Цитаты из книг автора «Ирина Дмитриева»

требуют постоянной опеки со стороны своих греческих наставников. В свою очередь, русские писцы, вместо того чтобы усерднее налечь на грамматическое учение и освоить все необходимые книжному человеку премудрости, отмахиваются от греческих наставлений и саму грамматическую науку называют не иначе как «эллинские борзости». Более того, эти русские писцы даже самих своих учителей пытаются уличить в невежестве и незнании грамматики. Ученые наставления их считают еретическими и решительно отвергают их «грамматические хитрости и философство»[17].

существовал ли в русской культуре имманентный способ понимания языка – такой способ, который непосредственно опирался на специфику русского миросозерцания? Уникальную возможность обнаружить следы существования естественного понимания русского языка предоставляет обращение к истории развития русского языка, точнее, к многочисленным дискуссиям по вопросам книжной справы, которые длились на протяжении XIV–XVII веков, в которых принимали участие русские книжники с одной стороны и греческие грамматики с другой. Это был не спор между греческими учителями и их учениками, а столкновение различных принципов и познавательных установок.

И если философствование западного типа стремится определить предмет своего рассмотрения по его границам, в пределе, то можно попытаться действовать и иначе. Можно обратиться к самой сути устанавливающего жеста, который определяет исходные точки отсчета для любой возможной меры, пропорции, границы познания. Такой способ обращения как раз и будет использован здесь в качестве основного. Чтобы его как-то персонифицировать, он будет именоваться «естественным пониманием русского языка», в отличие от его грамматического понимания, которое соответственно будет называться «искусственным» по отношению к русскому языку.

Понимать – значит устанавливать границы. Такова западная традиция философствования, для которой мыслить – значит мыслить на пределе, на пределе собственных границ. А возможно ли мыслить и понимать иначе?

Данная ситуация показывает, что грамматическое истолкование русского языка не сможет приблизить нас к его пониманию, ибо для русского языка эта структура, безусловно, внешняя, формальная, которая не ставит своей задачей понимание внутренних принципов существования русского языка, а только устанавливает внешнее соответствие русского и других европейских языков. А поскольку речь идет лишь о внешнем соответствии, то русский язык каждый раз либо с трудом вписывается, либо вообще находится за предполагаемыми рамками предлагаемой для его понимания формальной структуры. Эта беспомощность в описании русского языка прослеживается, начиная от грамматики Лудольфа вплоть до современных грамматик.

Одновременно с церковно-славянским языком на Руси функционировал еще и русский разговорный язык, который также нуждался и в осмыслении, и в определенном упорядочивании. Необходимость грамматической интерпретации русского разговорного языка была, прежде всего, связана с обучением ему иностранцев, причем эта интерпретация часто осуществлялась самими иностранцами. Так, например, «Грамматика Лудольфа» – первая грамматика разговорного русского языка – была пособием для обучения русскому языку иностранцев и никоим образом не предназначалась для изучения и следования ей носителями языка. Это был взгляд на русский язык со стороны, из другой языковой парадигмы, из другого мировосприятия. Эти грамматики представляли собой инструкции по использованию языка и не могли претендовать на его понимание, что говорит о том, что грамматическая трактовка русского разговорного языка была внешней интерпретацией и не могла претендовать на аутентичное понимание языка. Одновременно следует обратить внимание на то, что русских вариантов грамматического описания русского разговорного языка вообще не существовало. И для этого, вероятно, были серьезные причины.

Существует несколько стратегий понимания языка. Классической и наиболее древней можно назвать грамматическую стратегию, суть которой в классическом языкознании сводится к отождествлению конкретного языка с универсально грамматической структурой, и язык рассматривается как один из инвариантов этой структуры. Иначе говоря, смысл языка – это его грамматика. Посмотрим, насколько этот тезис оправдан применительно к русскому языку.

Но что значит – понимать родной язык? Особенно сложно ответить на этот вопрос именно относительно родного языка, поскольку по отношению к нему мы находимся в особенном положении: мы как бы внутри него, он практически полностью заполняет наше смыслополагание. Очень трудно стать по отношению к нему во внешнюю позицию.

Единство языка позволяет нам сегодня говорить о возможности сохранения и развития русской философии как самостоятельного явления мировой культуры. Сегодня мы живем в постсоветском внерелигиозном пространстве – те духовные силы, которые всегда подпитывали Россию, глубоко спрятаны. А что позволяло удерживать традицию (хотя бы в свернутом виде), не давало ей окончательно заглохнуть в период расцерковления? Что позволяло нашему сознанию не забыть его возможности и направленность в то время, когда молитвенные практики были почти забыты? У нас в России есть замечательный хранитель – русский язык, который способен аккумулировать в себе духовные содержания, сохранять, раскрывать и развивать их в благодатное время. И это не тексты, а сама структура языка, которая воспроизводит в нас определенные установки сознания, что в конечном счете позволяет сбываться русской философии.

Обращение к русскому языку необходимо еще и потому, что именно он остается той связующей нитью, которая соединяет в единую целостность очень разные эпохи существования нашего