– Сюда выходят? Ага, а рядом окна все тёмные. Это хорошо. Ладно, оставайся тут, – ещё раз попросил Самвел.

Он опять окунул в грязь только что вычищенные ботинки, но иначе по двору было не пройти. Хорошо, что сегодня больше никуда не надо ехать. Остальным мальчиков придётся проверить позже. Да и остаётся-то их всего трое. Можно распределить так: двое – сегодня. Двое – завтра, и один – напоследок. Но, если выйдут осложнения, придётся брать по одному. Тогда крайний срок окончания проверок – восемнадцатое ноября. Пятый и последний мальчик будет проверен.

Тогда можно начинать подготовку ликвидатора – в лучшем случае. А в худшем – снова нажимать на разведку и прочёсывать спортивные секции. А после до одурения кататься по Москве выполняя с виду наиглупейшее, а на самом деле – невероятно ответственное задание. Самвелу уже казалось, что тяжелее миссии у него никогда не было.

Геворкян взялся за скользкую деревянную ручку и потянул на себя дверь. Здесь раньше был код, но теперь его, конечно, устройство бездействовало.

Самвел прижался спиной к стене, в промежутке между двумя дверями. Слишком простодушным оказался паренёк – нет ли здесь подвоха? На всякий случай, он приготовил пистолет к бою и сунул в кобуру. А вдруг ловушка? Всё может быть…

Гришу Сидорова Геворкян узнал сразу. Невысокий, но крепкий мальчик в ковбойке и трениках, в прогулочных тапках на босу ногу, выбежал из лифта и принялся греметь ключами около почтовых ящиков. Самвел шагнул в полосу неяркого света пыльной лампочки.

– Мальчик, ты меня, пожалуйста, извини… Ты знаешь, в триста пятой квартире есть кто дома? Ты не сосед ним?

Гриша очень удивился, не найдя никакого письма, поджал плечами. Он сунул руку в щель железного ящика, пошарил там. Потом долго разглядывать свои пальцы. На груди Гриши Самвел увидел маленький серебряный крестик.

– Я, понимаешь, проездом в Москве. Решился к ним завернуть, но никого не застал. Вопрос такой – стоит их ждать, или лучше сразу ехать в аэропорт?

– К соседям? К Окуневым, что ли? – Гриша запер ящик и спрятал ключи в кармашек брюк.

– Да они приглашали, если буду в Москве. Я, правда, не предупредил. Из «Домодедово» сейчас звоню – их нет. Думал, пока еду, вернутся. Но квартира до сих пор пустая. Может, они вообще в отъезде?

Гриша буквально пронзил Самвела взглядом хрустальных, ангельских глаз. Лицо его стало благостным и скучным.

– Они у дочери, в Строгино. Как раз вместе с моими родителями в лифте спускались. Может, и ночевать останутся… Знаете, у нас телефон их дочки есть. Родители звонили, когда Ивану Васильевичу плохо становилось. Это дедушка, старенький. Екатерина Ивановна приезжала. Я позвоню им сейчас и скажу, что вы ждёте. Давайте, поднимемся к нам, и вы поговорите.

– Как тебя звать? – спросил Самвел так, словно видел ребёнка впервые, а не выпасал его три недели.

– Григорий.

– А что ты здесь так поздно делаешь? Не боишься?

Самвел понял, что можно уходить. Этот парень – не тот, кого они ищут. Но что-то его удерживало.

– К ящику спустился – там письмо должно быть. Почему-то нет до сих пор.

Ясный Гришин взгляд не мутился никакими подозрениями. Он действительно был готов вести незнакомого молодого человека к себе, да ещё поздно вечером. И на лифте поднялся бы, в отличие от Липатова, совершенно спокойно.

– Вы не стесняйтесь – я один дома. Мама с папой в театр ушли. А вы, если с дороги, может, кушать хотите? Я вам чаю согрею. А там и соседи приедут. Вас как зовут?

– Да ладно, Гриша, не стоит. Неудобно мне. Кстати, а вдруг я вас обчищу? Вот так, запросто, чай пить ведёшь!

Легонько стукнула дверь, и в подъезд ворвался ледяной ветер. Гриша переступил с ноги на ногу, обдумывая ответ на вопрос симпатичного незнакомца.

Потом, водя пальцем по крышке своего ящика, твёрдо сказал:

– Людям нужно верить, и делать им добро.

– Зачем? – втянулся в пустую дискуссию Самвел.

Вряд ли этот постулат ребёнком был выстрадан. Скорее всего, его воспитали так в семье. В школе сейчас вообще не воспитывают, а просто впихивают в голову программу. А, наверное, малый ходит в церковь – там и нахватался.

– Тогда в Рай попадёшь, – ответил Гриша таким доводом, какого собеседник не ожидал.

Геворкяну стало интересно, что же ещё думает по этому поводу Гриша Сидоров.

– Ты считаешь, что доверять можно всякому человеку? Погоди, не торопись. Может, письмо ещё принесут. Ты больно быстро выскочил. – Самвел почесал пальцем густую смоляную бровь. – Значит, ты доверяешь жуликам, ворам, бандитам? Да?

Гриша смотрел всё так же удивлённо:

– Их только пожалеть можно. Они – овцы заблудшие.

Самвел расхохотался, представив себе Гришу Сидорова в качестве ликвидатора.

Мальчик вздрогнул:

– Что тут смешного?

– После школы куда поступать собираешься, Григорий?

Геворкян оборвал смех, взял мальчика за плечо и повернул к себе. Гриша не сопротивлялся.

– В духовную семинарию хочу. Я и сейчас пою в церковном хоре. А на аэробику я уже не пошёл – времени нет. Мама хотела, но никак не получилось.

– Значит, рок-музыку ты не любишь?

Самвел видел, что это так, но очень хотелось послушать благостные речи.

– Нет, что вы! Бесовское занятие. Они кривляются, как грешники, которых жарят в Аду. Мне их от всей души жаль. Спасать таких нужно.

– А карате тебе зачем?

Геворкян теперь почесал макушку. Пацан оказался довольно-таки содержательным типом.

– Прихожан защищать. Знаете, всякие сатанисты, маньяки терроризируют верующих. На Пасху в Оптиной пустыни трёх иноков убили. Всяко бывает… Или, знаете, у «Белого Дома». Люди молились, а на них – ОМОН, бэтээры… Я должен уметь отвести руки убийцы от жертвы. Или погибнуть, как отец Виктор, с иконой в руках. Он пытался остановить танк…

Гриша, кажется, проглотил слёзы. Он, бедняга, всё ждал дяденьку с запиской для папы.

– Тогда всего тебе доброго. Не надо соседям звонить. Я вовсе не к ним шёл. – Самвел понимал, что откровенность перед Гришей ему боком не выйдет. – Тебя не удивило, что я знаю про карате?

– Да… Удивило, – признался Гриша. – А зачем вам ко мне?

– Ищу мальчика-каратиста, только с другим характером. Для киносъёмок. Пойду, Гриша, поздно уже. Только не приглашай всех подряд в свою квартиру, а раньше времени в Рай попадёшь. Ещё хочу тебя попросить – о нашей встрече никому ни слова. Родители станут волноваться. А ты должен беречь их нервы. Обещаешь?

– Да, конечно. Я бы и так ничего не сказал. Мама очень за меня боится, с папой ругается. Он хочет, чтобы я карате занимался, а мама – нет. Хотя пока всё нормально, но она папу постоянно пилит.

– А тебе самому нравиться карате? – Самвел уже хотел пойти к двери, но опять задержался.

– Нет, – честно признался Гриша. – Я не люблю ни ссориться, ни драться. Мне так трудно бить человека, что потом сердце болит. А как там будешь иначе? – Гриша прижал ладони к щекам и поморщился. – Но папа говорит, что без этого в армии «деды» убьют. А мама сказала, что из духовной семинарии в армию не забирают.

– Тебя очень хвалят в секции, – польстил Грише Самвел. – Как же ты так хорошо успеваешь, и при этом не любишь карате? Этот вид спорта, как никакой другой, требует, чтобы в него вкладывали душу.

– Папа сказал, что мне надо туда пойти. А раз пошёл, изволь хорошо учиться. Может, я чего не понимаю? Взрослым виднее.

Гриша стеснялся разговаривать с чужаком о родителях, но отшить любопытствующего типа не мог в силу природной деликатности.

– Да ты же сам почти взрослый, – удивился Самвел. – Через восемь лет уже сможешь жениться.

– Да, папа с мамой поженились, когда им было по восемнадцать лет, – согласился Григорий. – Перед тем, как ему в армию идти. Папа маме тогда подарил кошку – голубую, абиссинскую. Она и сейчас у нас живёт. Старенькая, правда.

– Кошка у вас? Не собака?

Самвел вспомнил, что в джипе ждут ребята. И, вероятно, начинают волноваться. Он же обещал вернуться быстро.

– Мама собачьего лая совсем не выносит, – пояснил мальчик серьёзно и доброжелательно.

– Ясно. Что ж, Гриша, я бы на твоём месте бросил карате. Негоже святому отцу разбивать кирпичи и переламывать доски. Книг больше читай, думай о жизни. За этим люди к тебе пойдут…

Геворкян потрепал мальчика по голове и направился к двери. Уже с улицы обернулся.

– Да, так ты не жди, иди домой. Не будет никакой записки. Просто ты должен был спуститься сюда – для этого вот разговора. Пока, отец Григорий!

Самвел быстро пошёл к джипу. Мальчик, зардевшись, втянул голову в плечи и, что-то шепча, на цыпочках отправился в лифт. Ему совершенно не было страшно. Поднимаясь на свой этаж, Гриша думал, что с папой надо поговорить, когда тот вернётся из театра. И убедить его в бесполезности дальнейших занятий карате.

– Я же говорил, что не подойдёт! – Саня Кутьин открыл дверцу перед усталым Самвелом. – Два молодых болвана из семьи партийных работников породили такого же третьего. И у всех не хватает.

– Куда-нибудь сегодня едем еще? – Денис Перетягин очнулся от своей чуткой дрёмы, которая всегда одолевала его на стоянках.

– Никуда. Домой. И так два раза одну «тачку» использовали. – Самвел устроился поудобнее, прикрыл глаза.

– К тебе? – уточнил Перетягин.

– К шефу. – Самвел достал свой чудо-блокнот и убрал из списка Григория Сидорова. – Хватит на сегодня этих.

Когда джип поехал по Алтуфьевскому шоссе к Кольцевой автодороге, Геворкян негнущимися пальцами послал не пейджер Махмиева второй отрицательный сигнал.

Темир отложил вновь огорчивший его пейджер, включил бра в форме оплывшей толстой свечи. Потом проверил, на месте ли «ТТ» и закурил. В запасе у Самвела оставалось ещё трое мальчиков, и хотя бы один из них мог пригодиться. Сейчас же Темиру хотелось думать о юной длинноногой фее. Перед тем, как пейджер подал голос, она, почмокивая во сне, сосала мочку уха клиента и обнимала его детскими руками с отменным маникюром.

С такой вот милашкой приятно было спать под вой ветра, в предзимнюю ночь, на шикарной итальянской кровати «Глория». Мебель была сделана из ореха, с арабским орнаментом и хрустальными окошечками на спинках; обита кремово-розовым шёлком.

Темир вздохнул, вытащил руку из-под пышных волос красавицы, назвавшейся Дианой. И, выйдя на пейджер Самвела, дал ему сигнал, приглашающий срочно приехать в загородный дом.

Что ж, девочка подождёт немного – дело прежде всего. С «сутиком» новой, более респектабельной конторы, неприятностей не будет – Темир заплатил за всю ночь.

Махмиев надел шёлковый халат, подпоясался золочёным шнуром с кистями. Он сунул ноги в репсовые домашние туфли. Положил в карман пистолет. Легко ступая по шершавому. Затканному розами ковру, он вышел в соседнюю комнату. Там в любое время суток он принимал самых близких людей. В левой руке Темир нёс плоскую дубовую фляжку с ямайским ромом, под которой так славно беседовать долгой зимней ночью. А девочка – совсем свеженькая, пятнадцать лет всего. Пусть отдохнёт – она уже успела славно поработать.

Темир зажёг швейцарский светильник – «керосиновую лампу», спустился в кресло – мягкое, обтянутое кремовой кожей, и стал ждать Самвела. За окнами вновь летел снег, очищая грешную землю, заметая грязь, гарь и кровь.

* * *

У следующего кандидата, Максима Подсосова, собака была – кокер-спаниель Джина светло-бежевой масти, спокойная и неопасная. Мальчик часто гулял с ней около своего дома на улице Усиевича, близ станции метро «Сокол», и редко поручал это кому-то другому.

Теперь у Самвела, Сани и Дениса оказалась в распоряжении другая машина – сияющий тёмно-сливовый джип «Шевроле-Блейзер». Все трое наглухо загримировались, позабыв на время операции о своей подлинной внешности. Перетягин линзы не надевал, а вот Геворкян и Кутьин ими воспользовались. Водителю пришлось свои усы сбрить, а его пассажирам, наоборот, наклеить. Одежду тоже выбрали другую, Вернее, не выбирали, а просто купили всё новое. Чувствовали себя в ней не очень удобно – из-за грима и новых тряпок наступало что-то вроде бреда с раздвоением личности.

Сегодня ехали по кладбищу разбитых и обгорелых машин, занесённых снегом, и на его фоне его первозданной чистоты ещё более безобразных. Геворкяну казалось, что искалеченные эти обломки – живые. Смотрят они на великолепный джип разбитыми фарами, шамкают ртами моторных решёток. Некоторые скелеты проржавели насквозь и почти рассыпались в труху. Эти, видно, стояли долго. Появились и новые – как всегда, в начале зимы, авто заносило на наледи.

Когда ехали в Москву, джип залепила каша из комьев снега, воды, соли и песка. Ветер швырял эту гадость навстречу, и на душе у Самвела стало совсем мерзко. Он даже выключил магнитолу. Казалось, что и этот, третий мальчик не сгодится для дела. Фонари наверху качались, огромные тени ползали по стенам домов и продрогшим кустам в сквере. Лужи под колёсами светились, плескались и шипели.

Они подкатили со стороны улицы Черняховского, свернули около театра «Баку», от одного названия которого Самвела передёрнуло. По сведениям разведки, Максим Подсосов должен был сейчас гулять с собакой. Третья фотография из бумажника лежала на ладони Самвела. Полноватый парнишка с тёмным «бобриком», на вид невозмутимый и собранный. Но вид – это одно, а в деле его сейчас проверят. Насчёт первых двух Самвел рассказал Махмиеву, и тот с его доводами согласился.

Подсосов замаячил неподалёку, в свете фонаря у первого этажа. Дом не походил на те, вчерашние, «коробочки» – тяжеловесный, сталинской эпохи. Самвел сделал знак, и Денис подогнал джип поближе к объекту. Фары не стали тушить, чтобы не напугать птенчика раньше времени.

На Максиме была надета маленькая обливная дублёнка, к ней – импортные лыжные ботинки. Его «бобрик» запорошил снег – шапки будущий борец принципиально не носил. Самвел уже разглядел, что мальчик жуёт резинку. Своей собаке Максим то и дело бросал корявую, но чистую палку.

– Пусть подальше швырнёт. – Самвел уже точно знал, как надо поступать.

– Саня, ты выходишь из машины и спрашиваешь насчёт проезда на улицу…Денис, какая здесь не очень далеко, но и не рядом? Ты давно в Москве живёшь…

Перетягин чуть поразмыслил.

– Допустим, улица Клары Цеткин.

– Сань, вылезай, он сейчас кинет палку. И когда он отвернётся от тебя, чтобы показать улицу, тут же бери его. Этого придётся в машину пригласить. На улице, у своего дома, он заорать может.

– Понял. – Кутьин открыл дверцу и вышел на тротуар.

Максим бросил палку далеко вперёд, в кусты. Собака, как сумасшедшая, бросилась за ней.

Саня неслышно подошёл сзади:

– Слушай, парень, будь другом… Мы заблудились. Как проехать на улицу Клары Цеткин?

Максим обернулся. Глаза его были карие, лицо – курносое, простоватое. Наверное, таких специально подбирала разведка. Ликвидаторы должны быть «коренными», стандартными, незаметными.

– Это там!

Подсосов махнул рукой, указывая направление вдоль Балтийской улицы. Собака копошилась в дальних кустах – наверное, она уже не различала палку в темноте. Времени оказалось чуть больше.

Саня молниеносно схватил мальчика, заткнул ему рот чистой, аккуратно свёрнутой тряпкой. Легонько, чтобы не сломать и не вывихнуть, завернул ему руки за спину. Через мгновение они уже были в джипе.

– Денис, какое здесь шоссе ведёт к Кольцевой? – с улыбкой спросил Самвел.

– Волоколамка, – не оборачиваясь, ответил Перетягин.

Кутьин усадил пленника на заднее сидение «Шевроле». Джип взревел и буквально улетел на запад, в снежную круговерть и пронизанную электрическими огнями темноту.

Геворкян включил фонарик и направил луч в лицо мальчика. Тот смотрел вытаращенными глазами и вообще не шевелился. Активного сопротивления ожидать и не приходилось. На ребёнка напал мощный «качок» – неожиданно, в темноте. Силы явно не равны. Но если вынуть кляп и заговорить с парнем нормально, как он себя поведёт? Может быть, он задыхается? Вдруг у него насморк? Или жвачка в горло попала?

– Саня, кляп вытащи, – приказал Самвел, поудобнее устраиваясь на сидении.

Ленинградский проспект плавно перешёл в Волоколамское шоссе. Самвел подумал, что, если сейчас не выгорит, вскоре придётся ехать примерно в эти же места – к станции метро «Войковская». Можно бы завернуть прямо сейчас, но всё-таки торопиться не надо. Замахнёшься на двоих, а не проверишь ни одного. Тут вполне и в розыск могут объявить. Собака одна домой прибежит, и – с приветом.

Мимо станции «Покровское-Стрешнево» они добрались до метро «Тушинская». Потом Денис свернул к шоссе, заехал в непролазные кусты около грязных, размытых берегов какой-то речушки.

– Дальше не надо, здесь разберёмся, – сказал Самвел. – Потом обратно.

Погони Геворкян не боялся. Все трое были в гриме и тонированных очках. Всякие детали, типа тембра голосов, акцента и прочего в этом роде перепуганный мальчишка вряд ли запомнит.

Дома массива Тушино сгрудились неподалёку. Сквозь ветки светились яркие московские огни, а в вышине надсадно выл ветер. Он гнал на пологий берег волну, трепал голые кусты, которые скребли по кузову и стёклам уже грязного «Шевроле».

Перетягин повернулся на водительском сидении и тихо сказал Самвелу:

– Здесь, на Летней, клуб юных автомобилистов. Когда переехали в Москву из Ижевска, я там занимался.

– Значит, хороший клуб, – похвалил Геворкян.

Самвел встревожился. Подсосов, уже давно освобождённый от кляпа, сидел неподвижно, и смотрел только перед собой.

– Как они тебя качественно подготовили! – отреагировал и Кутьин. – Ты эти места хорошо знаешь?

– Ночью без очков проеду. – Денис потянулся, разминаясь. – Стоим пока, шеф?

– Стоим. Можете оба пойти покурить.

Самвел занялся пленником и вздрогнул, увидев помертвевшее лицо ребёнка, его налитые слезами, перепуганные глаза. Геворкян сжал руками ледяные щёки Максима. Потом сделал неуловимое движение, и прилипшая к нёбу жвачка выпала на сидение «Шевроле». Самвел надел перчатку, взял комочек, похожий на крохотный человеческий мозг, завернул с салфетку. Потом открыл «бардачок» и сунул комочек туда. На этом месте не должно было остаться никаких следов.

После того, как жвачка была удалена, челюсти Подсосова разжались. Руки его тоже были свободными. Самвел едва сдерживался, чтобы не отхлестать паршивца по щекам. Они опять зря потратили силы, время и бензин. Первый кандидат в ликвидаторы оказался подлецом, второй – святошей. Третий – элементарным трусом. Самвел уже не верил, что в славном городе Москве живёт хоть один будущий мужчина, на которого потом может положиться семья.

– Тебя Максимом зовут? – Самвел хотел дотронуться до плеча мальчика, но тот отпрянул назад. – Твоя фамилия – Подсосов?

Паренёк не отвечал. Мокрая щётка его волос подсохла в тёплом салоне джипа и задубела. На лбу выступил пот. Капли, быстро увеличиваясь в размерах, падали на скулы, на губы. Максим Подсосов не понимал вопроса, не реагировал на собственное имя. Полнейшая обездвиженность начала тревожить Геворкяна. Возвращать родителям психического больного сына в его планы никак не входило.