– Иди, иди, разумная ты наша! Тоже мне тут, нашлась…

Колодезь

Барак – одно или двухэтажное многоквартирное деревянное здание. Постройки могут иметь разную планировку: от общежитий до отдельных квартир. Моя семья долго жила в бараке, пока не переехала в частный дом – в дом барак. Объясняю. Люди настолько прониклись барачной жизнью, что даже свои частные дома повадились строить на двух-трёх хозяев. В таком домишке выросла и я: одна половина принадлежала моим родителям, а вторая моим дедушке с бабушкой. Дверей, соединяющих обе половины дома, не было, и чтобы прийти к старым Зубковым в гости, нужно обойти подворье кругом. Даже наши огороды имели глухой забор – наследство от старых хозяев. Кстати, этот забор очень сильно повлиял на психику деда Вавила – за ним он прятался от внуков. И гонял нас, если мы перелазили через забор и обрывали его крыжовник. Плохой дед, плохой!

Но баба Паша другая, подобрее. Внуки так и шныряли, так и шныряли к ней лакомиться пирожками.

А ещё… У деда Зубкова такая же летняя кухня, как и у нас, но лучше – выше, с фундаментом, подвалом и деревянными ступеньками. Во дворе у Вавила есть колодец, а у нас – нет. Мой отец за водой ходил к общественному колодцу или на колонку. Дед не давал вычерпывать свою воду до дна. И правильно делал. Молодые Зубки её прямо таки «жрали» – моя мамка очень любила плескаться, стирать, всё отмывать да поливать грядки.

Вот и поперлась я каждый раз вслед за тятькой к общественному колодцу, а тот недалеко, надо лишь огород деда Зубкова обойти и еще одну дачу. А там колодец, поросший зеленым мхом, тропинка, овраг, кусты, деревья и заросли крапивы. Всё как в сказке! Именно тут Иван Вавилович любил рассказывать мне про всякую нечисть. А главным победителем бабы Яги, кикиморы и водяных выступал почему-то заяц-победоносец. Нет, россказни отца не являлись сказками. Так, придумает что-то и трындит как бы ни о чём. А мне то хотелось продолжения, но продолжения нет. Не было даже действия, все истории состояли из пары фраз и заканчивались всегда одним и тем же: заяц прогоняет нечистую силу в колодец. А ведь мы эту воду пили! Я пропилась этой водой насквозь, и теперь вся накопившаяся в ней нежить прыгает из меня и ложится в сказки.

Хитрый отец Иван, хитрый! А дед плохой! Вавила Степанович – кощей бессмертный Иван Вавилович – Иван-царевич. А жизнь мгачинская в бараках – тёмнорусь.

Водозаборная колонка

За водой мы ходили и к железной колонке, благо, она стояла рядом с нашим домом через дорогу. Вешаешь ведро на носик, давишь на рычаг и вода бежит: с пшыканьем, фырканьем, бурным возмущением, а когда и тихо, медленно, спокойно. Отец тогда говорит:

– Напора нет.

Сначала мои предки ходили за водой с коромыслом, потом папанька сконструировал тележку для двух вёдер. Сам процесс меня прямо-таки завораживал, особенно зимой, когда колонка обледеневала, и нужно было сперва сбить с неё лёд, особенно с крана. Поэтому я, как маленький прицеп, катилась за родителем до колонки и обратно.

– Пап, а водичка живая?

– А как же, живёт себе под землёй, а потом наружу выходит.

– Выбегает, папочка, а не выходит. Все говорят, что вода бежит. Бежит! Понимаешь? В реке бежит, в ручьях бежит. Да и в море вон как волны бегают!

– Ну ладно, ладно, хорошо, вода выбегает наружу.

– Ишь придумал: выходит! Ног то у ней нет. Как она ходить тебе будет? – я еще долго возмущалась и жаловалась мамке на отцовскую безграмотность.

А та лишь смущенно хихикала в кулачок. Вот чего она хихикала? Объясните!

– Ешь вода, пей вода, сыт не будешь никогда! – отбрехиваться Валентина Николаевна.

А баба Паша тыкала в неё пальцем:

– Дура! К этому случаю есть более верная пословица: живет порою, течет и вода горою.

Чё-чё? Кто живет порою, какой вода горою? Вот объясните мне всё это! Ничего не понимаю!

Курочка ряба

Отец засыпает в моей кровати и посапывает, накрывшись старой, потрепанной книжкой. С трудом перелезаю через него и шлёпаю к их взрослой кровати:

– Мам, расскажи какую-нибудь историю! Надоело эти Арабские сказки слушать изо дня в день, изо дня в день, изо дня в день.

Валентина Николаевна вздыхает, прижимает меня к себе и рассказывает «Теремок», «Колобок», «Репку» и «Курочку рябу».

Я обиженно отворачиваюсь к стенке:

– Ты уже который год мне эти лялечные сказки рассказываешь. Да сколько можно?

– Ну, донь! Ты забыла, что я в детских яслях работаю? Я ж других сказок и не знаю.

– Не знает она! Вы ж не дебилов там растите, им всё-всё читать надо.

Мать обиженно поворачивается к чёрно-белому телевизору и тоже начинает посапывать.

Прошел еще год-другой, и я после школы стала приходить к мамке на работу, чему она очень радовалась: давала мне в руки книжки «Теремок», «Колобок», «Репку», «Курочку рябу» и заставляла читать их детям. Я мурыжилась так лет десять, не меньше, до самого окончания школы, а потом пришла к многозначительному выводу:

– Я уже много лет читаю малявкам одни и те же книжки и теперь могу сказать твёрдо: 1) за все эти годы они умнее так и не стали, 2) ничего другого эти болваны воспринимать не хотят!

Мать спорить не стала. А чёрт, вдруг вылезший из «Мойдодыра», прошептал:

– На себя посмотри! Ты ж обречена на этот бесконечный курочко-рябочный цикл. Вот как станешь большой и толстой теткой, начнешь писать там чего-то, так только сказочки и сможешь сочинять. Ха-ха-ха!

Маленькие пяточки

Отец сидит, гладит мои пяточки, целует и легонько их покусывает:

– Маленькие мои ножки, бегали по дорожке. Бегали, устали, легли, засыпали…

– Ну, пап, где ты видишь, что я сплю? Утро уже, не уразумеешь что ли?

– Ну ладно, – говорит отец. – Давай по другому. Маленькие мои ножки, бегали по дорожке. Бегали, бегали, убежали на самый край острова и вышли замуж за гиляка. Вышли замуж за гиляка и: «До свидания, пока, папа-ка»!

– А чего это за гиляка? – возмущаюсь я.

– Так сказала твоя мама-ка… – задумался отец.

Но мне думать было некогда, я росла, и росла очень быстро:

– Ага, я ещё в садик не ходила, в школу ни разочка ни ногой, а они меня уже сплавили со двора. Ну спасибо, родители!

– Сплавили… – снова задумался отец. – А ведь скока мы леса Японцам сплавили! Ты, дочь, даже не представляешь сколько! Эка, ведь, ведь сволочи.

– Пап, ну пойдем в садик, я ещё туда не выходила! Давай, надевай мне носочек, а я тебе песенку спою, ладно? Маленькие мои ножки, бегали по дорожке. Бегали, бегали, убежали к Толику и вышли за него замуж.

– Что-о-о? – открыл рот Иван Вавилович. – Знаешь что, моя дорогая, двух соплежуев в садик я уже не выхожу! Собирайся и иди к Толикиному папке жить.

Отец вспылил, поставил меня на пол, всучил в руки маленькие носочки и ушел курить. Пришлось надевать носки самой.

С этих пор я жутко возненавидела странное слово «гиляка»:

– На гиляка он не психовал, а на Толика, видите ли, психанул. Ишь, какой умный! Ну и ладно, сама в садик выхожусь, там меня Толик в соседней группе ждёт, опять рожицы будет строить и в щечку целовать.

И я запела свою любимую песенку про пяточки.

А ты, папка, ревнуй, ревнуй. Недолог папин век: вырастет дочь большая-пребольшая, убежит далеко-далеко, аж в соседнее село, выйдет замуж и больше не даст тебе свои пяточки: ни покусать, ни погладить, ни поцеловать… Да ты и сам не захочешь – состаришься, скукожишься, вредным станешь, злым, нехорошим. А дочка тоже завредничает и не будет тебя старого вспоминать, а будет помнить тебя молодого, доброго-предоброго, ревнивого!

Дедушкин сундук и новый самовар

Залезла я как-то в старый сундук деда Вавилы. А в сундуке сокровища так и блестели, так и блестели, глаза слепили старинными елочными игрушками! Обрадовалась деточка, оделась и бегом во двор – соседние елочки наряжать. Бегаю туда-сюда: хвать две игрушечки и до ёлки, хвать две игрушечки и до ёлки… Но счастье длилось недолго, выросли из-под земли мама, папа, дед, бабушка и застукали свою дочку-внучку за этим занятием. Встали в кружок у красиво наряженной ёлочки, руками всплескивают, головами качают, ай-я-яйкают и пальцами грозят:

– Ты зачем игрушки у деда украла, может, мама тебе их не покупала?

– Или папа не хлопал по попе?

– Вот девушку и прохлопали: проглядели, не уследили!

– Как-то не так растили?

– И куда же ты, погремушечки волочешь? Потом в дом бежишь и ещё берёшь. Ой, не нравится деду эта затея. И бабушка ложкой огреет.

– А на дворе зима и гуляешь ты долго.

Я попыталась доходчиво объяснить родственничкам, что события текут в правильном русле:

– Не понимаете, это на ёлку! Наряжаю зелёную я красиво, деду с бабой на диво. Удивить хотела маму и тятьку, хоровод устроим на Святки.

А родственники никак не унимаются:

– Да не Святки, доча, начинаются, а февраль на дворе кончается. Уж к Масленице б и наряжала.

Зарыдала маленькая:

– Я не знала!

Родня понемногу начала остывать:

– Ладно, деду шепнем, мол, внучка у нас не воровка, он погладит тебя по головке.

– А бабушка напечет оладий и родителям скажет: дочка у вас, на зависть, хорошая; тащит, правда, чего не положено!

Сильно обиделась я на незаслуженные насмешки взрослого населения острова, насупилась, отдала деду игрушки, которые в руках держала, и пошла в избу. Уселась у наблюдательного пункта – окошка закопченного и принялась диверсионно подглядывать за дальнейшими действиями врагов. Смотрю на них и диву даюсь:

– А чего это они трясущимися руками мои игруньки с елки снимают? Ну, дед с бабой ладно, старенькие уже! А мать с отцом? Совсем уже что ли!

И в окно родне пригрозила своим малюсеньким кулачком:

– Уйду я от вас, плохие вы!

И решила я навсегда убежать из дома. Долго думала и надумала в лес пойти, в теремочке жить со зверюшками разными, уж очень мне полюбилась сказочка «Теремок», которую мама каждый вечер перед сном рассказывала.

В общем, дождалась я, когда родители на работу уйдут и начала собираться: надела шапку, шубу, валенки, свои лыжи широкие и пошла.

Шла я, шла да и заблудилась. Заблудилась, плачу! А вокруг елки, ели, снег и снежинки. Холодно! Вдруг, откуда ни возьмись, выплывает из-за ёлки чужой злой дед на лыжах и спрашивает:

– Чего, красавица, плачешь?

Испугалась я его грозного облика. А ещё больше испугалась рассказывать ему историю про свою родню и игрушки заветные. И соврала:

– Заблудилась я, дедушка, а ведь дел-то совсем ничего было: пошла в лес по грибы да по ягоды.

– Кто ж по грибы зимой ходит, дурочка?

Оглянулась я по сторонам, пожала плечами:

– Не знаю, кто ходит, я, наверное.

– Ну, и чего ты хочешь теперь: домой или грибов?

– И грибов, и ягод, а потом домой, я ведь девушка запасливая!

Вздохнул дед чужой, развёл руками и велел за ним по его лыжне ехать. Ну и фамилию мою не забыл спросить. А я его в ответ спрашиваю строго-строго:

– А ваша как фамилия?

А он мне и отвечает:

– Никак, я злой дух зимы Карачун. Знаешь такого?

– Конечно, знаю, – бурчу я, а сама нихрена не знаю.

Ну еду я за ним, а дед действительно странный, к его спине привязан веревками самый настоящий старый самовар. Я как в этот самовар вперилась, так всю дорогу не отпускала! Дюже он мне понравился: вроде и не большой такой, вроде и не круглый, но с очень смешным носиком. И прям как гипноз на меня какой нашёл, задолбала я чужого деда расспросами про этот необычный предмет. Ну а дед этот добрый оказался (на моего родного совсем непохожий). Он мне всю историю русских самоваров рассказал, а ещё то, что этот самовар он везет на рынок, продавать.

Привез, значит, Карачун меня домой, а дома никого и нет. Обрадовался дед, стал меня расчехлять и байки разные про свой самовар травить. А потом мы стали чай из его самовара пить. И это очень просто оказалось: ведь посудина медная не такая уж и древняя была, а питалась от нашего родного современного электричества. Уговорила я деда подарить мне самовар. Он охотно его оставил в нашем доме, даже как-бы и избавился.

А вскоре пришли родители. Увидели самовар, позеленели. Я им про Карачуна, а они не верят – атеисты вроде как. Я им про то как из дома навсегда ушла, да про деда приблудного и подарок, а они ещё пуще не верят – крестятся, нашего деда с бабкой зовут, те от самовар открещиваются.

– Ну и шут с ним, пускай у нас курносый живёт! – решил отец, тыча пальцем в моего нового электрического друга.

Ну, вот уже и стол накрыли, гостей созвали. Сели все чай пить из самовара нового, с баранками поджаристыми. А дедушка и бабушкой у меня совсем старенькие были, они и сами не знали, чему больше радоваться: внучке, с войны вернувшейся, или медной блестящей посудине.

А когда устали дед с бабушкой веселиться, ушли к себе домой, прихватив на радостях новый самовар.

Как я самовар разукрашивала

Села я как-то у Зубковых старших за стол, задумалась и говорю:

– Чего-то самовар у нас совсем неинтересный, может, раскрасим его нарядненько как-нибудь?

Деду эта затея подозрительной показалась:

– Маменьку свою попроси, а лучше тятеньку, он на краски в детстве спорый был: бывало, задам ему задачку печь побелить, и пяти минут не пройдет, как его уже и след простыл, калитка только шуршит!

Выслушала я всё это, вздохнула:

– Нет, дедуля, видимо, тебе придется самовар красить. Подожди, кисточки из дома принесу! – и пустилась бегом домой за кистями.

А на бегу, подумала: «Кисти есть, а краски самоварной нет!»

Знала я, что акварельной краской самовары красить нельзя (уже пробовала).

Надо в магазин бежать. Прибежала в магазин и спрашиваю:

– Краски самоварные в наличии имеются?

– Нет таких красок в наличии! – хмыкнула продавщица.

– А где есть?

– В райцентре, наверное.

Вот так! Ну, на этом дело не кончилось. Съездил батя в Александровск-Сахалинский, купил красок для металлических изделий, и заставил деда подарок Карачуна раскрашивать. Дед самовар расписал, как смог. Нашей родне очень нравилось!

Золотые запонки

В каждой советской семье имелась банка с пуговками, а то и несколько. Ой, не спрашивайте для чего! Ну ладно, расскажу. Вся тогдашняя одежда была на пуговках, а обувь на шнурках, без всяких там замков-молний. Забыли уже? Ах, даже не знали таких времён! Ну тогда вам повезло, вы значительно моложе автора. Так вот, пуговки с поношенных вещей аккуратно отрезали и складывали в банку, а старая вещь шла на тряпки да на очень нужные в хозяйстве лоскутки, из которых можно сшить всё что угодно: одеяло, коврик, платья куклам и так далее.

А новая одежда очень быстро начинала терять свои пуговки. И тогда наступал торжественный момент: на стол высыпалась вся банка с пуговками и искалась пуговка нужного размера и цвета. Точно такая находилась редко, поэтому пришивалась похожая. Обычное дело – встретить человека с разными пуговицами на пальто, куртке или рубашке.

Но банка с пуговицами носила ещё очень важную функцию: все без исключения дети с ней играли. И играли часами! Это было похлеще чем ваши компьютерные игры. Пуговки можно было рассматривать, перебирать, складывать, раскладывать по темам, по цвету, по объёму, по величине, в ряд, поперек и разными фигурами. Я тоже играла со своей домашней банкой, плюс: с двумя банками у бабы Паши. Что ты ребёнка от такой затеи и не оторвать! Ну, если только в животе от голода заурчит.

Однажды в домашнюю банку с пуговками плюхнулись два необычных предмета: квадратные украшения с голубыми камнями, с жёлтыми палочками и перекладинками у основания. Мама сказала, что эти золотые запонки отцу подарили на работе за хороший труд, и объяснила для чего они нужны и как их носят.

– Папа, иди примерь запонки!

– Да у меня и рубахи такой нет, всё что в шкафу – на пуговках.

– Давай купим.

– Ага, иди поищи их по мгачинским магазинам, побегай.

– Ничего мы искать не будем, – вмешалась мама. – Нашему Ивашке некуда наряжаться. Пусть эти запонки будут нашей семейной реликвией.

Я долго не могла понять что такое «семейная реликвия» и почему она должна храниться в банке с пуговками, а не рядом с мамкиными серьгами и кольцами.

– Да потому что! – раздраженно отмахнулась мать. – Я почти всё своё золото уже растеряла. Если ещё и его вонючие запонки потеряю. Ну его нафиг, твоего отца!

– А если я потеряю?

– Теряй, он тебе ни слова не скажет.

– А тебе?

– Меня сожрет. Сама не знаешь что ли?

– Знаю, – вздохнула я и ушла играть с золотыми запонками.

А через несколько лет они перестали быть семейной реликвией и потерялись. Никто о них и не вспомнил. Одна я помню: хорошие были запонки, с аквамарином!

Электростанция

Во Мгачах своя электростанция: большая, пятиярусная, шумная, со шлюзом, плотиной и водой, которая засасывает. Говорят, там утонуло не меньше двух десятков человек. А в топку станции кидают… нет, не утопленников, а жирный мгачинский уголь. Из её большущей трубы валит черный дым, оседающий на близлежащие дома. А близлежащих домов всего два – Зубковых и Бураковых. Поэтому пыль в наших домах чёрная и маслянистая. На тротуарах слой чёрного пепла, а если раззявить взгляд, то в глаз тут же залетает крохотный угольный кусочек. Одно радует – огород удобряется. Ну, так мамка говорила. А вообще, вопрос спорный. И спорить, сидя за столом со своими друзьями Каргаполовыми и Бургановыми можно долго.

А Толик Каргаполов не спорит, он говорит мне:

– Инчик, пойдем на станцию!

– Надоел, мы там уже всё-всё-всё облазили.

– Ну пойдём, там всё равно интересно.