Об упавшей звезде Астре

Лунный луч, бледный и тонкий, дрожа, ощупывал каждый участок сада и, наконец, упал в самый заброшенный его уголок. Застыл в изумлении.

Удивились и звезды, глядя на заросли бурого лопастого чертополоха – тихую обитель любителей ночных прогулок ежиков, влажных слизняков и изредка появляющихся бородавчатых жаб. Замерцали далекими разноцветными огнями, то ярко вспыхивая, то незаметно угасая. Вели понятный только им разговор, подмигивали друг другу, передавая странные космические сигналы. Переговаривались всю ночь.

А под утро сорвались все одновременно. Падая, ударились о землю, брызнули во все стороны маленькими лучиками – острыми, как иглы, и вытянутыми в длину, словно языки пламени. Застыли в ожидании. Утренняя прохлада, медленно пробираясь по еще горячим от быстрого падения лучам, повисла прозрачными каплями и начала переливчато играть, приветствуя дрогнувшую от пробуждения полоску горизонта. Умытые свежей утренней росой, звезды зарозовели перьями, заалели шарами, запрыгали россыпью ультрамариновых бусин и синего бисера.

– Чудо!!! – едва слышен восхищенный шепот.

– Аstra!!! – расширились от удивления глаза.

– Звезда упала!!! Звезда!!! – слышится отовсюду.

– Астры! Астры!!!

Пупавка – солнечный зонтик

В стародавние времена жили в пещерах настоящие мастера ювелирного искусства – маленькие горные гномы. Все они от мала до велика имели длинные бороды и, чем старше был гном, тем длиннее была его борода. Одежда их, лица и волосы были покрыты серой горной пылью, и никогда нельзя было с точностью определить возраст ювелиров. Слава об этих гномах разнеслась на тысячи и сотни тысяч километров вокруг не только потому, что были они величайшими мастерами своего дела, но и потому, что слыли самыми богатыми среди всех гномов на Земле. Драгоценные металлы, высеченные ими из каменных глыб, хранились в многочисленных подземных тайниках. А в ювелирных мастерских работали без устали десятки умельцев и их учеников. Никто, кроме самих гномов, не знал, как добраться до подземных складов и мастерских; много лет и веков хранили они свои секреты и передавали их из поколения в поколение.

Однажды отлили гномы из добытого металла золотую горошину, похожую на солнце, и дали ей название «Пупавка», что от слова «пупок». От пупка протянули во все стороны лучи – тайные дороги, указывающие на сокрытые в недрах несметные богатства. И стали повсюду носить с собой эти тайные карты-указатели. А чтобы не занимать рук, придумали для них длинные ножки-стебельки.

Увидели как-то степные гномы маленькие солнышки над головами горных гномов. Удивились и восхитились. Золотой пупок блестит на солнце, а от него, словно солнечные лучи, белые дорожки во все стороны разбегаются. Не могут понять жители степи, для чего носят с собой братья-гномы такие пупавки. Долго думали-гадали и, наконец, решили, что горным гномам такие зонтики вовсе и ни к чему. А вот степным жителям в самый раз – и от жаркого солнца спасут, и от дождя укроют.

Выпросили у ювелиров образец пупавки, а те отказать не посмели – братья как-никак. Вот и стали они зонтики себе в степи выращивать – и большие, и маленькие. Так и появились повсюду, где только можно – и в степях, и на лугах, и на полях, и в садах пупавки – удивительные цветы-зонтики. Ромашки, если по-нашему. Присмотритесь внимательнее, может и сейчас под одним из солнечных зонтиков укрылся от дождя маленький гном.

Люблю ромашки очень-очень. Все об этом знают и дарят мне охапки пупавок, удивительных цветов с тонким ароматом яблок. А вы чувствуете?

Глазки

Жили-были на Земле, да и в нынешние времена живут, странные люди. Раньше всех они просыпались, позже всех спать ложились. Только не было у тех людей никакого другого занятия, кроме, как подглядывать за другими людьми. Будто не было у них своей собственной жизни. Любопытство их росло день ото дня и вскоре стало таким, что достигло Неба.

Венере, которую считали самой красивой из всех красавиц во все времена, боги присвоили титул Богини любви. Она могла покорить любое сердце и завоевать любую душу благодаря своему поясу, сотканному из страсти и вожделения. Много женихов сваталось к ней, и все они получали отказ. Потому как решила Венера жить только для себя, так сильно она любила себя.

Просыпалась рано-рано утром от нежной песни небесных птиц и, прихватив с собою своих любимчиков – кролика и голубя, шла к водопаду, быстрые и звонкие потоки которого образовали в низине озеро. Красота этого водоема могла затмить само Солнце. Венера смотрела в отражение вод и не могла налюбоваться собой. Там она раздевалась донага, распускала свои прекрасные золотистые волосы, скрепленные венцом из золота и драгоценных камней, и, наслаждаясь шелком тонких нитей водорослей, которые оплетая, ласкали ее ноги, медленно входила в зеркальную водную гладь. Движения ее были такими легкими, что никакое колыхание воды не нарушало его глади. Водное зеркало не только отражало красоту Венеры, но и преумножало его.

Любопытству людей не было границ. Стали они подглядывать и за красавицей Венерой. И увидели то, что было под большим запретом. Видеть, как та любуется своим телом, дозволялось только кролику и голубю. А еще стали придумывать люди разные небылицы про Богиню и толковали их каждый по-своему, передавая друг другу.

Однажды, заметив это, Венера так разгневалась, что воззвала к Зевсу, чтобы тот наказал любопытных людей. Зевс превратил всех их в безмолвные цветы и разбросал по всей Земле. Своей формой и расцветкой они выражают удивление и любопытство, наблюдая за всем происходящим с клумб наших садов и палисадников. Вот только рассказать друг другу ни о чем уже не могут.

Анютины глазки

Жила-была на свете Анютка – девчонка смышленая, очень любопытная и развитая не по годам. Страсть, какой непоседой она росла! Да вот беда – была она слепой от рождения. Но не в этом было ее несчастье. Анюта и семь ее братьев рано лишились матери, а отец до срока женился на другой. Да и сам недолго пожил – ушел вслед за женой. Мачеха детям попалась злая, хитрая и сразу после смерти отца решила избавиться от них. Стала нагружать их тяжелой работой. У тех времени даже на отдых не оставалось, а тем более на игры. Анюткиных братьев мачеха еще кое-как терпела, ведь они работали не покладая рук. А вот падчерицу люто ненавидела за то, что та могла работать только в саду, да и то собирала фрукты в корзинку исключительно на ощупь. Часто случалось, что девочка оставляла на ветках зрелые яблоки и груши, а те портились. А еще невзначай наступала на них, раздавливая ногами всмятку.

В этом и заключалось детское горе – в отсутствии родительской любви. Анютка, добрая душа, как могла, выполняла все мачехины поручения. Никогда не таила обиды и постоянно приставала к той с расспросами – «что, да как». Очень уж ей хотелось узнать какого цвета небо и солнце, листва на деревьях и цветы в поле, какие люди живут поблизости, как выглядят и чем занимаются. Мачеха только отмахивалась, некогда мол. «Иди, работай!» – говорила она и придумывала очередное задание, труднее прежнего.

Счастье посещало Анютку редко – только тогда, когда братья возвращались с пастбища, где пасли коров, с покоса травы или из леса, где заготавливали дрова на зиму. Вот тогда-то Анюткино любопытство было удовлетворено сполна. Братья наперебой рассказывали сестре о том, что видели, и отвечали на все ее вопросы. Именно они стали ее глазами и открыли неизвестный мир, наполненный не только звуками, но и красками.

Узнала об этом мачеха и пошла к колдунье, чтобы та навела порчу на братьев. Колдунья за большую плату применила самое сильное свое заклинание и превратила братьев в безликие, бесцветные маленькие цветочки.

С той поры цветы поселились неподалеку – в саду, где работала Анютка. Поздним вечером после захода солнца девушка всегда выкраивала несколько минут, чтобы полить клумбу из лейки и поговорить с «братчиками». Так она стала их называть. Но «братчики» ничего не отвечали сестре, ведь они навсегда остались безликими, а потому и безмолвными.

Горькие слезы день за днем, год за годом лились из незрячих глаз девушки; и каждая слезинка, падающая на лепестки, раскрашивала их в яркие цвета. Упало на цветы и несколько черных от горя слезинок. Они-то и стали цветочными глазками.

И как только «раскрылся» последний глазок, Анюта вдруг тоже прозрела и встретилась взглядом со своими любимыми братьями. Теперь у них появилась возможность переглядываться друг с другом. И взгляды эти были гораздо выразительнее любых слов. А «братчиков» с тех пор стали называть «Анютиными глазками» в честь беззаветной сестринской любви.

Тайна Любы Мицкевич

Любовь Петровна Мицкевич сидела на кособокой скамейке у городского родильного дома и нервно теребила ручку потертой кожаной сумки внушительных размеров. Такие сумки носят женщины хозяйственные, чтобы иметь возможность уместить в ней чуть ли не полмира. Полмира в сумке было представлено «тормозком» на обед для всего технического отдела, многочисленными пачками таблеток от головной боли, сердечного приступа, давления и непредвиденного несварения припасенного на обед. «Мало ли у кого, что может случиться», – Любовь Петровна, как старшая по возрасту и занимаемой должности, бдительно следила за порядком во вверенном ей отделе завода ЖБИ. Еще в такую сумку после работы обязательно должны были поместиться булка хлеба, два пакета молока, половина батона докторской колбасы и кулек дешевой карамели. По необходимости список мог увеличиваться, и вместе с ним увеличивался объем сумки.

Любови Петровне недавно исполнилось пятьдесят лет, но выглядела она гораздо старше. В последнее время она сильно располнела. Ее мучила бессонница, и она, не зная, как с ней бороться, прибегала к традиционному способу – пила много чая со сладостями. Излишняя тучность добавила ей не только возраста, но и повышенное давление, и одышку, и тяжелую походку, и растоптанные ступни ног, не способные носить на себе туфли с каблуком. Волосы ее, повидавшие на своем веку множественные окрашивания и слегка поредевшие, были уложены в высокую прическу. Руки и шея несли возрастные изменения, что нельзя было сказать о лице; оно оставалось довольно гладким благодаря пухлости щек. В молодые годы Любовь Петровна слыла красавицей и поэтому до сих пор мало пользовалась косметикой.

Старые стены с облезлой штукатуркой, снующие туда-сюда мужчины, поглядывающие на окна в надежде, что одно из них откроется, вывеска над главным входом «Дети – цветы жизни» и маленькая неухоженная клумба с анютиными глазками, которые вот уже несколько десятилетий росли сами по себе, – все это составляло неотъемлемые атрибуты родильного дома. «Странно», – возмущенно подумала Любовь Петровна. – «Почему у нашей администрации никогда не хватает средств на ремонт самых значимых зданий. Здесь рожала моя мать, и я рожала, теперь вот моя Наташка рожает». Она как будто вдруг вспомнила, зачем она здесь сидит, несколько раз приподнялась, поправляя юбку и, уместившись на скамейке поудобнее, вновь приняла неподвижную позу.

«Дети – цветы жизни», – взгляд ее тревожно пробежал по знакомой вывеске и остановился на клумбе с анютиными глазками. «Цветы жизни», – прошептала она чуть слышно, и лицо ее вдруг залила багровая краска хронического гипертоника. Однажды она уже видела такие глаза, удивленно-преданные и растерянные. Она задохнулась от этой, неожиданно посетившей ее мысли, и краснота разом сошла с лица, превратившись в мертвенную бледность. Любовь Петровна нащупала застежку на сумке и попыталась открыть ее, но у нее ничего не получилось – руки тряслись, пальцы не слушались и не могли сделать привычных движений.

– Любаша, что случилось? – мужчина, не по годам подтянутый, легко и быстро проследовал к скамейке по асфальтовой дорожке, ведущей от главного входа, и тронул жену за плечо.

Любовь Петровна перестала различать окружающее; глаза ее наполнились чем-то непонятным и пугающим. Что это было? Горечь утраты, отчаяние, страх? Муж не мог ответить на этот вопрос.

– Все хорошо, Люба! Наташка в предродовой палате. Сказали, что еще рано и велели ждать, – обнадеживающе-спокойный голос мужа был последней каплей, которая заставила чувства Любовь Петровны вылиться через край.

Она прижалась к мужу всем телом и зарыдала громко, почти истерически всхлипывая. Петр Петрович молча гладил ее по вздрагивающей спине и пытался понять причину столь несвойственного жене поведения. Она всегда казалась ему непробиваемой невзгодами и устойчивой к жизненным неурядицам. Вместе они пережили и безработицу в годы перестройки, и тяжелую продолжительную болезнь его матери. Люба сама училась заочно и помогла ему закончить инженерный факультет. Своими руками по кирпичику они отстроили дом. Здесь выросла их любимица – единственная дочь Наташа, которую сегодня утром они привезли на роды.

Первое, что всплыло перед глазами Любови Петровны, была предродовая палата с крашеными стенами и железной кроватью.

– Девонька, что же ты так кричишь? Нельзя так. Ребеночку твоему и без твоих воплей тяжело. Ведь ему там дышать совсем нечем, – старая санитарка тетя Настя, протирая подоконник тряпкой с устойчивым запахом хлорки, по праву всезнающей в вопросах родовспоможения обратилась к девушке, облокотившейся на железную спинку панцирной кровати. – Ты ложись и жди. Рано тебе еще.

Та, будучи не в силах ничего сказать в ответ, продолжала раскачиваться из стороны в сторону и громко стонать. Схватки продолжались уже шесть часов.

– Скорее, скорее, аккуратней… – акушерка вела Любу под руку, а тетя Настя на ходу надевала на нее стерильную сорочку.

В родильном зале было очень тихо и зябко. Белые стены, покрытые кафельной плиткой, в это хмурое утро казались серыми. Металлический блеск и лязганье медицинских инструментов добавляли ощущение холода. Любины ноги, облаченные в матерчатые бахилы, онемев, безжизненно повисли на держателях…

– Дыши, Люба, дыши, не зажимайся! – слышался голос акушерки…

– Говорят же тебе, дыши. Дай мне только набраться сил, и я сам помогу тебе. Сейчас оттолкнусь ногами и одолею этот узкий туннель. Раз, два, три! Как холодно, как светло!!! И очень страшно. Чьи это руки подхватили меня и хлопают по спине? Как обидно. Заплакать, что ли? Сейчас перережут связывающую нас нить. Как я боюсь тебя потерять! Наверное, все-таки закричу. Маааа… мааааа…

– Мамочка, у тебя сын. Смотри, какой крепыш, целых четыре килограмма! А какой осмысленный взгляд! Какие красивые темные глазки! – акушерка протянула новорожденного молодой матери и улыбнулась.

Только мельком Люба взглянула на сына и отвернулась…

– Мамочки, готовьтесь к кормлению, – громкий голос детской медсестры был слышен в каждой палате.

Именно с этого момента все в отделении приходило в движение – хлопали двери, мамаши хватались за хозяйственное мыло, которым было предписано мыть грудь, и принимали удобное положение на кровати – некоторым разрешили сидеть, другие пока лежали. Устраивали мягкое гнездышко из подушек для своих «птенчиков».

Малышей привозили каждые три часа. Во второй палате лежали три новоиспеченные мамы – Люба, Света и Лена. У Лены роды были тяжелыми, и ей не разрешили вставать целых три дня. Света все время скакала по кровати и выглядывала в окошко. Она костерила своего мужа, который ни разу не приехал навестить ее, и награждала его всеми известными народными эпитетами. «Наверное, запил на радостях, зараза», – говорила она, раздумывая, как и кому передать список необходимых для выписки вещей в случае, если новоявленный папаша вообще не появится. Лену должны были забрать родители; ее муж служил в армии, и было неизвестно, отпустят его в отпуск или нет. Люба все время молчала, ей ни разу за два дня не привозили сына на кормление. «Может быть, у ребенка какое-то осложнение», – думала Лена, но ничего не спрашивала. А Свете, занятой поисками мужа, и вовсе было не до Любы.

Сегодня во время кормления с мамами проводила беседу врач-педиатр. Время подходило к выписке, и нужно было ознакомиться с правилами ухода за ребенком в домашних условиях. Девочку Светы уже увезли на каталке в детское отделение, и молодая мама сладко посапывала, сразу же уснув. Сын Лены был еще в палате – он родился крупным, и со всеми малышами не помещался. Его обычно уносили на руках. Вот и сейчас педиатр, подержав его совсем недолго, сказала: «Вам будет тяжело, он по весу уже как двухмесячный».

Люба все это время лежала на кровати, отвернувшись к стене. Кажется, ее совершенно не интересовало происходящее в палате.

– Люба, вы не передумали? – спросила раздраженно педиатр, наклонившись к самому ее уху. По интонации было понятно, что это не первый их разговор.

Лена услышала этот вопрос и не поняла его. Люба ничего не отвечала, продолжая тупо смотреть в стенку…

Любу Мицкевич, восемнадцати лет, во дворе считали первой красавицей. Она была развита не по годам – рослая, фигуристая, с округлостями в положенных женскому телу местах. Все мальчишки сохли по ней, но она так и не отдала предпочтения никому из них, хотя от ухаживаний не отказывалась и флиртовала с каждым по очереди.

В доме культуры, где по выходным на танцы собиралась вся городская молодежь, Люба познакомилась с Сергеем, заезжим другом своего одноклассника. Весь вечер он не отходил от нее ни на шаг, а в промежутках между танцами уводил на «перекур» и смешил бесконечными анекдотами. Любе нравилось, как новый знакомый смотрит на нее, без стеснения обнимает и целует. Этой ночью они долго сидели на скамейке в парке, болтали о чем-то и пили дешевое вино. Тут же на скамейке и «согрешили».

О последствиях стало известно только тогда, когда живот перестал помещаться во все Любины платья.

– Кто твоего ублюдка кормить будет? – кричал отец. – Я точно не буду, можешь на меня не рассчитывать.

– Кому ты нужна будешь с этим ребенком? Никто тебя замуж не возьмет, – поддерживала отца мать. – Ты только подумай, что люди-то скажут! «Принесла в подоле», – вот, что они скажут!

Люба тихо плакала, но решение, принятое родителями, было однозначным…

Из роддома Люба вышла одна. В день выписки ее никто не встречал. Анютины глазки провожали ее укоряющим взглядом до тех пор, пока она не скрылась из вида…