– А может, что-то произошло между тем, как она поднялась из-за стола в отличном настроении, и тем, как вы обнаружили ее на земле? Что-то, заставившее ее так поступить? И как насчет банального несчастного случая, на который указывают все факты? Со знаменитостями они тоже случаются!

Антон слово в слово выразил точку зрения Деда, и Алле это не понравилось: выходит, только она одна считает, что с этим делом не все чисто? Обидно, когда тебя никто не поддерживает, даже члены собственной команды!

– В любом случае Дамир и Шурка поехали к Инне Гординой, – примирительно резюмировал Шеин, открывая перед следователем дверь своего авто. – Может, беседа с ней что-то прояснит?

* * *

– Инна, вы напрасно отпираетесь, – мягко, но настойчиво увещевал пока что свидетельницу Дамир. – Вас видели выходящей с балкона, и вскорости после этого Ларису обнаружили мертвой: нет смысла это отрицать!

– А кто меня видел, можно спросить?

Девушка, сидящая на диване напротив оперов, выглядела напряженной, но не напуганной или виноватой. С другой стороны, Дамир повидал немало убийц, хладнокровно совершивших преступление и нисколько не терзавшихся муками совести, полагая, что у них просто не было другого выхода. Может, Гордина из их числа? Инна совершенно не походила на дочь Бузякиной: скромно одевалась и почти не пользовалась макияжем. Однако пытаясь разглядеть на лице девушки следы переживаний, которые, по-видимому, должна была оставить трагическая гибель женщины, приютившей у себя сироту, Дамир приходил к выводу, что они отсутствуют. Может, Дарья Томина права насчет нее?

– В данный момент это не имеет значения, – уклончиво ответил Ахметов. – Если вы будете привлечены не в качестве свидетеля, а как обвиняемая, тогда все узнаете.

– Как… обвиняемая? – переспросила с запинкой Инна, и ее и без того большие, слегка навыкате, серые глаза расширились. – Вы думаете, это я убила Ларису?!

– Мы проверяем всех, кто мог иметь отношение к ее гибели.

– Но это же несчастный случай! – воскликнула Гордина. – Лариса много выпила и не устояла на своих каблучищах – я всегда говорила, что в ее возрасте не стоит злоупотреблять шпильками! Небось Дашка про меня напела, да? Так вот, я не выходила на балкон, она все врет!

– Зачем Дарье вас оговаривать? – встрял Белкин, сидящий на подлокотнике кресла с дорогой обивкой, переливающейся в приглушенном свете, словно усыпанная драгоценными камнями. – Какая у нее причина?

– Мы, мягко говоря, друг друга недолюбливаем, – пожала плечами Инна. – Дашка думает, что Лариса и дядя Боря не должны были брать меня в дом после смерти папы. Она считает меня приживалкой, у которой нет никаких прав.

– А Лариса, значит, согласилась с мужем и с радостью открыла для вас двери своего дома? – вновь перехватил инициативу Дамир.

– Представьте себе!

– То есть вы с ней ладили?

– Вполне.

– Где вы находились в момент гибели Бузякиной?

– В зале, как и большинство гостей.

– То есть вы не выходили?

– Может, и выходила, но не на балкон! – упрямо вскинув голову, сказала Инна.

– Когда вы услышали крики горничной, где вы находились?

– Я уже сказала – в зале, с другими гостями.

– Кто мог бы подтвердить ваши слова?

– Наверное… ну, там были официанты, которые разносили еду, – они тоже побежали посмотреть, что случилось, когда… когда все произошло.

– А гости?

– Я ни с кем не общалась, – пожала плечами девушка. – Все они – друзья и знакомые Ларисы, я не вхожа в этот богемный кружок! Меня и на торжество-то не звали, я просто из своей комнаты спустилась, поглазеть.

– Вы же сказали, что у вас с Ларисой были хорошие отношения? – решил уточнить Белкин. – Как же вышло, что она не пригласила вас?

– Ну, это как-то само собой разумелось – я ведь живу в доме и могла в любой момент присоединиться к гостям. Видите ли, я не люблю шума и суеты, а вокруг Ларисы всегда вьется куча людей! Я и не планировала приходить, но потом решила – почему бы и нет? Лариса назаказывала кучу деликатесов, а обычно в доме шаром покати!

– Неужели?

– Я давно не видела, чтобы Лариса что-то ела, – как будто она святым духом питалась! Даже повариху уволила – сказала, не фиг деньги на ее зарплату тратить, раз ей все равно делать нечего. Вы холодильник видели? Двухдверный, здоровенный, как дом, а в нем – только трава какая-то, минеральная вода да соусы всякие, неизвестно зачем нужные!

– Допустим, Лариса ела мало, а как же другие члены семьи?

– Какие – другие? Дашка дома не питается, предпочитает дорогие рестораны, а ради меня одной кто ж станет повариху держать?

– А другая прислуга?

– У нас из постоянных только горничная осталась, Татьяна.

– Но в доме полно людей!

– Раньше так и было, но больше нет: Лариса почти всех уволила. Это она за пару дней до торжества наняла прислугу, чтобы пустить приятелям пыль в глаза!

– У нее были денежные затруднения?

– Мне об этом не известно.

– Инна, а чем вы занимаетесь?

– Учусь в универе. На переводчика. Еще подрабатываю переводами в издательстве. Платят мало, но на карманные расходы хватает.

– Лариса давала вам деньги?

– Нет, только позволяла мне жить в доме. Папа оставил мне сберегательный счет, и я все это время живу на проценты. Там была приличная сумма, но всему приходит конец, и скоро этот источник дохода иссякнет.

– А сама Лариса на что жила?

– Она же актриса…

– Ой, только не говорите, что на актерскую зарплату можно содержать такой домино!

– Наверное, дядя Боря что-то ей оставил?

– Все российские счета Томина арестованы, – заметил Дамир. – Вы об иностранных говорите?

– Я не в курсе финансовых дел дяди Бори и Ларисы. Увольнение поварихи Лариса объясняла исключительно соображениями целесообразности: если все равно никто не питается дома, зачем платить лишние деньги? Но то, что постепенно она избавилась от всей прислуги, за исключением одной горничной, заставляет задуматься о том, что, наверное, у нее и в самом деле возникли денежные проблемы. Последним, кого она рассчитала, стал садовник. Раньше он жил в домике для гостей на территории особняка, потом стал приходить дважды в неделю, а в конце октября Лариса решила, что зимой его услуги и вовсе не требуются, поэтому заплатила ему выходное пособие и уволила. Но, как я уже говорила, у нас с Ларисой и Дарьей были раздельные бюджеты, и я не знаю подробностей о состоянии их дел.

– Как думаете, вы останетесь в доме после гибели Ларисы?

– Судя по скандалу, который тем же вечером учинила мне Дарья, вряд ли: она всерьез считает, что я могу быть виновной в случившемся с ее матерью. Это ведь она вам наплела, что видела меня на балконе?

Дамир неопределенно повел плечом.

– Советую присмотреться к Дарье, – продолжила Инна. – У них с Ларисой в последнее время были терки, и они частенько скандалили.

– А причину скандалов вы, случайно, не знаете? – задал вопрос Белкин.

– Дарья считала, что Лариса дает ей слишком мало на расходы. Это правда: в последнее время она урезала ежемесячные выплаты дочери, говоря, что той пора самой зарабатывать себе на жизнь. А еще приглядитесь к Роману Искомову.

– Это кто еще такой? – удивился Ахметов.

– Юрист дяди Бори.

– Разве фирма Томина не прекратила свое существование?

– Да, но Роман, как я подозреваю, по-прежнему ведет его дела. Из-за этого его периодически тягают в ОБЭП, но ни в чем обвинить не могут – он хитрый и изворотливый мужик!

– И какой у него мог быть мотив убить Ларису?

– Они были любовниками.

– В самом деле?

– Шила в мешке не утаишь, когда живешь в одном доме!

– Хорошо, мы все поняли, – кивнул Дамир, решив, что пора закругляться. – Не уезжайте из города: вероятно, нам придется еще встретиться!

* * *

Пот заливал Алле глаза, но она упрямо цеплялась за выступы в искусственной скале, подтягивая тело вверх. Сегодня Мономах решил усложнить «трассу» – впервые за полтора месяца, что она занималась в альпинистском клубе МЧС. Видимо, Алла добилась определенных успехов, хотя, к ее огорчению, на весе это никак не сказывалось. Мономах пытался утешить ее, уверяя, что у нее увеличилась мышечная масса, поэтому весы не показывают существенной разницы, однако его слова Аллу не успокаивали. Она надеялась, худеть будет легче! В первое время все шло отлично: она теряла по килограмму в неделю и, каждое воскресенье вставая на весы, получала стимул двигаться дальше. Однако вот уже почти месяц стрелка весов как будто бы замерла на месте, и Аллу это сильно расстраивало.

Вот и «вершина»! Алла с облегчением взглянула вниз, где стоял страхующий ее Мономах. Черт, как же он ей нравится – просто неприлично! И чего такого она в нем нашла? Не красавец (ну да, у него потрясающие серо-голубые глаза, но на этом – все), невысок (не отличаясь высоким ростом, она предпочитала мужчин-исполинов) и совсем не джентльмен (рубит правду-матку, не любит ходить вокруг да около и разом вываливает тебе на голову все, что любой хорошо воспитанный человек постеснялся бы). Тем не менее у него полно положительных качеств. Во-первых, Мономах, несмотря на то что является коновалом (пардон, хирургом), обладает добрым сердцем и чувствительной натурой. Во-вторых, он – великолепный профессионал в своем деле и имеет репутацию человека, способного поставить на ноги любого, кто еще дышит (причем в прямом смысле выражения – «на ноги»!).

Но Алла отдавала себе отчет в том, что профессионализм – не то качество, которое привлекает ее в нем более всего. Объяснить ее влечение логически невозможно, но и назвать «химией» нельзя: оно возникло не в одночасье, развивалось постепенно, и Алла сама пока не понимала до конца, переросло ли в нечто большее, чем симпатия и желание физической близости. Она не так давно оправилась после тяжелого разрыва с гражданским мужем, на которого потратила долгих семь лет жизни. Еще два года она оправлялась от стресса и преодолевала затяжную депрессию. Нет, Алла пока не готова к серьезным отношениям, да и Мономах ни разу не дал ей понять, что желает этого. За время знакомства она успела уяснить, какие женщины ему нравятся – совершенно не такие, как она. Мономаха привлекают высокие, стройные брюнетки вроде Алсу Кайсаровой. Причем главное в этом сочетании – «высокие» и «стройные» (вполне вероятно, что он не против блондинок). Алла не обманывалась на свой счет: она достаточно привлекательна для некоторого количества мужчин, но не для этого конкретного мужчины.

Он сделал Алле знак рукой спускаться. Путь вниз оказался гораздо легче «восхождения».

– Вы делаете успехи! – с удовлетворением отметил Мономах. – Как ощущения?

– Невероятные! – ответила Алла и не солгала: еще десять минут назад ей казалось, что она скончается, не добравшись и до середины «скалы», но то, что «тренер» так радовался ее маленькой победе над собой, заставляло Аллу одновременно гордиться и испытывать благодарность.

– Ваши конечности стали сильнее, – добавил он, оглядывая ее с головы до пят. – Это означает, что постепенно вы сможете избавиться от проблем с суставами и не станете моим «клиентом»… По меньшей мере в ближайшие двадцать-тридцать лет!

Алла решила счесть это за комплимент: Мономах понятия не имел о такой форме похвалы. С другой стороны, банальные комплименты и ломаного гроша не стоят, не будучи ни в малейшей степени основаны на истинном положении вещей, а слова Мономаха отражали именно то, что он хотел сказать, без налета фальшивой учтивости. Они разошлись по душевым. Переодевшись и подсушив короткие темные волосы феном, Алла отправилась в комнату отдыха. Мономах уже сидел напротив сверкающего пузатыми боками самовара, увенчанного заварочным чайником, словно елка кремлевской звездой. Вид у доктора был задумчивый – он даже не заметил появления Аллы.

– Владимир Всеволодович, вас что-то беспокоит? – осторожно поинтересовалась Алла, не будучи уверенной в его желании делиться своими переживаниями.

– А? – переспросил он.

– Я говорю, у вас ничего плохого не случилось? – повторила она, усаживаясь рядом и пододвигая к себе чашку с блюдцем, которую Мономах предусмотрительно подготовил для нее. – На работе, к примеру… Все хорошо?

– Ну… не совсем, – словно бы нехотя отозвался он.

– Это как-то связано с вашим «любимым» начальником, Муратовым?

– Что? А-а, нет, не связано: Муратов присутствует в моей жизни каждодневно и неизменно, поэтому огорчаться по его поводу не имеет смысла!

– Значит, я права и что-то произошло!

– Честно говоря… Дело в моей пациентке, Калерии Куликовой, молодой балерине. У нее была серьезная травма, и одно время я сомневался, сумеет ли она продолжить танцевальную карьеру или в лучшем случае просто будет ходить.

– Но вы, смею предположить, сделали невозможное и девочка полностью восстановилась?

– Не полностью, но успешно двигалась в этом направлении. Она вернулась в отделение на реабилитацию. Калерия числилась моей пациенткой, но, строго говоря, я лишь выписывал назначения, выстраивая схему лечения, а занимались ею физиотерапевт и реабилитолог.

– Кто-то из них напортачил? – попыталась угадать Алла.

– Никто не напортачил, но девчонка… Короче, она выпрыгнула из окна.

Алла не знала, как реагировать. Мономах больше ничего не добавил к сказанному, и она задала вопрос:

– Сама выпрыгнула или вы подозреваете, что кто-то…

– У нас в тот день настоящий дурдом творился из-за аварии на перекрестке. Доставили кучу пострадавших, некоторые умерли по дороге, и их просто-напросто сгрузили в приемном отделении вместе с живыми. Медсестры были заняты размещением новых пациентов, а больные повылезали из палат поглядеть, что творится. Калерия оставалась в палате одна, если не считать лежачей старушки. За каким-то лешим ее понесло на крышу через открытое окно!

– То есть сначала она вылезла на крышу, а затем сорвалась?

– Судя по всему, именно так.

– А зачем она туда полезла, не известно?

– Вот в этом-то и загвоздка!

– Занятно… Решила прогуляться и недооценила опасность? Ее что, никто не заметил?

– Внизу царила такая суета, никому и в голову не приходило глядеть наверх. Калерия упала аккурат напротив въезда для машин «Скорой помощи», прямо в момент выгрузки очередных пострадавших. Чудо, что никого не зашибла!

Алла с минуту помолчала, размышляя над услышанным.

– Владимир Всеволодович, – наконец заговорила она, – а вы уверены, что это не было самоубийством?

– Я ни в чем не уверен, – покачал он головой. – Гурнов… ну вы его знаете…

– Разумеется, Иван Гурнов, патологоанатом. И что с ним?

– Он уверен, что это несчастный случай. Но мать девочки считает меня виновным в ее гибели.

– А это еще почему?

– Видимо, потому, что я был с ней чересчур суров.

– И в чем это выражалось?

– Она плохо ела, отказывалась ходить в столовую, хотя я назначил ей общий стол, ведь у нее не было противопоказаний.

– Знаете, больничная еда немного отличается от питания в пятизвездочном отеле, – заметила Алла. – Может, она не хотела есть вашу, простите… баланду?

– Но она вообще ничего не ела! – развел руками Мономах. – Женщины, лежащие с ней в палате, это подтверждают, как и медсестры.

– Может, родственники приносили домашнее?

– В том-то и дело, что нет! Я с матерью Калерии разговаривал, пытался убедить, что даже балерины должны питаться и набираться сил, чтобы восстановление шло быстрее.

– А она что?

– Твердила, что я ничего не смыслю в балете и что танцовщица должна быть легкой, как перышко, а потому не имеет права обжираться. Какое там обжираться – она на маленький скелетик была похожа! Когда ложилась на операцию, выглядела иначе – нормальной, хоть и худенькой.

– И все-таки я не понимаю, почему у матери пациентки к вам претензии!

– Она думает, что я слишком давил на Калерию, заставляя есть. Один раз я действительно пригрозил ей внутривенным кормлением.

– Вы в самом деле намеревались это сделать?

– Да что вы, у меня таких прав нет! Я хотел ее напугать, раз разумные доводы не действовали.

– Так вы считаете, что напугали ее так сильно, что она с крыши скакнула? Бросьте, такие уловки могли подействовать на трехлетнюю, но пациентка была взрослым, сформированным человеком, более того – представительницей весьма суровой профессии, в которой не место нюням! Вы в курсе, как балерины обходятся друг с другом? Подсыпают в пуанты толченое стекло, портят костюмы, добавляют в грим ацетон – не могли ваши слова повлиять на нее подобным образом!

Мономах ничего не ответил. Алла по выражению лица видела, что не сумела его убедить.

– Владимир Всеволодович, – снова заговорила она, – я понимаю, что вы переживаете – все-таки эта Калерия являлась вашей пациенткой и вы в какой-то степени несли за нее ответственность, но вашей вины в случившемся я не усматриваю. Мы с вами многого не знаем – к примеру, что могло подвигнуть молодую девушку на самоубийство? Кроме того, вы сами сказали, что Гурнов настаивает на несчастном случае, и я склонна доверять его мнению: трудно найти более компетентного патолога! Совсем недавно я как раз хотела обратиться к нему, чтобы… Впрочем, это не имеет значения. Родственники погибшей убиты горем и могут обвинять кого угодно, но это не означает, что они правы, понимаете?

– Знаете, – медленно произнес Мономах, – стыдно признаться, но я…

– Вы – что?

– Когда я узнал о случившемся, то здорово разозлился.

– Разозлились? – удивилась Алла. – Почему?

– Да потому что мне работы своей жалко – отличная была работа. Я очень старался не испортить девчонке будущее! Вы, наверное, считаете меня чудовищным циником?

– Если бы вы были циником, Владимир Всеволодович, мы бы сейчас с вами не разговаривали! А мать вашей балерины придет в себя и, скорее всего, пожалеет о своих обвинениях. Что, кстати, следователь думает?

– Придерживается точки зрения Гурнова.

– Ну вот вам и ответ! Я не могу освободить вас от тяжелых мыслей, но могу дать совет: не пытайтесь приписывать людям качеств и особенностей поведения, которыми, как вам кажется, они могли бы обладать, не выстраивайте сценариев в своей голове, потому что люди поступают порой необъяснимо, иррационально и совершенно не так, как поступили бы на их месте вы. Вы никогда не будете ни на чьем месте, кроме своего собственного!

– Иногда вы меня пугаете, Алла Гурьевна, – неожиданно признался Мономах, пристально глядя на собеседницу.

– Почему?

– Время от времени вы изрекаете сентенции, какие были бы впору какому-нибудь философу!

– Философское отношение к жизни – это ведь скорее хорошо, нежели плохо, правда? – улыбнулась Алла, радуясь тому, что у Мономаха поднялось настроение. – Иначе от этой самой жизни недолго и в петлю полезть!

* * *

– Итак, коллеги, прошу отчитаться о проделанной работе, – попросила Алла, когда все члены группы подтянулись в кабинет. – Начнем с вас, Дамир: что дал допрос Инны Гординой?

– Честно говоря, немного, – признался опер. – Гордина отрицает, что у нее была ссора с Бузякиной. Утверждает, что у Дарьи есть основания ее оговаривать.

– Какие? – полюбопытствовала Алла.

– Она выражалась туманно, но, похоже, жилось ей в доме Томина несладко. А теперь, видимо, придется и вовсе убираться: Дарья недвусмысленно дала Инне понять, что не желает ее там видеть.

– То, что ей жилось несладко, вы сами заключили или это Гордина пожаловалась?

– Да она не жаловалась… Понимаете, Инна попала к Томину и Бузякиной год назад, когда ей едва исполнилось восемнадцать. После того как ее отца, Кирилла Гордина, задержали за мошенничество в особо крупных.

– А где, пардон, была ее мать?

– Жена Гордина умерла. У нее был тяжелый онкологический диагноз. Гордин таскал ее из одной клиники в другую, даже за границу с ней ездил несколько раз – ничего не помогло.

– Бедная девочка, – пробормотала Алла, качая головой. – Одним махом лишиться и матери, и отца… Хорошо, что Томин не остался в стороне!