– Он, видимо, счел своим долгом позаботиться о дочери партнера. Лариса не возражала.

– Погодите, а как вышло, что Гордина посадили, а Томина – нет? – вмешался в разговор Белкин. – Они же вместе бизнесом занимались!

– Вот об этом, Александр, вы нам и расскажете! – потерла руки Алла. – После того как все узнаете, хорошо? Посидите в Интернете, поройтесь в наших базах – в общем, как обычно.

– Ладно, – буркнул молодой опер, в очередной раз оценивший правоту пословицы «язык мой – враг мой».

– Продолжайте, Дамир, – попросила Алла.

– Короче, пока Томина не начали преследовать ребята из ОБЭП, все шло более или менее нормально, но когда он сбежал за границу, его российские счета арестовали, а к заграничным Бузякина доступа не имела. Надо было содержать огромный дом, и это оказалось Ларисе не по силам.

– Она же была звездой! – снова встрял Белкин. – Почему ей не хватало денег?

– Малой, ты хоть представляешь, сколько стоит одна коммуналка в таком особняке? – ответил вместо Аллы Шеин. – А еще прислуге надо зарплату платить!

– Насчет прислуги, – добавил Ахметов, – Бузякина рассчитала всех, кроме одной горничной.

– Надо же! – воскликнула Алла. – А мне казалось, что у Ларисы все чудесно: во всяком случае, в день, когда я присутствовала на торжестве в ее поместье, там было полно обслуживающего персонала!

– Все – нанятые, по словам Инны, – пояснил Ахметов. – Только на один день.

– Зачем это понадобилось?

– Инна говорит, чтобы никто не узнал о том, что финансовые дела Ларисы – не ахти. Она надеялась на новый проект, в котором получила одну из ведущих ролей: гонорар обещал быть приличным.

– А не могла Лариса покончить с собой под гнетом материальных проблем? – задал вопрос Шеин.

– И потерять возможность стать звездой большого кино? – фыркнул Белкин.

– Да кто бы стал затевать такой пир во время чумы? – поддержала его Алла. – Наприглашать кучу народу, закатить застолье – и скакнуть с балкона? Патолог указала мне на интересный факт: балкон расположен достаточно низко, и Бузякина скорее рисковала сломать позвоночник или переломать ноги. В таком случае она не достигла бы цели, да еще и могла остаться лежачим инвалидом, – сомнительно, чтобы Лариса не подумала об этом! Однако странно, что она нуждалась в деньгах, – вряд ли Томин не позаботился о жене и дочери. Он не мог не оставить им какого-нибудь секретного источника доходов… Куда же в одночасье подевались все деньги? До заграничных счетов ОБЭП пока не добрался, так почему же Лариса не могла ими воспользоваться?

– Думаю, Томину пришлось их спрятать, – высказал предположение Шеин. – Понимая, что за ним охотятся и рано или поздно вычислят все его заначки, он наверняка позаботился о том, чтобы себя обезопасить. Может, он сумел обналичить часть денег или, скажем, слил их на чужие счета – временно, без ведома владельцев.

– Такое возможно лишь при содействии работников банка! – с сомнением покачала головой Алла.

– Похоже, без встречи с ребятами из ОБЭП не обойтись, – вздохнул Антон.

– Так они и станут с нами разговаривать! – скривился Дамир. – Это же «белые воротнички», элита!

– Ничего, если понадобится – поговорят, – тряхнула головой Алла. – Нужно только найти правильный подход. Что ни говори, а убийство (если, конечно, это и в самом деле оно) в приоритете: если удастся доказать обэповцам, что нам не обойтись без их информации, они с нами пообщаются. Им отлично известно, что означает формулировка «препятствование расследованию»! Но я пока не уверена, что нам это действительно необходимо. Давайте вернемся к дню смерти Бузякиной. Вы сказали, Дамир, что она наняла обслугу, – значит, надо с ними поговорить, ведь все, что мы знаем, известно со слов Дарьи Томиной, а она предвзята. Когда в доме столько людей, не может быть, чтобы кто-то еще не видел чего-то интересного! Между прочим, я тоже кое-что видела… Вернее, слышала.

– И что же? – поинтересовался Белкин.

– Когда я шла по коридору в поисках дамской комнаты, то невольно подслушала часть разговора. Тогда я не придала ему значения, ведь я понятия не имела, ни о чем речь, ни кто разговаривает, но теперь… Теперь я уверена, что слышала Дарью.

– А второй собеседник? – спросил Шеин.

– Не знаю. Я и Дарью не видела, но из беседы стало понятно, что женский голос принадлежал дочери Ларисы. Насколько я понимаю, дочь у нее одна?

– А о чем говорили?

– Да ни о чем особенном. Кажется, женщина спрашивала, когда мужчина намерен все рассказать ее матери, а он отвечал, что обязательно сделает это в ближайшем будущем.

– И все?

– И все.

– Ну, это ни о чем!

– Согласна, сейчас так и выглядит. Возможно, со временем это обретет какой-то смысл? Инна сказала, что вам стоит обратить внимание на Дарью и юриста Томина, – вы смогли с ними побеседовать, Дамир?

– Я не стал разговаривать с дочерью, полагая, что она рассказала нам все, что хотела, и вряд ли скажет больше. А вот этого самого юриста Томина хорошо бы опросить, ведь Гордина утверждает, что он и Бузякина имели романтическую связь!

– Вот это интересно! – обрадовалась Алла. – Ну а вам-то как показалось – врет Инна или говорит правду?

– Ее жизнь в доме Томина и Бузякиной была не сахар, это однозначно. Могла ли она иметь причины для убийства? Не знаю.

– В любом случае если это и убийство, то не запланированное! – заметил Белкин. – Лариса с Инной могли поскандалить, и Бузякина, поскользнувшись, упала!

– Это если мы докажем, что Гордина выходила на балкон в то же время, что и погибшая, – заметил Ахметов.

– А какая причина у Дарьи клеветать на Инну? – возразил молодой опер.

– Ей вряд ли нравилось, что Гордина живет в их доме, ведь не успело остыть тело ее матери, как она потребовала, чтобы Инна убиралась вон! – парировал Дамир.

– В общем, так, – подытожила Алла, – предлагаю следующий план действий. Вы, Александр, займетесь экономической стороной жизни Ларисы: узнайте все, что можно узнать, не привлекая ОБЭП. Дамир, за вами – персонал, нанятый для вечеринки в особняке Бузякиной: необходимо добыть список и поговорить со всеми. Обязательно узнайте, где находился каждый в момент гибели хозяйки. Ну а вы, Антон, займетесь выяснением того, кто присутствовал на празднике и кто выходил из зала в то же время, что и Бузякина. Могу дать наводку: я заметила в помещении человека с фотоаппаратом. Скорее всего, Лариса пригласила кого-то снимать торжество – вполне вероятно, это штатный фотограф какой-нибудь газеты. Либо Дарья, либо Инна должны знать, кто он такой и как его найти: нам бы очень пригодились снимки, сделанные в тот вечер! А я, пожалуй, поболтаю с единственной постоянной работницей Ларисы, которая обнаружила ее тело. Ну и, само собой, с таинственным юристом Томина. И еще придется встретиться с этой актрисой, Ольгой Иваковой, и продюсером фильма Иваном Парахневичем.

– Зачем? – поинтересовался Белкин.

– Парахневич хорошо знал Ларису, а Ивакова… Она тоже претендовала на роль в новом фильме, но, когда Бузякина вернулась в форму, Парахневич дал Иваковой отставку и взял Ларису.

– Вы считаете, Ивакова избавилась от соперницы?

– Чем черт не шутит? – пожала плечами Алла. – Люди искусства – странные личности, и иногда ради этого самого искусства они готовы на убийство!

* * *

У Мономаха не было времени на рефлексию, так как день выдался на редкость беспокойный. Во-первых, у него были намечены три плановые операции. Во-вторых, часть поступивших в ТОН после аварии пациентов необходимо было перевести в другие отделения, а это требовало оформления кучи бумаг, причем Муратов настаивал, чтобы все делалось в кратчайшие сроки: он хотел выслужиться перед комиссией и показать, что во «вверенном ему учреждении» все точно, как в аптеке. Поэтому страдать должны были все!

Когда Мономах на короткое время оторвался от бумаг и взглянул на часы, то увидел, что стрелки показывают половину восьмого вечера: даже Муратов не имел права требовать, чтобы его врачи ночевали в больнице не во время дежурства! Мономах решительно отодвинул стопку документов и выключил компьютер: в любом случае это может подождать до завтра.

Кто-то тихо, но настойчиво постучал в дверь.

– Войдите! – крикнул Мономах. Интересно, кто мог знать, что он еще не уходил?

Дверь отворилась, и порог переступили симпатичные ножки в аккуратных лодочках на каблуке, принадлежащие не кому иному, как Анне Андреевне Нелидовой, главе комитетской комиссии. Короткий белый халатик, накрахмаленный до морозного хруста и белоснежный, словно бумага для ксероксной печати, как влитой сидел на ее невысокой, ладно скроенной фигуре. Светлые волосы были убраны в скромный низкий пучок на затылке.

– Честно говоря, не надеялась застать вас на рабочем месте, Владимир Всеволодович! – проговорила она, раздвинув губы в улыбке, обнажившей на мгновение не слишком ровные, однако белые и вполне здоровые зубы. – Много бумажной работы? – В ее голосе прозвучало уместное, хотя и неожиданное сочувствие.

– Хватает, – холодно кивнул он, памятуя о том, что этой самой «бумажной работой» он обязан в немалой степени присутствующей в больнице комиссии и, в частности, Нелидовой.

Не дожидаясь приглашения, она грациозно присела на стул напротив его кресла и продолжила:

– Не будем ходить вокруг да около, я здесь, чтобы проинформировать вас о том, что расследование в отношении гибели Калерии Куликовой завершено.

– В самом деле? – переспросил Мономах.

– Я правильно понимаю, что господин Муратов не счел нужным поставить вас в известность?

– Правильно.

– И вы не удивлены?

– Ни в малейшей степени.

– Понятно.

Что, интересно, ей понятно? Мономах спрашивал себя, правдивы ли слухи, принесенные на крыльях информаторов Гурнова: действительно ли Нелидова является любовницей Кайсарова, которую он вознамерился усадить в кресло неугодного кому-то в Комитете Муратова. Или, может, надо брать выше и она работает на кого-то другого – того, кого Кайсарову необходимо умаслить с целью извлечения иной, одному ему известной выгоды? Мономах не мог отделаться от мысли, что Нелидова ведет себя с ним как-то уж слишком по-человечески, что ли, словно они были знакомы раньше. Кайсаров не мог так на нее повлиять, ведь ему не удалось склонить Мономаха к сотрудничеству. Значит, тут что-то другое? Он не любил ситуаций, которых не понимал, а еще боялся, что Кайсаров не оставил попыток использовать его в своих интересах.

– Хочу отметить, – между тем возобновила беседу Нелидова, – вы правильно поступили, переведя пациентов из палаты Куликовой в другие. Несомненно, в нынешних условиях, когда вы были вынуждены принять столько внеплановых пациентов после аварии, вам пришлось нелегко!

– К сожалению, это ничего не изменило, – криво усмехнулся Мономах. – Вновь поступившие пациенты, как выяснилось, отлично проинформированы о случившемся.

– В самом деле?

– Знаете, какой первый вопрос они мне задали, когда я наутро вошел в палату? Правда ли, что здесь недавно покончила с собой пациентка!

– Ну теперь вы можете им объяснить, что все это – ложь и инсинуации!

– Вот как?

– Куликова не покончила с собой, с ней произошел несчастный случай. Следователь опросил пациентов в той злополучной палате…

– Но лишь одна лежачая присутствовала во время происшествия! – недоуменно возразил Мономах. – И она не смогла ничего объяснить!

– Зато соседки по палате заметили в девушке определенные, гм… странности.

– Странности?

– Вы сами говорили, что она отказывалась есть, верно?

– Но это еще ни о чем…

– Верно, само по себе это ничего не говорит о психическом состоянии больной, однако другие больные поведали следователю, что Куликова вела себя не совсем адекватно.

– Например?

– Она могла подолгу стоять у стенки, упершись в нее лбом, и как будто бы разговаривала сама с собой. Поначалу они думали, что, может, у нее есть гарнитура и она говорит с кем-то по телефону, но потом поняли, что это не так.

– Но я ничего такого не замечал!

– Следователю тоже не сразу удалось получить эту информацию – скорее всего, таких «приступов», если можно так выразиться, было всего несколько, но они имели место, и это нельзя игнорировать.

– У Куликовой не было психиатрического диагноза…

– Вы же понимаете, что этим мало кто гордится, да?

– Но ее мать…

– Допускаю, что она могла не знать. Заболевания вроде шизофрении долгое время протекают латентно, а небольшие закидоны дочери мать могла отнести на счет артистичности ее натуры – знаете ведь, как ранимы и неуравновешенны большинство представителей мира искусства! По выводам патологоанатома и следователя, дело было так. Воспользовавшись отсутствием в палате других больных, пациентка вылезла на крышу – ну так ей захотелось, понимаете? Мы никогда не узнаем, какими именно мотивами руководствовалась Куликова, однако она немного погуляла там, а потом, поскользнувшись на обледенелом покрытии, сорвалась вниз. Из-за суеты возле подъезда для «Скорых», вызванной аварией, никто не заметил девушку раньше – вероятно, тогда ее успели бы снять до падения, а так… Печально, но ничего не поделаешь!

– Так я не понял, Калерия была психически нездорова или как?

– Следователь предложил матери Куликовой провести посмертную психиатрическую экспертизу, но она наотрез отказалась. Это объяснимо – кому захочется, чтобы за безвременно скончавшейся дочкой тянулся такой шлейф? Скорее всего, ее смерть будут освещать СМИ… Хоть она и не успела стать звездой, но имела для этого все задатки, если верить словам матери: разве хорошо, если имя Калерии будут ассоциировать с психиатрическим диагнозом? Между прочим, просто отлично, что мать отказалась от дополнительной экспертизы, она ведь пыталась обвинить Гурнова в том, что он провел аутопсию без ее согласия!

– У нее все равно ничего бы не вышло: она так и не сподобилась написать отказ от вскрытия, а значит, Иван имел полное право…

– Разумеется, разумеется, – перебила Нелидова, успокаивающе похлопав ладонью по столу. – И все же такое разрешение проблемы – наилучшее, верно? Все довольны: мамаша – что проблема ее дочери не станет известна общественности, а больница – что это не самоубийство, а банальный несчастный случай!

– Довольны?

– Не самое подходящее слово в нашей ситуации, но… Вас больше никто не обвиняет, и вы можете спокойно продолжать делать свою работу, Владимир Всеволодович. Разве не этого вы хотели?

Конечно, этого, но кроме того Мономаху очень хотелось бы знать, что погнало девушку на крышу. Посмертное психиатрическое освидетельствование, скорее всего, закрыло бы тему, но его не будет, а значит, вопросы остаются. Однако разве можно винить в этом Нелидову? Поэтому Мономах, сделав над собой усилие, поблагодарил посетительницу и даже проводил до двери.

Пора было выдвигаться в направлении дома, иначе он не доберется и к ночи, однако у Мономаха внезапно появилась идея, которую он хотел немедленно реализовать. Для этого требовалось снова войти в бывшую палату Калерии. В ней оставалась лишь одна пожилая женщина: как раз в это время пациенты принимали посетителей и либо гуляли по коридору, либо сидели в фойе и смотрели очередную часть бесконечного «сериала» из жизни провинциалки, приехавшей в Москву и вышедшей замуж за престарелого актера. Мономах не являлся поклонником жанра ток-шоу, но даже он не смог избежать того, чтобы узнать о перипетиях последних лет их совместной жизни, так как артисту и его молоденькой жене не перемывал косточки только самый ленивый репортер. Даже больные в палатах во время обхода частенько заводили разговор на эту тему. Вот и сейчас народ в фойе казался поглощенным очередным вбросом «сенсационной» информации.

Пациентка, оставшаяся в палате, встретила зава отделением удивленным взглядом.

– Владимир Всеволодович, вы еще здесь?!

– Уже ухожу, – пробормотал он. – Мне тут надо… кое-что.

Быстрым, размашистым шагом он преодолел расстояние от двери до приоткрытого окна и выглянул наружу. Его интересовал расположенный напротив корпус больницы, соединенный с корпусом, где находилось отделение Мономаха, длинным пролетом почти плоской крыши. Внизу располагался въезд для машин «Скорой помощи». В окнах блока пластической хирургии ярко горел свет. Он почти полностью хозрасчетный, за исключением отделения челюстно-лицевой хирургии, а это означает, что заведующий, Дмитрий Каморин, должен быть еще на месте. Пожелав пожилой даме спокойной ночи, Мономах вышел в коридор и, направившись к лифту, достал сотовый. Когда в трубке раздался знакомый голос, он сказал:

– Приветствую, Дмитрий Палыч! Ничего, если я сейчас заскочу к тебе ненадолго?

Через пятнадцать минут, переговорив с Камориным, Мономах сидел в отдельной палате пациентки, которой недавно сделали коррекцию носовой перегородки. Женщина выглядела не лучшим образом: отек был довольно большим, под глазами были темные синяки, как у лемура или панды, однако она потрудилась накрасить губы, а волосы и ногти ее находились в идеальном состоянии. Она была облачена в дорогой китайский халат ручной работы, расшитый розовыми фламинго и тропическими цветами. Мономах отметил про себя, что в блоке пластической хирургии редко оказываются бедные пациенты, разве что сверху сбросят квоты и у них неожиданно появится счастливая возможность избавиться от проблем, которые раньше казались неразрешимыми.

– А я-то считала, что у меня галлюцинации! – растерянно пробормотала пациентка Мухина, качая головой. – Понимаете, мне такой наркоз вкололи, что я пришла в себя только часа через три после операции. Встала, голова тяжелая, а тут еще батареи топят так, как будто мы не в Питере, а в Якутске с его морозами!

– Наркоз был хороший! – возмутился Каморин: он не мог вынести несправедливой критики со стороны богатой клиентки, которая, возможно, еще не раз посетит его отделение. – Мы его с боем выбивали, и никто пока не жаловался!

– Да я не жалуюсь, не подумайте, – примирительно махнула холеной рукой пациентка. – Просто я плохо переношу анестезию! Вот, к примеру, в прошлом году я делала грудь…

– Татьяна Валерьевна, можно поближе ко дню операции, пожалуйста? – попросил Мономах, опасаясь, как бы она не решила поведать ему всю свою длинную и, без сомнения, увлекательную историю болезни.

– Ах да, разумеется, – закивала пациентка. – Так вот, голова гудела как пивной котел, стояла невыносимая духота, и я подползла к окну, чтобы его открыть и дыхнуть свежего воздуха. И тут я увидела… ее.

– Ее?

– Девушку. На крыше.

– Так, вы увидели девушку на крыше, я понял. Что вы сделали потом?

– Я? Да я ничего не делала!

– Хорошо, а чем занималась девушка?

– Она танцевала.

– Что-о?! – одновременно вырвалось у обоих мужчин.

– Ну вот, я тоже решила, что схожу с ума. Вернее, я подумала, что это последствия наркоза. Со мной уже случалось нечто похожее, но тогда перед глазами только блохи бегали…

– Татьяна Валерьевна, вы уверены в том, что говорите? – снова попытался вернуть ее в настоящее время Мономах. – Девушка на крыше действительно танцевала?

– Ну да, уверена. Красиво так двигалась, знаете ли, – не так, как молодежь ломается на дискотеках, по-другому… как в театре.

– Вы имеете в виду, она танцевала, как балерина?

– Да, именно. А потом еще встала лицом ко мне и принялась делать реверансы. Знаете, здорово у нее это выходило!

– Вы видели, как она сорвалась?

– Нет. – И без того печальное благодаря синякам лицо пациентки погрустнело еще больше. – Поймите, я ведь думала, что дело в наркозе, не восприняла происходящее всерьез. Ну я отвернулась, а потом смотрю – нет никого на крыше. Вот я и решила, что видела глюк. А что бы вы подумали? Разве часто балерины на крышах выступают?!