна рассказала им, что они должны будут делать завтра.

– Я только недавно прошла все это с родителями, поэтому я все точно знаю, и мы с вами завтра все сделаем. Первым делом вы откроете счет в банке, – сказала она.

Услышав про счет в банке, они вздрогнули и посмотрели друг на друга. Такие слова как «счет в банке» в их социалистических головах прочно ассоциировались с понятием «акула капитала» и большими деньгами, а ведь у них пока еще ничего не было.

– Да не волнуйтесь вы, – успокоила их Марианна. – Для открытия счета достаточно положить в банк десять шекелей. Просто, деньги на жизнь и на квартиру Сохнут, то есть на самом деле министерство абсорбции, вам будет пересылать на ваш счет в банк. Поэтому открыть его нужно сразу же, а то вы не сможете получать эти деньги. Потом мы пойдем в Сохнут, вы там зарегистрируетесь и дадите номер своего счета. Потом вам нужно будет встретиться с хозяевами квартир и подписать с ними договор. Вам нужно будет заплатить им сразу за полгода. Но это тогда, когда вы получите деньги, где-то через неделю. А пока я за вас поручилась. Они сдают квартиры не первый раз и знают, что нужно подождать, так что с этим все будет в порядке.

– А нам что дадут деньги, чтобы уплатить сразу за полгода? – удивились гости.

– Ну да, но это деньги за квартиру. А на жизнь вы будете получать каждый месяц в банк. И еще вам полагаются деньги на электротовары: телевизор, холодильник, стиральную машину и газовую плиту. И вам еще нужно будет пойти в таможню снять мехес, то есть таможенную пошлину. В течение первых трех лет вы имеете право купить это все без мехеса. А он, кстати, составляет сорок процентов от стоимости товара. И еще вы можете купить машину тоже без этой пошлины. И еще вам нужно записаться в ульпан.

Юра и Рита почувствовали, что у них уже кружится голова от обилия информации.

– Но как же мы все это успеем сделать? – только и смогли они выдавить из себя.

– Так я же буду с вами. Я поведу вас, куда надо и мы все быстро сделаем, – снова успокоила их Марианна. – Я ведь в школе работаю, так что у меня отпуск.

Они тут же кинулись благодарить ее, но она только махнула рукой.

– Да мне все равно делать нечего, я буду только рада вам помочь.

После обеда хозяева хотели снова снабдить их продуктами на вечер, но они решительно отказались. Им уже и самом деле было стыдно, и они решили лучше умереть от голода, чем снова одалживать еду. Слава богу, выяснилось, что умирать такой ужасной смертью им все-таки не придется, так как вечером наступал моцей – шабат, то есть, исход субботы и некоторые магазины открывались и работали до поздней ночи. В частности, один из таких магазинов был большой супермаркет на выезде из их городка. Он назывался «Гиперколь», и в нем можно было купить все, что угодно. Им объяснили, что туда идут все автобусы и, если они скажут название, им объяснят, где выйти, а там они сразу его увидят.

– А во сколько же все-таки он открывается? – попытался уточнить у Марианны Саша.

– Когда кончится шабат. Вы смотрите на небо и узнаете.

– Не поняли. Причем здесь небо? Это что такая шутка? – удивились они.

– Нет, это серьезно. Шабат кончается, когда в небе появляются три звезды, – объяснили им.

– Ничего себе. И что у вас вечером все стоят и смотрят на небо?

– Нет, конечно, – засмеялись им в ответ. – В календарях написано во сколько начинается исход субботы. И религиозные тоже знают. Это мы просто точно не знаем, потому что не интересуемся, но примерно это около восьми часов. Да вы и сами увидите, когда автобусы пойдут.

– А сейчас они не ходят?

– А вы что не заметили? Конечно, не ходят. Понимаете, – извиняющимся голосом прибавила Марианна. – Мы ведь живем по Торе. То есть, у нас далеко не все верующие, мы например, не религиозные, но все-таки все стараются соблюдать традиции. Мы ведь народ Торы и гордимся этим.

– Так у вас по субботам все сидят дома?

– Нет, у нас по субботам все на пляже или в лесу жарят шашлыки. Но для этого нужно иметь машину и тогда можно ехать куда угодно, а у нас у всех есть машины и даже по несколько на семью. И вы скоро купите, не сомневайтесь.

В общем, из гостей они ушли обогащенные ценной информацией и стали с нетерпением дожидаться конца субботы. Пашка так вообще после пяти часов уселся на улице, задрал голову, стараясь увидеть три звезды. В половине восьмого они услышали шум первого автобуса, быстро собрались, и чуть ли не дрожа от нетерпения, поехали за продуктами. Сначала автобус шел по обычным улицам, потом дома исчезли и мимо окон стали проплывать только какие-то мастерские, производственные здания, склады, заправки. Они поняли, что это начался промышленный район, о котором им говорила Марианна. В Израиле предприятия не строятся в черте города, они все собраны в одном месте обычно на выезде и это место называется промышленным районом. Вскоре автобус остановился на углу, где дорогу пересекало шоссе, и перед ними засияла укрепленная на большом здании реклама «Гиперколь».

Приехали, обрадовались они, кинулись к выходу и, с трудом дождавшись зеленого света, перебежали дорогу и подошли к магазину.

Увы, он был закрыт, и внутри не наблюдалось никаких признаков жизни. Они заметались вокруг входа в магазин, пытаясь определить, откроется он или нет. Какой-то прохожий правильно угадав, что им надо, остановился возле них и закивав головой сказал им, показав на часы.

– Он откроется, откроется, еще пятнадцать минут.

Они немного успокоились, все, кроме Пашки. Тот уцепился за ручку двери и нетерпеливо спросил:

– Как будет на иврите «Я хочу кушать»?

– Ани роце леехоль, – недоуменно ответила ему Белла.

И тут Пашка, набрав полные легкие воздуха, вдруг завопил на всю улицу, колотя руками и ногами в стеклянную дверь супермаркета.

– Ани роце леехоль, ани роце леехоль.

Родители попытались оттащить его от двери, испуганно оглядываясь по сторонам, но все их усилия были тщетны. Пашка вырывался и снова бросался к двери, крича еще громче прежнего. Понемногу возле них собралась небольшая толпа. Один старик, подошедший раньше других, взял на себя роль гида и охотно объяснял окружающим, что это русский мальчик, только приехал из России, голодный, так как там кушать нечего, и здесь вот магазины закрыты. Люди ужасались, ахали, охали, всплескивали руками, рылись в сумках, но как назло, ни у кого не было с собой никакой еды.

Многие заговаривали с Пашкой, пытались объяснить ему, что магазин вот-вот откроется и там ему купят много еды, но ничего не помогало, Пашка продолжал орать и колотить в дверь. Наконец, один мужчина, издав торжествующее восклицание, ринулся куда-то в сторону и через несколько минут вернулся, неся огромную порцию мороженного. Он сунул его в руки Пашке и, погладив его по голове, жестом показал, чтобы он скорее ел, чем тот и немедленно занялся. Толпа заапплодировала и облегченно вздохнув, стала смеясь расходиться. Смущенные Белла и Саша, вытащив деньги, пытались выспросить у великодушного прохожего, сколько они ему должны, но он даже и слушать не захотел, а пожелав им на прощание всего хорошего, зашагал прочь. Пашка, очень довольный собой, уселся неподалеку и стал сосредоточено лизать мороженое, а взрослые, увидев, что толпа рассосалась, тоже отошли в сторону, пытаясь прийти в себя от пережитого позора.

Наконец, к входу в магазин стали подходить люди, по уверенному виду которых можно было определить, что они там работают. Действительно, некоторые из них открывали дверь своими ключами, другим открывали изнутри, но магазин быстро наполнялся. Наконец, наступил момент, когда в магазине вспыхнул свет, и они поняли, что можно заходить. И зашли, и остановились как громом пораженые, когда увидели, куда они попали. Дело было даже не только в том, что перед ними на добрую сотню метров протянулись прилавки и полки, заставленные невобразимым количеством самых разнообразных продуктов, а еще и в самом магазине. Он был роскошный, другого слова просто нельзя было подобрать. Роскошный, потому что все его полки сверкали яркими бутылками, коробками, пакетами, жестянками. Всем тем, что там у себя дома они доставали по большому блату или покупали за сумасшедшедшие деньги у спекулянтов и держали только для гостей, чтобы поразить их, держали и растягивали как можно дольше, несмотря ни какие сроки давности. А потом, когда содержимое все же кончалось бережно ставили такую баночку или коробочку на полку в кухне, чтобы украсить ее. А здесь все это было свободно и в таком количестве, что не скупишь даже за всю жизнь. Как зачарованные они пошли вдоль полок, делая на каждом шагу удивительные открытия. Оказывается майонез, который у них выпускался безвариантно одного и того же вида в скромных набольших баночках, бывает десяти, нет пятнадцати сортов. И его не нужно доставать или покупать по случаю, если повезет, и держать потом два-три месяца в холодильнике, чтобы приготовить оливье для гостей на праздник, а можно в любой момент свободно зайти и купить. А кофе, растворимый кофе, который они тоже доставали с таким трудом и расходовали как можно бережнее, он тоже бывает разным, а не только индийским. А вот и колбасы, Их не выбрасывают через окошечко прямо в руки мающихся в ожидании несколько часов покупателей. И те не вырывают, огрызаясь и толкаясь, друг у друга завернутые в бумагу куски колбасы неизвестно какого сорта, нет, эти колбасы просто висят и ждут покупателей, пожалуйста, бери-не хочу. А сколько же их. Разве бывает столько сортов колбасы, смотрите, и вареные и копченые, и черт, глазам своим не верим, самые настоящие сырокопченые. Смотрите сервелат, и салями, только подумать, салями, о которой они только слышали и никогда не видели. А вот и окороки, и буженина, а там просто мясо и куры, отличные упитанные куры, и совершенно свободно, только подумать.

А сколько разных сортов сыра, а мы думали, что сыр бывает только голландский, российский и пошехонский, если повезет. Ой, смотрите, багеты, длинные французские багеты, как в фильме «Мужчина и женщина». Ну да, весь мир видел в этом фильме трагическую историю любви, а мы видели еще и багеты, и дубленку Анук Эме, и ее сапоги и все остальные символы красивой жизни, которой были лишены от рождения.

– Ой, мама, папа, жвачка, смотрите, сколько жвачки, – вдруг раздался леденящий душу визг, и Пашка обеими руками схватил с какой-то полки столько ярких пакетиков с жевательной резинкой, сколько поместилось в его жадных ладошках. От возбуждения он громко смеялся, и видно было, что он не верит своим глазам, что на свете бывает такое количество жвачки. До сих пор ему изредка покупали на толчке даже не пачечку, одну единственную пластинку за рубль, и он откусывал от нее крохотные кусочки, такие, что даже не чувствовал, есть во рту что-то или ничего нет. Он прижимал к груди эту желанную жвачку и опасливо косился на взрослых, не заставят ли они его положить все назад. Но те не обращали на него внимания, сами превратившиеся в детей, и в восемь рук хватающие все, что казалось им самым привлекательным и желанным. Когда через час они подошли к кассе, их коляска была заполнена доверху ярчайшими пакетами и баночками, в большинстве из которых находилось неизвестно что, во всяком случае, они не имели об этом ни малейшего понятия. А над грудой всего этого восседал Пашка, восседал как король, только вместо державы в одной руке у него был огромный ананас, а вместо скипетра в другой руке, он держал французский багет, а на коленках возвышалась гора пачек с жевательной резинкой. И вот, когда казалось, им уже больше нечему было удивляться, возле кассы они испытали еще одно потрясение. Им дали целую кучу пластиковых пакетов, чтобы положить покупки и дали совершенно бесплатно. Но доконало их все-таки даже не это. Последней каплей стало то, что кассирша сказала им «Спасибо за покупки». Не «Давайте, проходите скорее», не «что вы тут застряли, людям мешаете», не «нахватали тут, покоя от вас нет», а «спасибо за покупки» и улыбнулась. Вот этого нервы у них не выдержали, и отойдя от кассы, Белла вдруг отпустила ручку коляски и, закрыв лицо руками, разрыдалась. Остальные даже не стали спрашивать ее, почему она плачет и так было все понятно, но она, отняв руки от лица и обводя потрясеным взглядом огромный супер, заговорила сама.

– Семьдесят лет, боже мой, семьдесят лет советской власти нас обманывали. Нам говорили, что капитализм это плохо, что там люди все угнетенные, несчастные, не знают, что с ними будет завтра, а вы посмотрите на них. Они же все веселые, довольные, все покупают, у них на все есть деньги. Мы же дикари, ничего этого не видели, а они привыкли к этому, они знают, что лежит во всех этих коробках, они выросли с этим, они не понимают, что можно жить по-другому. Они не представляют себе, что это такое, бегать по пустым магазинам и думать, чем накормить ребенка и мужа. Они же просто идут и берут все, что им надо, и уверены, что так и должно быть.

Они уже вышли из магазина и шли к остановке, а она все не могла успокоиться и говорила, говорила, а они сами потрясенные не меньше ее, молча слушали, понимая, что она права.

– Саша, ты помнишь, когда Пашка родился, в магазинах не было не только пеленок, даже байки несчастной не было. Мама по большому блату достала материал, и они с бабушкой настрочили пеленок, а мы потом их стирали, стирали без конца. Наша старенькая стиральная машина поломалась, и мы стирали руками, вываривали в марганцовке, а потом часами, – тут она не выдержала и снова зарыдала, – гладили, гладили с обеих сторон. Тогда была зима, и мы сушили их в доме, весь дом был в пеленках и в этих страшных байковых ползунках, которые нам дарили после своих детей соседи и друзья, потому что их тоже негде было взять. В доме было холодно, и они не сохли, и мы часами стояли и держали их над газом, и так мучались, так мучались, что сил даже нет вспоминать об этом. А соски? Одну единственную немецкую соску мне подарила подруга, и мы дрожали над ней как над сокровищем, потому что пустышек в магазинах не было вообще. А бутылочку для него мы выпросили в универсаме, в пункте сдачи посуды, помыли ее, и с таким трудом в четыре руки натягивали на нее соску и сами кололи в ней дырочку иголкой, а она оказывалась то большая, то маленькая, и он то захлебывался, то ничего не мог высосать через нее.

– А по телевизору тогда, как нарочно, показали французский фильм «Трое мужчин и младенец в люльке», и там они пошли в магазин и за пять минут купили для ребенка одноразовые подгузники и всю одежку, и питание, много коробок разного детского питания. А у нас тогда был один виталлакт, и то мы его заказывали, иначе нам бы он не доставался, и еще я каждый день ходила в детскую кухню при поликлинике, и там мне давали немного творога и маленькую бутылочку кефира, я и по сей день день не знаю из чего их там делали. А здесь вы видели, сколько детского питания и огромные пачки этих одноразовых подгузников, о которых мы и мечтать не смели. А соски, видели какие красивые яркие бутылочки? А соски уже натянутые на пробочки с отверстиями и точно такими как нужно? А еще сверху крышечки, чтобы не пачкались? Ну, почему, почему мы были лишены всего этого? За что мы так провинились?

– Так, Белла, хватит, перестань, – прикрикнул на нее Саша, видя, что она опять готова зарыдать. – Мы уже оттуда уехали, и теперь у нас тоже все будет.

– А кто нам вернет все эти годы мучений? Кто?

– Ничего нам не надо возвращать, мы еще молодые, у нас впереди времени хватит, чтобы забыть все это и жить нормальной жизнью, – уже мягче сказал ей муж.