ГЛАВА 3

Как и предвидел Грачёв, Зинаида Фоминична Муравьёва оказалась хоть и интеллигентной с виду, но достаточно вздорной старухой. Она долго кобенилась, блестя толстыми линзами очков, не желала давать показания и описывать внешность торговца. До сих пор не поверила, что купила тогда не свинину, и во всём обвиняла невестку. В конце концов, она договорилась до того, что милиция спелась с Новеллой, и теперь они хотят довести пожилого человека до гроба.

Минцу пришлось выслушать историю о бесплодных попытках Муравьёвой получить знак «Житель блокадного Ленинграда». Он узнал, что Зинаида Фоминична по рождению москвичка. В город приехала только в сорок третьем году, как раз накануне снятия блокады. Для получения знака нужно прожить в осаде четыре месяца, а у неё выходит три с половиной. Но вот их соседка, по фамилии Заноха, сволочь такая, родилась в сентябре сорок третьего, до января сорок четвёртого набрала положенный срок. И теперь пользуется всеми льготами.

– Разве справедливо это, молодой человек? – патетически вопрошала Муравьёва. – Обо мне тогда даже в газетах писали. Ради героического города я родную столицу бросила! Моя фамилия в те годы была Шарина. Я работала на Победу, а теперь стою в общей очереди и плачу за проезд в общественном транспорте! А эта гадина и не помнит ничего – только пелёнки тогда марала. А теперь передо мной нос задирает…

Далее Муравьёва перешла на воспоминания о нормах военного времени. Саша, не нажимая на свидетеля, плавно довёл разговор до позавчерашнего приключения на рынке. К тому времени из Зинаиды Фоминичны вышел весь полемический задор. Она удовлетворилась тем, что симпатичный парень, да к тому же ещё и культурный, с хорошими манерами и тихим, терпеливым голосом выслушивал её, не перебивая. Не то, что сын, невестка и внуки, которым бабка, надо сказать, порядком надоела!

На исходе второго часа беседы Муравьёва надела цигейковую шубу, шляпу из каракуля и важно спустилась по лестнице к машине. Минц был рад, что не взял шофёра – тот убил бы их обоих, и оказался прав. Зинаида Фоминична от самого проспекта Ударников до рынка без передыху болтала, всё больше чепуху. Но попадались в потоке слов и ценные зёрна информации.

Воображая, как с Муравьёвой побеседовал бы Грачёв, Минц уточнил:

– Какого возраста был продавец?

– Ну, лет под пятьдесят, – солидно отвечала бабуля.

– Одет как?

Минц жалел, что напялил дублёнку – в салоне при включённой печке было очень жарко.

– Как? – переспросила Зинаида Фоминична. – Да обычно – ушанка такая богатая, новая. Полушубок, фартук, нарукавники. Да, у него есть такое противное родимое пятно под носом! – вспомнила старуха.

Они ехали мимо заснеженного парка, расположенного близ Шоссе Революции.

– Большое? – уточнил Минц.

– Не так большое, как неприятное. Как будто грязь он не вытер, – объяснила свидетельница. – Но мужчина при этом очень вежливо улыбался. У него две золотых коронки во рту, – прибавила она. – Вот, торгаши-то смолоду золото себе ставят, а мне всё никак. Уже и материал давно лежит – на свои кровные покупала. Так ведь не допросишься. Нахальства во мне мало, не вытребовала удостоверение участника войны…

– Извините, – мягко перебил Саша. – Родимое пятно, два золотых зуба… А какой у него цвет волос – шатен, брюнет, блондин? Цвет глаз не запомнили? Вот в таком ключе, что можете сказать?

– Он, кажется, рыжий, а глаза карие. Очень приветливый человек! – ещё раз подчеркнула Муравьёва. – Сейчас ведь уважения не дождёшься – каждый норовит нахамить. А этот такой приятный, даже ласковый. Кушайте, говорит, на здоровье!

Хотя рынок уже был закрыт, старуха довольно толково объяснила, где стоял тот торговец. Около ворот толкались дядьки с протокольными рожами – они торговали водкой из-под полы. На месте происшествия Зинаида Фоминична вспомнила ещё, что, пока она раздумывала, покупать мясо или нет, торговцу поднесли ещё один поддон со свежей свининой. Он спросил того парня, получится ли у них торговать третьего числа. Парень ответил, что, наверное, товар ещё поступит.

– Значит, третьего он должен быть здесь? Правильно я понял? – обрадовался Минц.

– Говорю, что слышала! – Старуху опять что-то разозлило. – Парень, который с поддоном пришёл, сказал, что товар ещё будет.

– Парня-то не разглядели? – с надеждой спросил Саша, усаживая свидетельницу в машину.

– Нет. Только помню, что голос у него гнусавый, будто соплей в носу полно. Я же плохо вижу вдаль. Так что больше ничего не запомнила. Рядом с тем мужчиной ещё женщина торговала, в павлово-посадской шали. Хорошая шаль. Я давно хотела себе такую же приобрести…

Проводив Муравьёву до дверей квартиры и поздравив с наступающим Новым годом всё семейство, Минц спустился к машине, аккуратно разложил в «дипломате» папки с исписанными листами. Он не любил называть такие встречи допросами – от этого слова веяло чем-то враждебным, казённым. Потом достал зеркальце, причесался, осмотрел своё усталое лицо – разговор с бабулей даже его выбил из колеи.

Уже пошёл девятый час. Нужно было вернуться на Литейный, пересесть на свою машину, доехать до дома. Там Саше предстояло принять душ, переодеться и вместе со Львом Бернардовичем отправиться на Светлановский проспект. Кстати, Саша не хотел встречать Новый год у Софьи. Он договорился с Турчиным о пирушке вскладчину, но сестра закатила истерику. Она демонстративно капала корвалол в выхваченную из серванта хрустальную рюмку и предрекала, что братец её когда-нибудь угробит, как маму.

Кроме того, Софья заявила, что Саше следует срочно жениться. Он совсем спятил от личной неустроенности и вбил себе в голову, что родители ему не родные. На реплику о группе крови Софья не смогла ответить ничего вразумительного и только разрыдалась с новой силой. Саша же не верил, что усыновление ребёнка можно было скрыть от семнадцатилетней девушки. Просто они все договорились тогда, и вот уже тридцать второй год ломают комедию.

Справа мелькнула и пропала погружённая во мрак площадь Ленина перед Финляндским вокзалом. Теперь надо только проехать Литейный мост, сменить машины и поспешить на Шестнадцатую линию Васильевского острова.

Саша с ужасом признавался сам себе в том, что ему совсем не хочется домой, потому что там сидит чужой старик, который, в своём-то возрасте, постоянно врёт. Утверждает, что Кира Ивановна Николаева – родная Сашина мать. Почему-то про себя он молчит, уходит от ответа; но твёрдо заявляет, что Соня Саше сестра, а Юра – племянник. Да, они, конечно, с Юркой похожи, но подобрать младенца в роддоме ничего не стоит. Саша теперь, после осеннего разговора с Грачёвым, не верил льву Бернардовичу ни на йоту. Чужие, все чужие вокруг! А где свои? В Азербайджане?

Когда Саша вернулся из санатория и вышел на службу, Всеволод тут же подошёл к нему с фотографией в руках и спросил, узнаёт ли коллега это лицо. Минц был потрясён – со снимка смотрел он сам, но почему-то одетый в цветастую рубаху. Такой у него никогда не было, равно как и дорогущей золотой цепи на шее. Минц заподозрил розыгрыш и монтаж, но Грачёв объяснил дело иначе. Он сказал, что это – недавно погибший в разборке Али Мусаевич Мамедов, который едва не стал зятем Ювелира-Уссера. Они с Норой Келль, как и положено нежным влюблённым, умерли в один день.