16

Птолемей добился своего. Покуда Рим не затмил ее, Александрия оставалась главным центром цивилизации в мире. А также экономической столицей. Новый маяк, одно из чудес света, выполнял ту же символическую функцию, что башни-близнецы Всемирного торгового центра в Нью-Йорке.

К югу от Александрии линию горизонта ломали гигантские темные зернохранилища. Там ждали своего часа богатые урожаи, собранные с питаемой Нилом намывной равнины. Тысячи мешков отправлялись к пристаням по системе каналов. Забитые до отказа египетские корабли отплывали к крупнейшим портовым городам того времени, где их груз встречали ликованием: призрак голода отступал. Большие города Древности переросли возможности близлежащих сельскохозяйственных зон. Александрия поставляла хлеб – то есть стабильность и необходимое условие власти. Если египтяне поднимали цены или сокращали поставки, целая страна могла разом погрузиться в пучину насилия и мятежей.

Александрия молода и могуча, однако зиждется на ностальгии. Царь печалится о былом, которого сам не застал, но любит всем сердцем, – о золотом веке Афин, о кипучих днях Перикла, философах, великих историках, театре, софистах, речах, необычайном скоплении необычайных личностей в гордой маленькой столице, объявившей себя «школой Греции». Веками македонцы в своем почти варварском северном краю слышали рассказы о великолепии Афин и трепетали. Они пригласили престарелого Еврипида провести в Македонии последние годы, а еще им удалось привлечь ко двору Аристотеля. Они возлагали большие надежды на этих знаменитостей. Старались подражать афинской утонченности, желали чувствовать себя образованными и избавиться от унизительного клейма недогреков. Македонцы восторженно наблюдали миф со стороны, и в их глазах он обретал новое величие.

Мне вспоминается сад Финци-Контини из романа Джорджо Бассани. Я много раз его перечитывала; думаю, это одна из моих любимых книг. Описанный там особняк богатых евреев в Ферраре с садом и теннисным кортом, окруженный высокими стенами, – место, куда ты стремишься, но, когда тебя приглашают, чувствуешь себя там неуклюжим самозванцем. Ты чужой в этом мире, как бы сильно ты ни любил его. Тебя впустят на одно волшебное лето, ты будешь играть долгие матчи в теннис, исследовать сад, попадешь в сети желания, но двери вновь закроются. И это пространство навсегда будет связано с печалью. Почти все мы в ту или иную минуту жизни заглядывали с улицы в сад Финци-Контини. Для Птолемея таким садом были Афины. Кровоточащее воспоминание о недосягаемом городе заставило его основать в Александрии Мусейон.

У греков слово «мусейон», или «музей», означало место, посвященное музам, дочерям Мнемосины-Памяти, богиням вдохновения. Платоновская Академия и позже аристотелевский Ликей находились в рощах, представляших своего рода храмы муз, поскольку умственные упражнения и образование могли метафорически рассматриваться как отправление культа девяти богинь. Мусейон Птолемея шагнул дальше: это был один из самых амбициозных проектов эллинизма, предтеча наших исследовательских центров, университетов и творческих лабораторий. В Мусейон приглашали лучших писателей, поэтов, ученых и философов. Избранные получали пожизненную должность, избавлявшую от всех денежных трудностей, с тем, чтобы силы их уходили исключительно на размышления и творчество. Птолемей назначал им жалованье, предоставлял бесплатное жилище и место в роскошной общей трапезной. Они также освобождались от уплаты налогов – едва ли не самый дорогой подарок, учитывая прожорливость царской казны.

За несколько столетий Мусейон, как и мечтал Птолемей, собрал ослепительную плеяду имен. Там работали: математик Евклид, сформулировавший геометрические теоремы; Стратон, лучший физик своего времени; астроном Аристарх; Эратосфен, высчитавший радиус Земли с удивительной точностью; Герофил, основоположник анатомии; Архимед, открывший законы гидростатики; Дионисий Фракийский, автор первого грамматического трактата; поэты Каллимах и Аполлоний Родосский. В Александрии зародились важнейшие теории, например гелиоцентрическая модель Солнечной системы, которая позже, в XVI веке, привела к коперниканской революции и суду над Галилеем. Был снят запрет на препарирование трупов – и даже, по утверждениям некоторых, живых заключенных в александрийских темницах, – благодаря чему медицинская наука шагнула далеко вперед. Развивались новые области знания, такие как тригонометрия, грамматика и консервация рукописей. Зародился филологический анализ текста. Были сделаны великие изобретения, вроде бесконечного винта, по сей день используемого для вычерпывания жидкостей. И за семнадцать веков до Ватта, введшего понятие лошадиной силы, Герон Александрийский описал паровую турбину, с помощью которой, правда, перемещал только механических кукол. Считается, что его труды по автоматическим устройствам предвосхитили робототехнику.

Библиотека занимала особое место в этом ученом городке. Не так уж часто в мировой истории сознательно и преднамеренно совершались подобные усилия ради того, чтобы собрать в одном месте лучшие умы эпохи. И никогда прежде величайшие мыслители не имели доступа к такому числу книг, ко всему накопленному цивилизацией знанию, подсказкам из прошлого, помогавшим учиться мыслить.

Мусейон и Библиотека входили в дворцовый комплекс, находились внутри крепостных стен. Жизнь первых профессиональных исследователей протекала в уединении укрепленного пространства. Они читали лекции, давали уроки, устраивали публичные обсуждения, но превыше всех этих дел ценилась молчаливая работа мысли. Глава Библиотеки был также учителем царских отпрысков. На закате все ужинали вместе в зале, куда иногда заглядывал и Птолемей послушать их разговоры, подивиться словесным дуэлям, находкам, планам. Возможно, он думал, что ему удалось создать собственные Афины, сад-цитадель.

Из сатирического сочинения мы узнаем об обычаях ученых Мусейона, умиротворенных, избавленных от земных забот, защищенных от напастей своего времени. «В многолюдном краю египетском, – пишет поэт-сатирик, – откармливают мудрецов-книгочеев; они знай себе едят да поклевывают друг дружку в клетке, охраняемой музами». В другой поэме писатель возвращается из царства мертвых, чтобы дать обитателям Мусейона совет: не портить себе и другим жизнь взаимными обидами. По-видимому, удаленные от мирской суеты, наслаждавшиеся беззаботной жизнью мудрецы и в самом деле друг дружку поклевывали. Исторические источники упоминают о разногласиях, зависти, обидах, соперничестве и злословии. Ничего такого, что не было бы знакомо нам по современным университетским кафедрам с их мелкими нескончаемыми дрязгами.

17

В наши дни развернулось азартное состязание по постройке самого высокого небоскреба в мире. От состязания своего времени Александрия не осталась в стороне: городской маяк оставался на протяжении веков одним из высочайших сооружений в мире. Он представлял собой эмблему царского тщеславия, знаковое сооружение вроде Сиднейской оперы или музея Гуггенхайма в Бильбао, эротический сон всякого правителя. Но, помимо всего прочего, он являлся символом золотого века науки.

«Фарос», слово, приобретшее в греческом значение «маяк», – топоним. Так назывался остров в дельте Нила, на котором, увидев его во сне, Александр решил основать город. В Балтийском море есть маленький остров Форё. Там Ингмар Бергман снял «Сквозь тусклое стекло» и другие фильмы, туда удалился, чтобы жить вдали от мира. Но нам трудно судить о первоначальном замысле: сооружение завладело географическим названием, и унаследованное из греческого слово сохраняется во многих языках.

До начала строительства Птолемей велел инженеру-греку соединить остров Фарос с пристанями молом, который одновременно разделил порт на две гавани – торговую и военную. Прямо из скопления кораблей вырастала высокая белая башня. Средневековые арабские авторы, заставшие маяк, описывают структуру из трех ярусов – квадратного, восьмиугольного и круглого в основании, – соединенных пандусами. На вершине, вознесенной на высоту примерно в сто двадцать метров, было зеркало, отражавшее солнечные лучи днем и свет костра ночью. В ночной тиши рабы поднимали по пандусам горючее, чтобы поддерживать огонь.

Зеркало Фаросского маяка овеяно легендами. В те времена зеркала относились к области высоких технологий, поражали своими свойствами. Среди ученых Мусейона, стремившихся к всеохватному знанию, числились и знатоки оптики: под их контролем, вероятно, и было изготовлено исполинское зеркало. Мы не можем точно представить себе, чего они добились, но арабские путешественники видели зеркало много веков спустя и утверждали, что оно позволяло на огромном расстоянии отслеживать корабли, идущие к Александрии. Рассказывали, что с вершины маяка можно было увидеть отраженный в зеркале город Константинополь. Судя по этим зыбким воспоминаниям – отчасти правдивым, отчасти приукрашенным, – Фаросский маяк может считаться далеким предком телескопа, зоркого глаза, способного обозревать морскую и звездную даль.

Маяк был последним и самым новаторским из семи чудес Древнего мира. Он символизировал все, чем хотела быть Александрия: манящий город, точку пересечения координат, столицу раздвинувшегося вширь мира, путеводный светильник для всех мореходов. Частые в X–XIV веках землетрясения разрушили его, но мы видим его очертания во всех последующих маяках, выстроенных по его архитектурной модели.

А вот Библиотеку, тоже своего рода маяк, нам не описывает ни один древний автор. Во всех текстах подробности распределения пространств, залов и двориков, пустот и закоулков размыты. Мы видим их как бы сквозь тусклое стекло.

18

Чтение – это ритуал, предполагающий особые жесты, позы, предметы, пространства, материи, движения, колебания света. Чтобы вообразить, как читали наши предки, нам нужно разведать, какой в каждую эпоху была цепь обстоятельств, сопутствующих столь интимному процессу.

Со свитком обращались не так, как с книгой, у которой есть страницы. Когда свиток раскрывался, глазам представала череда столбцов текста, идущих слева направо по внутренней стороне папируса. Продвигаясь, читатель развертывал его правой рукой, а левой сворачивал уже прочитанные столбцы. Размеренное, ритмичное, сосредоточенное движение – медленный танец. Прочитанная книга оказывалась свернута наоборот, от конца к началу, и по правилам учтивости полагалось перемотать ее – словно аудиокассету – для следующего читателя. Керамика, скульптура, рельефы изображают увлеченных чтением мужчин и женщин, совершающих описанные действия. Они стоят или сидят с книгой на коленях. Обе руки заняты – одной свиток развернуть невозможно. Позы, жесты, движения отличаются от наших, но и напоминают их: спина слегка сутулится, тело съеживается над словами, читатель на миг исчезает из своего мира и пускается в путешествие силой одного только горизонтального движения зрачков.