Нехотя плетусь за женихом. Внутри станции работает совсем мало людей, поэтому по её мрачным залам можно лазить безнаказанно. Можно и снаружи по ярусам взбираться, и на угольной ленте поошиваться, а также пощупать руками горы сажи, и попереться отмывать их под уличными фонтанами, которые предназначены для выброса лишней воды из системы. А за фонтанчиками огороженная бетоном речная запруда и шлюз. Ниже и выше шлюза течёт река с красноперкой, а на берегу страшно гудят электрические генераторы. Толик тянет меня именно к запруде, где регулярно тонут люди. На дворе весна, скользко. Я поскальзываюсь и падаю в воду. Минуту-другую держусь за бетонный бордюр. И вправду засасывает! Кричу:

– Толик, спасай!

Он прибегает и на последней секунде меня вытаскивает. Плетусь домой в мокром пальто, вся в опилках. Толик следом. Ну вот, опять мы нарушили покой и умиротворение посиделок мамы Вали и тёти Нины.

Что было дальше? Мать отмывала меня в железной ванне, шлепала и рыдала. Тётя Нина носилась по двору с хворостиной в поисках сына Анатолия.

Первый борщ

Мама Валя и тётя Нина ушли в кино, отцы на работу, а я и Толик остались у нас дома. Игрушки надоели, рисовать наскучило, и мы решили что-нибудь приготовить. Выбор пал на борщ. Толян следил за печкой, но следил не очень умело, поэтому борщ закипал долго. Но всё-таки мы его сварили.

В общем, когда мамки вернулись из Дома Культуры, они застали хату Зубковых в очень культурном состоянии: у печи весь пол в угле и дровах, кухня усыпана капустой, свеклой и морковкой, но по большей части капустой, а на печи малюсенькая кастрюля вегетарианского борща (мы просто не смогли отрезать от замороженного мяса кусочек нужного размера). И два гордых пострелёнка предлагают родительницам кушать! Зрелище, конечно, еще то, но по большей части удручающее. И почему мы не приметили бардак, даже когда уже закончили свои поварские дела – не знаю. Но пока тётя Валя и тётя Нина ни ткнули нас в него носом, мы его в упор не замечали.

– Вкусный борщ? – спросили мы неуверенно, когда взрослые прибрались и сели ужинать.

– Вкусный, жаль дяди Вани и дяди Коли не было дома, пока вы его варганили.

– Почему?

– А они бы ходили за вами по пятам с вениками да с совками и подметали, подметали, подметали…

И мамки дружно захохотали, представив себе такую картину. Вот ведь бабьё! Им над мужьями посмеяться намно-о-го интереснее, чем отпрыскам наподдать.

А снег всё валя и валя

Мы с отцом сидим в хате за столом и едим с пылу с жару чебуреки, которые готовит мать. Хорошо, но скучно. Во дворе идёт снег. Батя выставился в окно и запел:

– А снег всё валя и валя, а снег всё валя и валя…

Маме Вале это шибко не нравится, она раздраженно грозит мужу ложкой.

Я пытаюсь что-то понять, но понимаю, что ничего не понимаю:

– Как так, снег – Валя?

Но тятенька уже совсем завелся:

– А снег всё валя и валя, а снег всё валя и валя…

– Это значит, что он нажрался, и ему уже пора валить из-за стола, – объясняет мать.

Иван подмигивает и заводит шарманку снова:

– А снег всё валя и валя, а снег всё валя и валя…

Внимательно смотрю на раскрасневшиеся щеки отца, то есть мужа мамы Вали, и до меня, наконец, доходит:

– Да любит он тебя! Вон как заигрывает.

Мамка вспыхивает, как спичка:

– Ещё чего! Нажрался просто.

Иван в ответ крякнул: обиделся, значит.

– Мам, а твоё бесконечное «нажрался» – это тоже заигрывания?

– Да идите вы оба! – крякнула на этот раз мамка: обиделась, значит.

Как мы с отцом ходили за новогодними ёлками

За ёлкой я ходила с отцом. Мать говорила:

– Пора!

И мы шли. Я надевала валенки, лыжи и плелась за батей. Выбирали мы всегда какую-нибудь макушку у старой ели. Молоденькую ёлочку отцу было жаль. Он выбирал самую красивую верхушку, лез по стволу и пилил. Домой мы ползли счастливые!

По дороге мне папа Ваня какую-нибудь ерунду про зайчиков и белочек выдумывал. Весело было.

А дома нас ждало всегда одно и тоже: мать выбегала на улицу, придирчиво рассматривала нашу макушку от ели, размахивала кулаками и ругалась:

– Нет, вы гляньте на них! Все прут ёлки как ёлки, а эти двое обязательно косую да лысую притянут. Вон там место пустое у вашей пихты. Чьим задом будем дырку затыкать?

Отец самодовольно расхаживал вокруг зеленой красавицы и ехидно улыбался:

– Зато с шишками!

Я недостатков нашей ёлочки никогда не замечала (до тех пор, пока мать ни начинала нас в них носом тыкать). Но отец у нас молодец, он где-то веточку отпилит, а где-то привяжет. И в наряженном виде наша макушка смотрелась, конечно же, королевой!

Потом приходили Каргаполовы и Бургановы. Они тоже придирчиво рассматривали нашу наряженную царицу и критиковали. После этого мы шли критиковать ёлки Бургановых и Каргаполовых. И только после этого наступал Новый год!

Новый год – это…

Новый год для сахалинских детей-семидесятников в шахтерских сахалинских посёлках – это ящики корейских зимних яблок в подвалах, ящик мандаринов, рыба кета под красным маринадом, обязательно живая елка, на которую выдавали маленький талон и нужно было самостоятельно её рубить, желательно с папой, а не с мамой. Хотя, один раз я рубила елку с мамкой. Воспоминания незабываемые, скажу я вам: две курицы на лыжах и с пилою, а та, что поменьше, ещё и попроворней! А где в ту зиму шлялся наш отец? То ли в больнице, то ли на учениях – не помню. Были тогда месячные военные учения для старых, военнообязанных пердунов лет эдак до 45 лет. Нынче их давно уже отменили.

А ещё Новый год в посёлке Мгачи – это когда дружественные семьи приходят друг к другу в гости, и детям разрешается не спать всю ночь, слушать разговоры взрослых, танцевать вместе с ними, ждать деда Мороза с подарками (моего отца) и пить взрослое шампанское по чуть-чуть, приблизительно с семилетнего возраста.

– Мам, а Толик водку со стола выпил! – пожаловалась я.

– Ах ты, гад! И сколько? – вспыхнула моя мамка.

– Полрюмки, – сказала я.

– Толичек, ты живой? – мама Толика, тётя Нина.

– Живой, красный только, – смущённо ответил Толик.

– Стыдно паршивцу! – сквозь зубы процедил мой отец.

– Это твоя паршивка, эка как скоренько на закадычного дружка настучала! – парировал папа Толика, дядя Коля.