Для Риты и ее брата Юры все началось с того, что они получили письмо от «Шейнер Рейзл». Так в их семье бабушка называла тетю Розу, бывшую жену брата их отца. Самого дядю Гришу ни Рита, ни Юра не помнили, но из рассказов бабушки и мамы им было известно, что у их папы был младший брат, который ни с того ни с сего в восемнадцать лет женился на тридцатипятилетней женщине, вдове какого-то большого, (так говорила бабушка), партийного работника. От него никто ничего подобного не ожидал. В отличие от их папы, который был нормальным хулиганистым мальчишкой, этот Гриша всегда был тихим и застенчивым. Целыми днями он только учился и читал книги. После школы он, конечно же, поступил в технологический институт и вдруг в конце первого курса женился. Когда он объявил бабушке о том, что женится и сказал на ком, та упала в обморок. Еще бы, Рита и Юра ее понимали. У них дома сохранилась фотография его невесты, датированная примерно годом их свадьбы. На этой фотографии Шейнер Рейзл очень напоминала Надежду Константиновну Крупскую на закате ее жизни. У нее было такое же круглое крестьянское лицо, такие же серые стянутые сзади узлом волосы и выпуклые глаза за стеклами больших мужских очков с толстыми линзами.

Придя в себя после обморока, бабушка начала плакать и умолять своего дорогого Гришу не делать такую глупость. Ну, да, он был небольшой красавец, судя по фотографиям, невысокий, худой с большим носом и выступающими вперед зубами, но ведь он же был мужчина. А мужчина, если он чуть лучше обезьяны, уже красавец. Это всем известно. А кроме того, он ведь учился в институте на инженера. Конечно, инженеры много не получают, но ведь все-таки не слесарь же какой-нибудь, а интеллигентный человек, из хорошей семьи.

В общем, чего только бабушка не говорила, какие доводы только не приводила, ничего не помогло. Обычно тихий и неконфликтный дядя Гриша собрал свои вещи и ушел к невесте, которая, кстати, занимала какую-то должность по партийной линии. Они поженились, хотя в ЗАГСе их тоже сразу не хотели расписывать из-за разницы в годах. Но дядя Гриша произнес там речь о любви и взаимопонимании, о внутренней красоте, о душевной тонкости и родстве душ и, тронутые до слез, женщины в Бюро регистрации браков, в конце концов, их расписали.

Бабушка так никогда и не смогла примириться с этой невесткой, хотя как человек справедливый, всегда добавляла, что смотрела та за Гришей хорошо. Он у нее даже поправился, похорошел, стал интересным мужчиной (опять-таки бабушкины слова). Детей у них не было, скорее всего, у Шейнер Рейзл вообще не могло быть детей, и она относилась к своему молодому мужу как к сыну. Он всегда был у нее накормлен, чисто одет и каждый год она обязательно возила его в Крым, где как партийный работник, имела право отдыхать в хорошем санатории. Правда счастье их продлилось недолго. Через пять лет дядя Гриша вдруг скоропостижно скончался, как теперь подозревали Юра и Рита, от внезапной остановки сердца. Это потом уже по телевизору стали рассказывать о том, что такое часто случается и чаще всего с мужчинами, и что быстро сделанным искусственным дыханием можно спасти жизнь человеку, и что в Америке этот курс спасения проходят и пожарные и полиция, и вообще каждая домохозяйка, а тогда об этом никто знал, и, если человек мгновенно умирал, просто говорили, что он умер от разрыва сердца.

Так вот и дядя Гриша в один прекрасный день умер, у всех на глазах. Произошло это, кстати, у бабушки в доме, куда он пришел, чтобы поздравить ее с праздником. Он сидел на диване и разговаривал, и вдруг стал падать набок. Мама рассказывала, что у него сразу посинело лицо, и что самое ужасное, щеки мгновенно полностью ввалились внутрь. Вероятно, потому что из легких вышел весь воздух. Бабушка и мама начали кричать, папа вызвал скорую помощь, но когда врач приехал, было уже поздно. Дядя Гриша умер. Бабушка потом говорила, что он потому, наверное, так рано и женился, что предчувствовал свою скорую смерть.

После смерти мужа, Шейнер Рейзл вообще перестала поддерживать отношения с их семьей. Когда встречала на улице бабушку или папу, просто здоровалась и проходила мимо. Разговаривала только с мамой, потому что мама была единственной, кто «относился к ней по-человечески», говорила она. А мама говорила, что ей было просто жаль эту женщину. Все над ней посмеивались, потому что она была такая некрасивая, и «усыновила себе мужа». Но мама говорила, что Гриша, даже если и женился на ней из жалости, все равно был с ней счастлив, и жили они хорошо, никогда не ссорились, а раз так, то какая разница, что она была старше его и была некрасивой. Грише было с ней хорошо, и это было самое главное.

Шейнер Рейзл поддерживала с мамой отношения и даже навещала ее, когда папы не было дома, еще и потому, что к тому времени у мамы уже был Юра, а потом появилась и Рита. Бедная Роза очень любила детей. Когда Рита выросла, она стала понимать, какая это была трагедия для несчастной женщины. Она, наверное, и за дядю Гришу согласилась выйти замуж, потому что он был как бы ее ребенком. После его смерти она рассказывала маме, что собиралась со временем найти ему молодую жену, симпатичную, здоровую, способную родить ему детей, но, видно и в этом ей была не судьба. Никаких родственников у нее не было, и Рита и Юра оказались единственными детьми, на которых она могла излить свою нерастраченную нежность. Они, конечно, не были ей родными, но все-таки и не совсем чужими. Рита была тогда еще совсем маленькой, но Юра смутно помнил, как к ним приходила какая-то тетя и приносила им редкие тогда апельсины, конфеты «Вишня в шоколаде», которых в магазине вообще не было и другую вкусную еду, которую благодаря своей должности доставала в партийном буфете.

Потом вдруг случилось неожиданное. Шейнер Рейзл опять вышла замуж. В их городе появился человек, который организовал производство пластмассовых стаканчиков. Стаканчики были очаровательными и даже вблизи очень похожи на дорогой хрусталь. Только взяв в руки, можно было по весу догадаться, что они все-таки не хрустальные. Ими время от времени торговали какие-то молодые люди прямо на улице с переносных лотков. Люди расхватывали их мгновенно и уж, конечно, не задавались вопросами, кто их выпускает и на законном ли основании. А как оказалось потом, их выпускала подпольная мастерская, под руководством этого самого приезжего человека, который очевидно приехал в их город, убегая от всевидящего ока ОБХСС. Наверное, он хотел просто отсидеться здесь в глуши в безопасности, но его деятельная душа и коммерческий талант не выдерживали даже недолгого бездействия, и он снова пустился во все тяжкие. Какое-то время, стаканчики проходили незамеченными, но потом чье-то бдительное око остановилось на них, и все закончилось. В местной газете появилась торжествующая статья о том, как был разоблачен подпольный коммерсант и как все его оборудование и товар были конфискованы и уничтожены. Возможно, правоохранительные органы и торжествовали, но простые люди только пожимали плечами и недоумевали. Кому они мешали эти стаканчики. Наоборот все с удовольствием покупали их в неизбалованном дефицитом городе. Они были такой красивой и полезной в хозяйстве вещью, а что теперь? Ну, уничтожили их производство, и кому от этого стало лучше? Назначили бы ему лучше какие-нибудь налоги, что ли и пусть бы дальше работал, зачем же уничтожать. Но на дворе тогда стояли семидесятые годы. До перестройки и первых кооперативов было еще далеко, и талантливому дельцу пришлось срочно уносить ноги. Но в этот раз он, по-видимому, решил кардинально изменить свою судьбу и перебраться туда, где нашлось бы законное применение его талантам. Единственной страной, куда была возможность уехать на постоянное место жительства, не угоняя самолет и не пересекая вплавь Черное море, был Израиль. Почему-то туда стали потихоньку отпускать евреев, но далеко не всех, а только тех, у кого там были прямые родственники, то есть, родители или родные братья и сестры. И вот тут вдруг оказалось, что у Шейнер Рейзл есть в Израиле родная сестра, одинокая старая дева, которая уже давно окольными путями пересылала ей письма и вызовы и звала к себе. Разумеется, та скрывала сестру, как могла, но каким-то образом незадачливый коммерсант все же узнал о ней, и предложил Розе выйти за него замуж и вывезти его в Израиль. Непонятно, почему она согласилась. Всю жизнь ведь была такой преданной коммунисткой, а тут вдруг положила на стол партбилет и подала заявление на выезд вместе с мужем. Ему, видно, оформление документов стоило больших денег, потому что все было сделано очень быстро. Пока неповоротливая правоохранительная система сообразила выписать ордер на его арест, они с Розой уже больше недели были в Израиле. Так как других родственников не имелось, к бабушке заявился какой-то милиционер с повесткой от прокуратуры. Прочитав бумагу, бабушка пожала плечами и саркастически спросила у растерявшегося посыльного, не собирается ли он посадить ее вместо сбежавшего афериста, который даже не является ее родственником. Тот еще поспрашивал, куда и когда уехал получатель повестки, как будто это могло ему помочь, и ушел. На том дело и кончилось.

Потом несколько лет они о Розе ничего не слышали и даже решили, что она навсегда исчезла из их жизни. И вдруг от нее пришло письмо. В нем она рассказывала, что они с мужем поселились у сестры в каком-то загадочном месте, которое называлось мошав. Муж ее снова занялся бизнесом. В Израиле, конечно, есть все, но ему удалось выяснить, чего же там все-таки не хватает. Оказалось, что там не шьют кожаных чехлов для музыкальных инструментов. Казалось бы, кому бы пришло в голову обратить внимание на такие вещи, а вот ему пришло, потому что у него был коммерческий талант. И вот он открыл мастерскую по пошиву кожаных чехлов, а потом еще и еще, и теперь он хорошо зарабатывает и ему не нужно бояться ОБХСС. А еще она написала, что высылает им посылку и, если они не против, будет время от времени посылать им подарки, так как сестра ее умерла, и других родственников у нее нет.

Мама и бабушка долго обсуждали это письмо. Конечно, получать посылки из-за границы было очень заманчиво. В стране полнейшего дефицита любая импортная вещь вызывала зависть и стоила на толчке очень дорого. Но, с другой стороны, посылки ведь будут приходить не откуда-нибудь, а из самого Израиля. Вот уж, кто точно не пользовался в Советском Союзе популярностью, и мало, кого клеймили так яростно, как эту страну. Это был самый страшный и бесчеловечный агрессор, из всех когда-либо существовавших в мире. Да ведь Израиль только и делал, что угнетал несчастных арабов, развязывает кровавые войны против них, да еще и умудрялся побеждать. По телевизору и на всяких собраниях то и дело выступали люди, которым партия доверила побывать в арабских странах и которые с самым праведным гневом описывали, как издевается этот злобный Израиль над бедными Иорданией. Сирией, Египтом, Ливаном, Ливией и еще несколькими десятками беззащитных арабских стран. Правда, некоторые здравомыслящие люди все-таки недоумевали, как может такая крохотная страна, которая на карте изображалась всего лишь точкой, издеваться над занимающими огромные территории и пользующимися безграничной военной и экономической помощью Советского Союза и других братских стран, арабами, но на то они и были здравомыслящими людьми, чтобы помалкивать. Также очень распространены были выступления ученых, музыкантов, артистов еврейского происхождения, которые тоже гневно клеймили агрессора, и выражали желание собственными телами закрыть от пуль беззащитных арабских детей, а потом дома, закрыв двери и окна, слушали «Голос Израиля» и, узнавая о новых победах израильтян, гордились ими. Вообще-то все об этом догадывались, но вслух ничего не говорили, по крайней мере, официально, так как такая уж была эта страна Советский Союз, где никто и никогда не говорил правду, и где прекрасно умели читать между строк и улавливать мысли между словами.

Правда, однажды Юра слышал, как папа, смеясь, рассказывал маме и бабушке об одном их родственнике, который был военным и дослужился аж до подполковника, что для еврея было не так уж просто. Во время какой-то очередной израильской войны, развязанной как обычно самим Израилем, хотя именно на его территорию вторглись объединенные танковые войска десятка стран, у них в части все офицеры побежали, как обычно, записываться в добровольцы в помощь арабам. Никто, конечно, это серьезно не воспринимал, и никуда посылать их не собирался, да им и самим это было надо примерно, как в голову дырка, но так уж было принято в те времена проявлять свою преданность социалистическим идеалам. Пошел и папин троюродный брат. Неизвестно, кто их там записывал, но в тот раз им попался человек с большим чувством юмора. Когда подошла очередь папиного брата, он добродушно его спросил

– Вы что, думаете, что мы записываем добровольцев и в ту и в другую сторону?

Любимым анекдотом советских евреев того времени был такой. Еврей стоит в кабинке телефона-автомата, звонит всем своим знакомым по очереди и говорит:

– Мойша, ты слышал? Мы наступаем.

– Аркадий, мы наступаем.

– Арончик, ты знаешь, мы наступаем.

Возле телефонной будки собирается очередь, самые нетерпеливые начинают стучать ему в дверь. Еврей поворачивается к ним и говорит:

– Слушайте, когда вы наступали в сорок пятом году, мы вам не мешали. Так не мешайте теперь нам.

Но, конечно, все эти анекдоты рассказывали шепотом, и также шепотом произносили название страны Израиль, а вслух это название могли произносить только антисемиты и партийные работники (что, в сущности, было одно и то же) и исключительно во время лекции по международному положению. И произносили они почему-то это название как Израиль, то есть с ударением на последний слог (видно им казалось, что так оно звучит презрительно, а может, даже и оскорбительно, что и требовалось донести до слушателей). И вот в такой обстановке стали приходить эти посылки. Вначале мама и бабушка, которые все еще помнили Сталина, испугались и решили от посылок отказаться. Но тут вмешался отчим (Юрин и Ритин папа тоже умер молодым, видно, такая была судьба у братьев). Отчим был человеком чисто русским, и заячьей крови у него было гораздо меньше, чем у тысячелетиями пуганых евреек, поэтому он веско произнес, что сейчас уже не тридцать седьмой год, и что за посылки их в тюрьму не посадят, а так как начальники они все небольшие, вернее, вообще не начальники, то бояться им практически нечего. На том и порешили, и Юрины и Ритины бабушка и мама стали щеголять в шикарных (по тому времени) синтетических шубах, а Юра и Рита в классных отстроченных брючках и в обуви, чем-то похожей на еще неизвестные в то время кроссовки. Иногда, правда, в посылках приходили и совершенно бесполезные вещи, такие, как например кофейные зерна в вакуумной упаковке. Бесполезные они были потому, что никаких кофемолок в продаже и близко не было, и как размолоть эти зерна никто не знал. Пакеты распаковывали, клали в кухонный шкафчик, и совершенно одуряющий аромат великолепного и недоступного кофе плыл по квартире. Однажды доведенный до отчаяния этим дразнящим запахом отчим схватил молоток и стал дробить поразительно твердые зерна. Он очень долго и старательно измельчал их, но порошка все равно не получилось, а получились твердые и колючие крошки. Их очень долго варили, но они так и не разварились, зато вода в кастрюле стала желто-коричневого цвета, очень напоминающего кое-что другое. Так как продукт уже испортили, решили все-таки выпить этот «кофе», но кроме запаха ничего от кофе в нем не было.

Примерно такая же история произошла и с мылом. В одной из посылок лежала упаковка необыкновенно красивых и ароматных брусочков мыла с экзотическим названием «пальмолив». У них в городе тогда самым изысканным мылом считалось «земляничное» за 14 копеек. Запах у него был совершенно конфетный, но хотя бы приятный по сравнению с тем как пахли остальные сорта туалетного мыла. И вдруг такая невиданная для простого человека роскошь. Сразу встал вопрос, что с этим мылом делать. Не мыться же им, в самом деле, оно же смоется, а ведь его так приятно и престижно демонстрировать знакомым. Может, брать его с собой в баню, чтоб там все завидовали? Так ведь украдут или просто обругают за преклонение перед западом. В общем, мылу нашли достойное применение. Его положили в шкаф среди белья для запаха. Заодно с бельем заблагоухала и вся комната. Там оно и лежало, пока не окаменело. Вот такой абсурд.

Потом, однако, посылки прекратились, и бабушка, подумав, объявила, что Шейнер Рейзл, скорее всего, умерла. Она ведь уже немолодая, так что точно умерла, объясняла она, забывая, что сама все-таки старше ее на много лет. И вдруг пришел этот вызов. Правда в девяностые годы в Советском Союзе произошло много изменений и среди них самое главное, что евреев стали понемногу выпускать. Говорили, что этого добились американцы, которым всегда было дело до всех остальных народов и национальностей, в обмен на то, что Советский Союз что-то там подписал по разоружению. В общем, процесс пошел, по выражению тогдашнего правительства и выпускать стали к любым родственникам, или даже вообще без родственников, если был вызов. Многие уезжали по израильским вызовам, но прибыв в Вену, а другого пути, кроме как через Вену не было, отказывались ехать на историческую родину, а заявляли о своем желании ехать в Америку. Путь туда был намного сложнее, их отправляли сначала в Италию, где они ждали разрешения на въезд в Америку по восемь-десять месяцев. Эти месяцы, конечно, были мучительными, но дело того стоило, так как Соединенные Штаты, конечно, считались гораздо более солидной конторой, чем маленький еврейский Израиль.

Обо всем этом Рита и Юра, слышали, но особо не задумывались, так как ехать совершенно не собирались. Они были уверены, что у них в Израиле уж точно уже никого нет. Но вот оказалось, что есть, и доказательство лежит на столе, а они всей семьей сидят вокруг и решают, что делать. И хотя за окном сейчас действительно не тридцать седьмой год, дверь закрыта на ключ и на цепочку, а окна плотно зашторены. А посреди стола лежит письмо от Шейнер Рейзл, в котором она просит их приехать побыстрее, чтобы она могла передать им дом и все деньги, которые они с мужем нажили в Израиле, а еще вызов, то есть официального вида бумага с необыкновенной матерчатой печатью в виде красного круга с толстыми короткими лучиками.

– Ну, так, – открыл совещание отчим, – давайте будем решать, что с этим делать, то есть, ехать им или не ехать.

– А дедушка ваш так мечтал хотя бы увидеть Израиль, говорил, что ничего бы не пожалел, только бы съездить туда хоть на неделю, – вдруг задумчиво произнесла ни к селу ни к городу бабушка.

– На неделю это одно, а на постоянное место жительство это другое, – резонно ответил ей отчим. – Давайте ребята, говорите. Вы хотите ехать или нет?