Я сфотографировала букет искусственных цветов, который теперь лежит под берёзой, в 50 шагах от магазина, на месте, где умер последний перспективный мужик деревни. Звали его Иван. Последний Иван на деревне…

Не было ни милиции, ни вскрытия. Не было кровной мести, как это принято в сериалах. Никто не отомстил продавщице, никто не подпалил ей хату и не отмутузил, напав на неё из-под куста орешника. Она не сидит в тюрьме. Никто не спрашивает, у каких людей покупала она водку не раз и не два, зная о последствиях её потребления. Это русская баба. Что у неё творится в голове, что там у неё в сердце – этого никто не узнает. Правда, последняя история всё-таки заставила её по-тихому закрыть магазин, уйти в свой дом и там тихо пасти своих кур.

По статистике ежегодно в России от палёной водки умирает 40 000 мужиков. Умерший Иван и его товарищи не вошли в эту статистику. Туда, очевидно, не входит множество таких вот отравленных Иванов. Так что статистика намного шире и глубже. Чеченский ли терроризм, рука ли мирового глобализма, приговорившего к смерти Русское сельское хозяйство через вертикаль власти, ничего не видящих ментов – об этом мы вряд ли узнаем. Но кто-то с 93 года заливал российскую землю тоннами яда, и ни один из отравителей не был пойман милицией. Говорят, что палёная водка шла цистернами из Осетии, и что Беслан – это ответ небес на преступления против русской глубинки.

Оставшиеся на земле – это бесконечно терпеливые, молчаливые люди, понявшие за столетия покорности, что самое лучшее – это молчать, сносить всё тихо, не вынося сор из избы, не обращаясь ни к властям, ни к соседу, ни к другу. Каждый сам за себя, закона и правды нет на русской земле. Если хочешь выжить, то живи тихо и уединённо, терпи, молчи, таи все мысли тайные свои. Тихо и упрямо делай своё дело, если желаешь выжить. Когда станет невыносимо – ни за что не пей! Отравят…

Недавно сгорела дотла соседняя деревенька Мокрятино. Сгорела она от того, что в конце апреля, когда сошёл снег и проступила сухая трава, один местный житель решил покурить. От его небрежного жеста, каким обычно курильщики выбрасывают хабарик, от этого жеста прошлогодняя трава загорелась, три дома в миг слизнуло, будто их никогда и не бывало на этой земле. Жители успели спастись, но у них не осталось ни дома, ни двора, ничего, кроме груды головешек. Пожарники пытались добиться от людей имени поджигателя. Все знали, кто поджог, но по православной традиции уповать только на суд Божий, имени поджигателя не назвали. Поджигатель, как и вышеописанная продавщица, живут прежней, без изменений, жизнью. Ждут суда Божьего…

Зато законы в глубинке хорошо работают для добивания слабых, как в Незнайке на Луне. В тюрьме сидит женщина, мать троих детей, чей муж когда-то умер от палёной водки, и которая, в отчаянии, не нашла ничего лучшего, как украсть что-то из недр умирающего колхоза. Женщину поймали с поличным, посадили. Она сидит, дети её растут в интернате. Когда женщина выходит из тюрьмы, она уже не знает, как можно жить по-другому, она опять что-то ворует, её опять сажают. Я сфотографировала её голубой ветшающий дом с тремя окнами, возле него стоит старая мёртвая берёза, вся покрытая грибами, с отвалившейся верхушкой. Символ времён.

Год назад закрыли школу. Сначала она перестала быть средней школой, стала восьмилеткой. Потом превратилась в начальную школу для последних детей деревень в округе. Теперь и на начальную школу детей не собрать. За 15 лет население сократилось раза в три, остались те, кому уже за сорок и больше, да чуток юношества, которое ещё не успело из этих земель изойти. Появились дачники и беженцы, но это уже не те люди, которые могут быть свободными земледельцами и производить возобновляемый на земле продукт. Беженцы пребывают в страшной депрессии, вспоминая свою прошлую добротную жизнь в советских республиках и ужасаясь нынешней. Воспоминания мешают им осваивать эту новую, не самую плохую на свете землю. Год назад застрелился председатель пытающегося возродиться колхоза. Ему было 44 года. Сам ли застрелился, или ему кто помог? – из тех же сил, которые поставляют на эти земли тонны отравленной водки, которые сажают в тюрьмы вдов, которым поручили сокращать население и держать земли без сельского хозяйства.

За день до моего приезда вполне приличное здание опустевшей школы разгромили местные юноши и девушки после дискотеки в ещё не сдохшем местном клубе. А может и не они. Всё тут таинственно на земле.

Тенденции к лучшему типа попыток проводить день деревни, убрать сообща мусор с дорог, устроить праздник для оставшегося народа, – они есть, они случаются, но как-то быстро обваливаются.

Зимой была уничтожена зверским образом местная библиотека. Вся деревня похаживала в этот неостывший культурный очаг, оставшийся от умершей школы. Библиотека была шикарной, она собиралась 100 лет, тут было много классики, редчайшие книги по краеведению, по истории Пушкинских мест. Зимой приехали грузовики и варварски увезли книги. И если бы для продажи в антикварную лавку! Или для макулатуры… Увы! Для выброса в помойку. Кто-то сверху отдал этот приказ. Смеловские проследили, куда поехал грузовик, потом нашли книги в канаве, самое ценное оттуда забрали себе, остальное кабаны читать будут на небесах…

Магазина ныне в селе нет, иногда сюда приезжают автолавки. Одна автолавка внимательно относится к нуждам людей, продавец всех знает по имени и старается привезти то, что купят. Другая автолавка настырно привозит по принципу «на тебе Боже, что нам не гоже».

Обустройство людей и зверей

Сергей отправился к своей лошади, пора было вспахать поле под картошку.

Лошадь Смеловские купили у цыган. В глубинке, как и 200 лет назад, лошадьми торгуют цыгане. Взнуздывать, объезжать, поить, кормить, чистить и подковывать, впрягать в телегу и сани Сергей научился по столыпинской книжке… Садился вечером возле лампы, надевал очки и читал, выписывал в тетрадку, штудировал. И вообще всему Сергей научился по этой книге: принимать роды у коровы, лечить её от мастита, делать ульи для пчёл, чинить упряжь для лошади, выкармливать цыплят и телят, сажать вовремя картошку, по правилам вносить навоз в землю.

Прошло несколько лет, и деревенские коренные жители, увидев, как ладно ведут хозяйство Смеловские, стали к ним обращаться за советом, как к дипломированным специалистам. Из деревенских людей не нашёлся ни один, кто мог бы или хотел бы что-нибудь внятное объяснить начинающим землевладельцам. Даже старики деревенские в ответ на расспросы ехидно помалкивали. Жители села здороваться здоровались, но на этом человеческое участие заканчивалось. Эта стена молчания доводила Смеловских до исступления. Им хотелось общения, хождения в гости, бесед за чаем.

Лошадь помогла Смеловским сломать стену отчуждения. Лошадь давно уже стала в русской деревне невидалью, признаком особенного социального статуса. Я помню, как в Калининской области все, кому не лень, гоняли по русскому бездорожью на тракторах и комбайнах, прожигая безнаказанно общественное топливо, но вот лошадь имел только председатель колхоза, да ещё один, чрезвычайно зажиточный и процветающий колхозник с многочисленными родственными связями в верхах колхозных. А без лошади всё равно было никак, во время весенней и осенней распутицы деревни превращались в оторванные от мира острова, куда даже и трактору «Кировцу» добраться было не по силам. Глиняные дороги превращались в пруды, чавкающие болота… Перебираться от деревни к деревне «Кировцы» и «Нивы» пытались по полям, по руслам рек. Отчего рядом с дорогой, похожей на овраги, вырастали такие же овраги и рвы, а от речек оставались плешины и омута, речка возле деревни моей бабушки просто сгинула. Некогда прекрасная речка, с камышами, утками, гусями, в которой ребятишки купались, а бабы полоскали бельё…

Смеловские быстро смекнули, что лошадь не зависит от цен на бензин, от времён года и состояния дорог. Лошадку им удалось вырастить хорошую, трудолюбивую. От долгого простоя без бороны, плуга, санок зимой, телеги летом, лошадка начинает скучать и хулиганить. Отвязывает зубами себя и козу от пут, и убегает с козой на поле побаловаться, побегать. Односельчане посмотрели на Смеловских с ехидством, а потом что-то поняли, и теперь почти у всех есть лошади, даже по нескольку…

Смеловские купили и корову, потом телята пошли, потом было две коровы. Сейчас ни одной. Смеловские постарели, устали от этого обслуживания непрерывного природного молокозавода, да и молока им уже в таком количестве не надо. Дети, внуки подросли, уехали в город учиться в университетах, консерваториях, всё же гены интеллигентов в нескольких поколениях дают знать о себе.

Бывшие горожане Смеловские не могут до конца стать сельскими жителями. Особенно это сказывается, когда сельская жизнь требует необходимого расставания с домашними животными. Смеловские так и не смогли съесть ни одной из своих кур, куры умирают у них своей смертью. Зато бывшие геологи узнали, сколько лет живёт петух. Петух у них прожил 11 лет и умер жарким летом, очевидно, от старческого инсульта. Несколько раз, внешне молодой и роскошный, без всяких там седых перьев, петух-старичок падал оземь вверх лапами, типа терял сознание. Но потом вставал и продолжал свою жизнедеятельность как ни в чём не бывало. Пока, наконец, не околел окончательно.

Особая статья – кошки. По интеллигентской привычке Смеловские не топят котят. К тому же любая кошка – это судьба. Кого-то подобрали дети в городе и привезли в деревню, какая-то живая хвостатая тварь сама пришла, неведомо откуда. Добродушные Смеловские с ухмылочками вникают в кошачьи проблемки.

Мы прошли за баньку к глубокому пруду. Смеловский достал из садка живую рыбу. Возле прудика выстроилась очередь из кошек, началась раздача карасей на обед. Караси у Смеловых хороши: ровные, круглые, крупные… К вечеру Сергей нажарил их, это было редкое экзотическое объеденье, коричневые в масле карасики.

Сергей рассказал, что любит поохотиться. В ближайших лесах водятся лоси, кабаны, лисы, зайцы, куницы, еноты. 1 августа, когда открывается охота на уток, над местным озером стоит канонада выстрелов, опустевшие от земледельцев земли наполняются огромным количеством охотников. Огорчает то, что зайцев становится всё меньше, зайчата гибнут весной от весеннего пала прошлогодней травы. А трава горит от хабариков расслабленных курильщиков. Ещё трава горит от поджигаемых гор мусора. Глобализация пришла в глубинку со своими чудовищными неэкологичными упаковками, мусороперерабатывающие заводы не построены, увоз мусора отсутствует. Мусор варварски жгут пару раз в год, и диоксиды, подобно чернобыльскому шлейфу, щедро пропитывают русские земли. У нас никто в течение 100 ближайших лет не захочет покупать молоко и овощи.

Майский снег

Ярослава совсем раскапризничалась, ей нужно было внимание взрослых, но все они были заняты. Дед запряг лошадку и пахал, управляя плугом и лошадью. На вывороченную свежую коричневую землю прибежали куры, червячков клевать. Они смешно выпрыгивали из-под копыт. Татьяна готовила обед. Все что-то делали. Козлик влез на ветлу и обгрызал кору с неё.

Я с Леной и Ярославой пошла на озеро. По дороге мне показали старый барский сарай, сложенный из камней, с древней крышей, крытой дранкой. У сарая стояла высокая ель с отломанной ураганом верхушкой, на ней аисты построили двухэтажное гнездо. В верхнем, как куклы с пластмассовыми розоватыми носами, сидели три аистёнка и два их родителя, с вниманием следящие за нашим передвижением. Места здесь были благодатные. Вдали, на холмах, матово зеленели первыми листочками берёзовые леса. Испускали дурманящий земной аромат вспаханные нарезы земли, солнце то улыбалось и грело, то пряталось за туманные набегавшие тучки, озеро серебрилось, травка качала своими стрелками на ветру.

Лена училась в аспирантуре, это была девушка с античной фигурой и античной головкой, всё это было неправильно упаковано в спортивную одежду, в джинсы и куртку с американской надписью. Девушка недавно прошла стажировку в США, привезла оттуда эти шмотки. Увы, это всё не шло ей, она чувствовала, что что-то не так. Платье, юбочка – вот лучшая одежда девушки во все времена.

Мы возвращались к дому, когда вдруг повалил снег, сначала крупными редкими хлопьями, потом стеной из пляшущих шариков. Одуванчики выглядывали из снега своими глянцевыми щёчками, как моржи в проруби. Зеленя превратились в бело-зелёные пространства, из снега как на голландских пейзажах выглядывали старые деревья с сучьями, не успевшими так сильно, как берёзы, зазеленеть. Снег шёл и шёл, я увидела на лугу возле озера, почти уже полностью занесённом снегом, штук пять журавлей. Они прилетели на родное озеро и радостно плясали под пеленой снега.

Вечером Сергей принёс с чердака неподъёмные портфели с образцами пород, со всякими агатами, сердоликами, срезами малахитов… Сергей стал интересно рассказывать о камнях. Стало грустно: Смеловские, высококвалифицированные специалисты, знатоки своего дела, разведчики недр земли, могли быть весьма востребованы со своими знаниями в новой России, да и в любой стране, а оказались за бортом кипящей жизни, лет на 20 раньше, чем нужно, ушли на обочину, в узкую индивидуальную семейную жизнь.

Лена села за пианино и сыграла довольно недурно Чайковского. Мне эта девушка представилась в длинном платье с открытыми плечиками, с перехваченной талией, с букольками над ушами, которые бы прелестно подчеркнули бы её греческий носик и античный овал лица. Не в то время она родилась, не в то…

Я в своём очерке называла всех совокупных людей, с которыми провела эти три дня, Смеловскими. На самом деле, когда я записывала имена своих персонажей, я удивилась, что у всех фамилии разные: и у хозяйки Татьяны, и у хозяина Сергея, и у Лены, и у Яши, и у Ярославы. Татьяна Марковна сначала стала диктовать мне всё это пёстрое разнообразие, но потом вдруг сказала: «Знаете что, напишите, что все мы Смеловские. По фамилии Сергея Матвеевича»