Официантка, та самая женщина из-за барной стойки, принесла заказ. Ей было уже под пятьдесят. А может, и за. Полная, невысокого роста. Доброе бледное лицо усыпано веснушками, зеленые глаза устало улыбаются, рыжие волосы с проседью собраны на макушке в узел. Длинный черный фартук почти до пола не скрывает отекших лодыжек. «Наверное, к вечеру у нее сильно болят ноги», – подумал Тарасов и удивился странному чувству жалости, которое абсолютно неожиданно вызвала у него эта абсолютно чужая женщина. О матери своей он никогда так не думал, хотя у матери никогда ничего не болело. Она была собранной, целеустремленной, готовой к любому повороту событий, при этом ни о чем не беспокоясь и ничего не оценивая.

– Что это за картина? – спросил он, когда принесли заказ.

– Не знаю, – женщина неопределенно пожала плечами. – Муж купил, когда мы только открывали это кафе. Сказал, что художник очень талантливый. Когда умрет, картине цены не будет. Знаете, как Ван Гог… Он же при жизни продал только одну картину, причем своему другу, а теперь его картины стоят сумасшедших денег.

– Ну и как художник? Не умер пока? – уточнил Та-расов.

– Не знаю… Муж умер… а художник? Кто его теперь знает… Да и не продашь теперь…

– Почему?

– Висит давно, стена выгорела. Снимешь картину – останется пятно, нужно будет ремонт делать. А делать некому. Я да сын. Кого-то со стороны нанимать, так все деньги от продажи картины и уйдут. По нынешним временам ремонт, даже косметический, хуже стихийного бедствия.

– Так вы хозяйка этого кафе? Как вас зовут? – запоздало дошло до Тарасова.

– Хозяйка, да. Мариванна меня зовут. Вы кушайте, кушайте… – Она развернулась, пошла к стойке, и Тарасов понял, что чем-то огорчил эту женщину. Может, разбудил воспоминания об умершем муже? А может, она грустит из-за отсутствия денег на ремонт? Вряд ли кафе приносит большой доход. Он никогда не видел, чтобы здесь было много посетителей. Человека три-четыре максимум. Мариванна… Имя такое домашнее, уютное, вкусное.

Прохор отрезал кусочек штруделя, наколол на вилку и уже почти положил в рот, как за спиной мелодично тренькнул колокольчик. Ну вот, еще кто-то пришел, мысленно порадовался за Мариванну Тарасов, а в следующую секунду он порадовался еще раз. И на этот раз за себя. Потому что этим новым посетителем была Лада. Золотистые кудри, широко распахнутые глаза, удивленно глядящие из-под пышной челки.

Он подскочил, уступая девушке свое место, – ведь она наверняка хотела сидеть лицом к поразившей ее воображение картине. Но она покачала головой, подвинула стул и села совсем рядом. Их плечи почти касались, и это было здорово.

Если честно, Тарасов немного боялся женщин. Нет, конечно же, у него были ни к чему не обязывающие интрижки, но впускать женщину вглубь своего «я» он не собирался. Когда-то давно ему на глаза попались замечательные строки:

 
О женщины! Когда меня вы обнимали,
Бескрылые тайком мне крылья подрезали,
Крылатая – свои мне отдала^[3].
 

Это было как вспышка, как внезапное озарение. Тарасов сделал эти строки своим девизом, выгравировав их на невидимом щите, за которым надежно спрятал сердце. Не являясь экспертом по женщинам, он предпочел всех их считать однозначно бескрылыми. Да, красивыми, добрыми, обаятельными, даже умными. Но бескрылыми, способными в любой момент обвить его своими чарами и лишить крыльев. Он готов был согласиться, что эта позиция была несколько однобокой, и может быть, из-за нее он может пропустить ту, настоящую, крылатую… Но так удобнее. До поры до времени.

Но тогда, в кафе, ощущая легкий запах духов сидящей рядом Лады, он вдруг почувствовал, как дрогнула рука, сжимающая этот самый щит, как захотелось вдруг выбросить его, а там будь что будет.

Лада, казалось, была очень далеко от его душевных терзаний. Отказавшись от десерта, она заказала эспрессо и погрузилась в молчаливое созерцание.

Прохору же, напротив, хотелось разговаривать. Он смотрел на фарфоровую раковину ее уха – тонкую, полупрозрачную, обрамленную завитком светлых волос, и чувствовал, что сейчас сморозит какую-нибудь отчаянную глупость. И сморозил-таки.

– Чем-то напоминает Ван Гога, не находите? – сказал он тоном знатока. – Бедняга Ван Гог! При жизни смог продать только одну картину…

Лада оторвала глаза от картины и посмотрела на Тарасова. Выражение лица ее было серьезным, но все, от челки до слегка припухлой нижней губы, смеялось над доморощенным искусствоведом. «Она же учится в институте культуры», – пришло к Тарасову запоздалое прозрение, но ведь слово не воробей…

– Ван Гог? Я бы не сказала… И насчет единственной картины – это всеобщее заблуждение. На самом деле картин он продал гораздо больше. Просто прожил он всего тридцать семь лет, рисовал последних десять. Из них восемь – учеба, поиски себя, своего стиля, оттачивание мастерства. Потом – расцвет и… – она сделала маленький глоток кофе. – А яблоки эти…

Тарасов подумал, что она говорит про его штрудель, и хотел было снова предложить ей десерт. Кто ее знает, может, денег у нее нет, вот и отказывается. Но, помня о недавнем фиаско при попытке проявить эрудицию, решил не торопить ее и дать возможность докончить фразу. Ему вообще никуда не хотелось спешить. Почему-то вспомнился старинный фильм о Золушке, когда волшебник отправил принца с Золушкой в волшебную страну. О чем они говорили, Прохор позабыл, помнил только неумолимый механический голос: «Ваше время истекло, кончайте разговоры». Его время истекло еще до того, как он попал в этот сказочный мир.

– Вы же посмотрите, какие они, – сделав маленький глоток, продолжила мысль Лада. – Яблоки оптически оторваны от полотна, будто живут отдельно от него. Они с одной стороны мягки и ненавязчивы, с другой в них чувствуется посыл художника. Будто он говорит нам…

«Ага, говорит, – подумал Тарасов. – Знаем мы этот посыл: берегите природу, мать вашу!»

– Не говорит, а кричит, – после небольшой паузы продолжила Лада. – Кричит о своем одиночестве. Огромном. Просто вселенском одиночестве.

– Почему вы так решили? – не выдержал Тарасов.

– Яблоки… Адам и Ева. Мужчина и женщина. Только здесь, видите, женщины нет…

Лада еще немного помолчала, встала, разгладила ладонями юбку.

«Юбка как у матери, – заметил при этом Тарасов, – чуть ниже колена. Хотя зачем прятать такие замечательные колени? Ведь они наверняка замечательные».

– Я провожу! – это было сказано тоном, не терпящим возражения. Впрочем, она и не думала возражать. Тряхнула челкой, попрощалась с хозяйкой кафе. Когда они выходили, над дверью радостно тренькнул колокольчик.

Пока шли от кафе к машине – она на полшага впереди, – Прохор вдруг почти физически ощутил тоску по недавней близости ее плеча. Понимал, как это глупо, и все же хотел как можно быстрее приблизиться к нему. Да что там приблизиться! Врасти в него, как врастают друг в дружку сиамские близнецы в материнской утробе. Но за дверями кафе мир-сказка закончился, уступив место миру-были, о чем возвестил сигнал тарасовского мобильного телефона.

Звонил Крылов.

– Антон Павлович, я уже практически подъезжаю, – заявил Тарасов. (Это Крылова так звали – Антон Павлович, прямо как Чехова.)

– Слушай, Прохор, – по телефону Крылов обращался к Тарасову на «ты», мотивируя это тем, что когда-то носил маленького Прохора на руках. Тарасов, в принципе, не возражал, тем более что на людях Крылов этот факт из своей биографии напрочь забывал. – Тут все срослось, так что можешь не спешить. Я хочу напомнить о вечернем мероприятии. У меня – хоть разорвись – не получится. Вся надежда на тебя. А тут такая ерундовина получилась…

– Что за ерундовина?

– Козлова сегодня на работу не пришла. С Томом беда. Она с утра в клинике. Капельницы какие-то и прочая дребедень. Не до гулянок. Так что придется тебе, Прохор Сергеевич, самому… Да, самому…

Последние слова были приправлены такой изрядной порцией сарказма, что даже глухой почувствовал бы. Людмила Григорьевна Козлова, секретарь Крылова (ей больше нравилась формулировка «помощник руководителя»), бессменно сопровождала Тарасова на все официальные вечерние мероприятия. В меру яркая, в меру красивая, в меру стройная, умная и эрудированная, она была украшением фирмы. Истинного возраста ее никто не знал. По паспорту вроде тридцать пять, но злые языки болтали, что работу в «Железобетоне» она начала, когда Прохор еще не родился. Но это его нисколько не смущало. Заводить отношения с Людмилой Григорьевной он не собирался. Не укладывалась она в его критерии настоящей женщины. Такая не просто подрежет крылья своему спутнику, она их начисто оторвет. Наверное, Тарасов был не одинок в своей оценке, и единственным другом красавицы Людмилы являлся ее кот – вислоухий шотландец Том.

– Черт! – не сдержался Прохор. Очарование момента как ветром сдуло. Появись он на мероприятии один, и женская половина собравшихся решит, что он в свободном поиске, и откроет на него сезон охоты. Уж что-что, а опыт в подобных делах у Тарасова имелся.

– Что-то случилось? – встревоженно спросила Лада.

Он посмотрел на нее и понял – а ведь действительно тревожится.

– Да все в порядке, – с досадой бросил он. Задумался на пару мгновений, а потом выпалил: – А вы не могли бы мне помочь?

Узнав, в чем заключается помощь, она не ломалась, не смущалась, просто сказала твердо:

– Конечно.

Прохор довез ее до дома – подъезда в панельной девятиэтажке, обрамленного двумя чахлыми акациями, – и, договорившись забрать через три часа, задумался, куда же двинуться дальше. На завод можно не ехать, добро от Крылова получено. Остается два варианта: домой или в офис. Тарасов посмотрел на себя в зеркало заднего вида, задумчиво провел рукой по начинавшей отрастать щетине. В отличие от большинства мужчин, щетина не придавала тарасовскому облику брутальности. Напротив, она делала его каким-то жалким, незащищенным. Поэтому он всегда старался бриться перед ответственными мероприятиями. Но сейчас вид еще вполне сносный, можно не заморачиваться и ехать в офис. В его кабинете на всякий случай имеется парадный костюм. Похоже, сейчас как раз такой случай… Стоп! Костюм! Вот же я тормоз! Тарасов еле сдержался, чтобы не треснуть себя хорошенько по лбу. Костюм… Нет, в своем костюме он не сомневался. А вот Лада… У Людмилы Григорьевны имелся целый гардероб вечерних туалетов. Платья, подчеркивающие ее красоту, не переступая при этом грани приличия. А у Лады? Студентки, дочери охранника, человека с ружьем? Тарасов вспомнил смешную челку, скромную юбку… За себя он не волновался, а вот Лада… Зря он ее позвал. Нужно сейчас же позвонить. Сказать, что планы поменялись. Лучше потом пригласить ее в какое-нибудь другое место. Менее претензионное.

Он вытащил телефон, нашел ее номер… Нет, на ходу не получится. Перестроился в правый ряд, притормозил. Нажал на кнопку… И понял, что не сможет отказаться от встречи. Не сможет, и все тут.

Когда Тарасов приехал через три часа, девушка уже ждала его у подъезда. То есть сначала он не понял, что она ждет его. Он не понял, что это Лада. Смешная детская челка превратилась в блестящую гладкую волну, льнущую к нежному, слегка взволнованному лицу. Чуть подведенные зеленые глаза светились ожиданием. В туфлях на каблуках, темном длинном плащике с то ли маленькой сумкой, то ли большим кошельком в руках она казалась картиной, обрамленной двумя акациями. Сейчас они не были чахлыми. Да и акации ли это были? Может, яблони из райского сада? Яблони и яблоки… Мужчины и женщины…

Но еще больше он удивился, когда она сняла свой плащик. Платье ее было странным. Темно-синим, очень простым, лаконичным, без каких-либо попыток подчеркнуть ее красоту и все-таки подчеркивающим. Гораздо больше, чем откровенные платья Людмилы Григорьевны. Дополняла костюм белоснежная нитка жемчуга.

– Очень красивое платье, – сказал Тарасов.

– Правда? – Лада зарделась от удовольствия. – А я боялась, что вам не понравится.

– То, что я не очень разбираюсь в Ван Гоге и нарисованных яблоках, еще не означает, что я не могу оценить красоту женского платья, – он нахмурил брови, изображая возмущение, но она не испугалась, ответила улыбкой, такой же белоснежной, как жемчужины на ее шее.

– Это платье в стиле Жаклин Кеннеди. Я сама сшила.

Она ждала ответной реплики, но Тарасов молчал, сраженный ее словами. Нет, не тем, что она сама сшила платье. Сшила и сшила. Значит, умеет. Но Жаклин Кеннеди… Знаменитая жена знаменитого президента. Женщина, которую называли Американской королевой. Которая была действительно крылатой.

Тем временем вечер шел по сценарию. Речи, тосты… Тарасову тоже пришлось сказать тост. Стоя с бокалом шампанского в руке на небольшом помосте рядом с музыкантами, он поискал глазами Ладу и увидел, как она разговаривает с одним из собственников «Стройинвестхолдинга» со смешной фамилией Посыпкин. Лада улыбалась, а ее собеседник, нагло ухмыляясь, практически пожирал девушку глазами. Тарасов чуть не задохнулся от охватившей его злости. Заранее заготовленные слова смешались в голове в непроизносимую абракадабру. Захотелось запустить бокалом в физиономию Посыпкина. Но в этот момент Лада обернулась, глаза их встретились, и слова встали на место.

И все-таки окончание тоста он скомкал. Не глядя, поставил бокал на стол и стремительно направился к Ладе. Девушке в лаконичном платье и с многословными глазами. Он шел сквозь толпу, не видя никого, кроме этих глаз, словно быстроходный катер, взрывая волны, идет на свет маяка.

Они покинули вечер, когда веселье только начало набирать обороты. Тарасов выпил совсем немного, но не хотел садиться за руль и вызвал такси. Лада тоже выпила и, наверное, только поэтому, устроившись на заднем сиденье машины, тут же скинула туфли. Подняла их с пола и поставила рядом с собой.

– Чтобы не забыть, – пояснила с извиняющейся улыбкой.

Туфли были не маленькие, Золушкины. Вполне себе нормальный размер. Только узкие. Тарасов сразу представил ее ступню – белую, узкую. Ей, наверное, холодно там, на полу, в прозрачных колготках. Ладони у Лады были такими же – длинными и узкими. Тарасов взял одну, прижал к губам. Что было позже, он помнил смутно. Нес какой-то бред про яблоки, венские штрудели, лед и пламень, как у Пушкина…

А дальше все шло абсолютно по Пушкину:

 
Сперва взаимной разнотой
Они друг другу были скучны;
Потом понравились; потом
Съезжались каждый день верхом
И вскоре стали неразлучны.
 

Через месяц после встречи на проходной офиса «Железобетона» Лада переехала к Тарасову.

Прохор не забыл кафе, которое сблизило их. Памятуя, что наткнулся на это заведение, когда ехал с заинтересовавшей его лекции по земельному праву, проходившей в расположенном неподалеку институте, он предложил Мариванне проект развития. Причем сам же готов был выступить инвестором этого проекта. Разумеется, она согласилась. И процесс пошел. В первую очередь Тарасов хотел сменить вывеску. А если точнее – название. По известным причинам ему очень нравилось имя Лада. Но Лада была категорически против. После долгих препирательств нашелся компромисс – «Эллада». За сменой имени шел косметический ремонт и перепланировка помещения. Надо ли говорить, что дизайн взяла на себя Лада. С утра до вечера она торчала в кафе, сама красила, мыла, клеила, обдирала и снова красила. В результате остановилась на тепло-желтом цвете, который, по ее мнению, должен вызвать у посетителей радостное настроение и подтолкнуть к совершению импульсных заказов. По стене, на уровне глаз сидящего человека, шла белая полоса с изображением сцен из древнегреческой жизни. В целом смотрелось все очень здорово.