«О нет, совсем наоборот. Скорее это было стимулянтом, как понюшка кокаина или хороший, неожиданный секс… Это все телевидение, друзья мои, реальность устарела и отжила, так что настоящему испугу места нет!»

Ну, это он заливал, что не струхнул. Иначе он бы не стал нанимать после этого двух здоровенных горилл. А насчет телевидения – я уже в середине 60-х понял, что все в этом мире – showbiz. Только такие наивные души, как Синтия, этого не понимают, точнее не желают постигнуть эту очевидную истину. Мне вспомнилось, как в нашу пору молодого напора мой лучший друг Стюарт Сатклиф цитировал Шекспира: «Весь мир – театр, и люди в нем – актеры». Старина Стюарт знал, кто что сказал и любил вплетать в разговор умные изречения былых знаменитостей. Здорово это у него получалось! Так что я, создавая мой собственный театр реальности великого Леннона, кое-что у него позаимствовал. Получается, что уже в XVII веке умные люди понимали, как все закручено на нашей планете. Я и Энди просто модернизировали шекспировскую формулировку. Все осталось по-старому в этом лучшем из миров. Наличие миллиона газет, радио и телевидения по сути ничего не изменило. Технические штучки ничего не прибавили и не убавили в человеческом нутре. Все те же чувства волнуют души, все те же скандалы возмущают общественное мнение, те же пастухи пасут то же стадо. Бе-е-е-е, ме-е-е-е-е-е-е-е… А человек остается один на один с тем, что его гложет.

Единственное по-настоящему большое изменение – скорость, с какой мы узнаем о событиях в разных уголках нашего мира: там-то свергли диктатора, там-то произошло землетрясение, где-то попался политик на взяточничестве, кумира публики забрали за понюшку кокаина, а у нас под носом застрелили протестующих студентов. И повсюду война без конца и без края… Господи, как мне все это надоело! Я не хочу больше участвовать в этом кровавом шоу!

Шоу, все хотят шоу. Я хорошо помню, как Кошмидер, хозяин нашего клуба в Гамбурге, орал на нас: “Mach schau! Mach schau!” Меня это взбесило: я никогда не мог терпеть, когда мною командовали (потом то же самое выводило меня из себя на съемочной площадке: что я, робот что ли, что я должен выполнять чьи-то указания «стань здесь, иди туда». Я – Джон Леннон, я сам себе хозяин, и точка.). И от бешенства я начал прыгать, вертеться, размахивая гитарой, насколько позволял шнур, трясти головой и орать истошным голосом. Пол, Джордж и Стюарт сначала обалдело глазели на меня, но потом быстро включились в безумную свистопляску, и мы четверо (Пит от смеха едва попадал по своим ударным) дали нашему шефу вполне убедительную картину буйных сумасшедших, дорвавшихся до сцены. С этого момента мы не пели, а выкрикивали тексты песен, топая изо всей мочи в такт, дергаясь как от электрошока, – мы произвели, очевидно, благоприятное впечатление, потому что Кошмидер заткнулся и сел у бара тянуть свое пиво, а публика, которая до того не обращала на нас внимания, начала таращиться на сцену и прислушиваться. Потасовки в зале и выкрики постепенно прекратились, все глаза были обращены на сцену – мы захватили плацдарм и со временем закрепили нашу победу. Иной раз, когда мы чувствовали, что внимание зала от нас ускользало, мы устраивали потешные междоусобные потасовки на сцене: я против Пола или Стюарта, или Пол против Стюарта или Джорджа. Но никто никогда не атаковал меня первым – я был заводила и инициатор всех междоусобиц. Тут немцы и иностранные матросы, с нередким вкраплением наших соотечественников, превращались в болельщиков на боксе. «Дай ему как следует! Еще удар – и ты победил, клювастый! Нокаутируй его! Еще, еще! Задай длинному трепку! Так его!» Некоторые вскакивали с мест, разгоряченные водкой и джином, пытаясь влезть на сцену, чтобы поучаствовать в представлении. Тогда вмешивались здоровенные бугаи, нанятые Кошмидером, и быстро приводили буянов в чувство. Несколько треснувших ребер и столько же сломанных носов за вечер – и порядок, если это можно так назвать, в клубе «Индра» восстановлен, мы можем продолжать петь. И так по шесть и даже по восемь часов в сутки. Когда становилось совсем невмочь, нам отсыпáли щедрой рукой таблеток и давали запить чуть ли не ведром пива, что и было, по сути, частенько нашим ужином. Химия придавала энергии – мы с новой силой ударяли по струнам и орали. Один Пит отказывался от таблеток, признавая только немецкое пиво: не удивительно, ведь ему не приходилось так выкладываться, как нам четверым, скача по сцене и крича во всю глотку, он-то сидел спокойненько за ударными и тихонько ухмылялся нашим проделкам. Бабы были податливы и любвеобильны – в этом плане нам не на что было жаловаться, а триппер мы мигом вылечили в Ливерпуле. Условия жизни были катастрофичны, но все остальное было так, как надо. Мы делали свое дело, и наша совесть была чиста. Там, в Гамбурге, мы стали профессионалами. Еще и в помине не было стадионов с истеричными малявками, чтобы разменять наш талант, нас еще не обложила свора журналистов, и политики всех рангов и цветов не искали нашей близости. Мы уже оторвались от земли, но еще не достигли стратосферы. Ну что же, космическое путешествие приносит иной раз удовольствие.

Это тоже был театр, своего рода искусство ХХ века – массы, левые, правые. Мы, конечно, принадлежали к левому крылу. А Пресли – к правому, за это его и постигло кармическое наказание. Вообще, как в наше время художник может стоять справа? Лично я верю в так называемый пролеткульт! И в то, что «дилетанты» (ох, уж мне эти тетушки!) могут при случае оказаться лучше «профессионалов». Не все в красной России плохо устроено. Из нас ведь никто музыке не учился – а мы стали самой популярной группой современности. Самоучка – а кстати, гениальный Эдисон тоже в нашей команде – оказывается под час талантливее и самобытнее какого-нибудь прокисшего на лекциях обладателя диплома. Выбиться в звезды в классовом обществе нам, выходцам из низов, было совсем не просто. Я еще рос в более обеспеченных условиях, чем остальные три «битла». Но ни у кого из нас не было влиятельных родителей. Мы могли положиться только на самих себя и друг на друга. Брайан появился уже потом, когда наши дела и так пошли в гору. Вообще, размышляя о нашем успехе, я пришел к выводу, что мы смогли так высоко взлететь только благодаря тому, что мы родом из Ливерпуля, а не из столицы. В Лондоне нас бы и близко не подпустили к микрофону: не то происхождение, не тот акцент. Вот у Джорджа у нашего Мартина – вот он говорил аж как ББСийный диктор, вот ему все двери были открыты! А мы… „As soon as you born they make you feel small…” Да нас бы и на порог не пустили, при такой топографической близости ко двору! Все эти белоподкладочники, будь они неладны! Классовое общество это тебе не шутка! Может, они там, в России, хотя и наломали потом дров, но в том, что сделали революцию, они были правы. Не знаю, как там живется людям, я там не был, но в теории все смотрится совсем недурно. Каждому все доступно, нет классовых барьеров, нет королевы, а во дворцах устроены музеи. Музыкантам из низов путь наверх открыт. Пой, что хочешь! Но все же «Битлз» зародились в великодержавной Великобритании, в стране с неравными возможностями, с каким-то там диким зверем на гербе и двойным крестом на флаге. Символ того, что ты уже обманут с рождения, что ли? А впрочем, правители и здесь и там хороши! Как-то я прочел, что некоторые советские партократы иной раз выдавали настоящие перлы смехотворности, вроде изречения: «Новое должно быть лучше старого, иначе оно не имеет смысла»!!! Это значит, что каждая новая песня «Битлз» должна была превзойти предыдущую, иначе ее бы не стали записывать. Но день не приходится на день – один раз ты пишешь лучше, другой раз хуже, а фирмы звукозаписи давят на тебя – им нужна продукция в срок. „I have every reason to be mad…“ Так что страшно подумать, что у них там творится с поп-музыкой. Наверное, им разрешено только про облака и красные знамена петь, хотя и тут нет правила без исключенья; «Терпи, Рамзес, за наказанье прегрешенье…» и все в том же духе. Куда тут „Goon Show“! Досадно!

Юмор… Хотя музыка была не единственной областью для самопроявления, она оказалась самой подходящей. А «страх полета» я испытал лишь однажды в Америке, когда наш самолет внезапно воспламенился. «Страх полета» был такой роман начала семидесятых, написанный женщиной, но не только для женщин. Эрика Джонг выбила многих консерваторов из седла. Женская эмансипация, сексуальная революция, женщины и мужчины меняются ролями (что мы с Йоко некоторое время спустя и сделали, после рождения Шона) – в общем: бой ретроградам всех мастей. Я и Йоко даже хотели как-то встретиться с автором этой правильной во всех отношениях книги. Но Йоко вдруг стала мне рассказывать по телефону (я жил тогда с Мэй в Лос-Анджелесе), что у Эрики очень волосатые кривые ноги, которые она редко бреет. Не знаю, как кому, но мне представление женщины с кривыми волосатыми ногами глубоко противно. Это какой-то атавизм, на мой взгляд, волосатые ноги у бабы – после этого остается разве что залезть на деревья и кидаться друг в друга кокосовыми орехами, издавая нечленораздельные звуки. Не знаю, у меня есть некоторые пунктики непереносимости, так вот, женщины с волосатыми ногами – один из них. Еще я терпеть не могу сверкающие золотом улыбки. Только последние дураки могут набить себе рот золотом. Уж ладно там золотые перстни, цепи и медальоны, но драгоценные пломбы в зубах, коронки всякие! Нет, это не лезет ни в какие ворота. Помню, стоит один бизнесмен передо мной на каком-то официальном приеме, сияет от уха до уха, сверкая золотом во рту, что дорвался от наконец до «битлов», что-то мне все накручивает насчет долларов и бареллей, а у меня в голове крутится одно: «Как бы мне хотелось съездить тебе по физиономии, выбить все твое хамское золото из твоей хлеборезки!» Но пришлось кивать и вяло над ним подтрунивать. Эх, встретился бы он мне в Ливерпуле вечерком или в Гамбурге ночном! Собирал бы он свои коронки потом на четвереньках! Ну да ладно, всем жлобам мира сего зубы не выбьешь. Ненавижу показуху – она ничего общего с хорошим шоу, с искусством не имеет!

Но я увлекся. Так вот о полетах и самолетах. Я думаю, что Бадди Холли и «Сверчки» разбились не случайно. Тогда ведь вдруг всех первоклассных музыкантов в США постигли большие или малые неприятности. Little Richard вдруг стал проповедником и отошел от музыки, Jerry Lewis был вынужден жениться на своей малолетней кузине и таким образом стал «нежелательным лицом» в такой высокоморальной конторе, как музыкальный бизнес, Chuck Berry так вообще угодил за решетку из-за ловко подстроенного «совращения малолетней». Вот только наш Элвис сравнительно дешево отделался: его всего лишь забрили в солдаты и отправили в Германию.

Как ты осмеливаешься его судить? Что ты вообще понимаешь, ты чужак, набивший себе карманы нашими долларами… заткнись!

Или мы заставим тебя заткнуться…

Что-то я стал в последнее время слышать частенько эти голоса. С чего бы это? Говорят: болезнь, безумие, шизофрения! Какая чепуха! Просто есть люди, к которым я с гордостью себя причисляю, более восприимчивые к колебаниям пси-поля, и они-то, или вернее мы, слышим то, что другим недоступно. Вот и вся ваша шизофрения! Мой диагноз: яснослышание…

Что? Совесть? «И совесть в нем заговорила…» Но моя совесть чиста. Все эти бредни мне порядком надоели. Вот возьму и напишу книгу, где дам по мозгам всем мозговывихивающим силам во всем мире – а то ведь не дают спокойно даже телек посмотреть! Ни при монархии, ни при демократии… Что, если податься в красную Россию? Пролеткульт… левое искусство… как перебежчик… ведь от них-то бегут – падедешные спецы со товарищи, – было бы неплохо возглавить движение в обратном направлении. В этом мире важно установить симметрию: Нуреев сюда, а Леннон туда. Почему бы не бросить якорь у Таллинна или Ленинграда, сойти на берег, обратиться к Советам, созвать пресс-конференцию, сочинить песню про Кремль и победивший социализм…? Если я еще не забыл, как пишут песни! А если им мои песни не понравится, то еще дадут в руки лопату и пошлют в Сибирь… Да нет, не те времена. Там тоже есть теперь фестивали и концерты поп-музыки, там тоже знают «Битлз». Потому что мы были всегда за прогресс, не то, что некоторые. Придется тряхнуть стариной, старина Джон, взять гитару и запеть. Была бы оглушительная сенсация: «Леннон перекинулся!» «Леннон – коммунист!» «Предатель идеалов Запада!» «Настают последние времена!» «Экс-“битл” сменил оперение!» И все это на титульных страницах аршинными буквами! Просто красота: новый скандальчик нам пошел бы весьма на пользу, а то что-то уж слишком тихо стало в нашей Нутопии. Ну вот взять нашего соседа, танцора-попрыгунчика; он сбежал оттуда. Чего только тогда не писали: «Прыжок к свободе», «Гений танца выбрал свободный мир», «Нуреев – новая звезда королевского балета», пропади он пропадом! По мне, так закройся балет навсегда, я бы не поперхнулся. Не та эпоха, не те ритмы, дорогие мои! Бадди Холли, мы, Хэрри Нильсон, Боб Дилан – вот кто идет в ногу со временем. Правда, про Нуреева говорят, что он глотает партнеров, как блинчики – это и впрямь современно. Но порхать по сцене перед какими-то там лордами и леди – это не велика заслуга! Тоже мне элитарное искусство! Мы все равны! Так что нечего тюбетейками от народа отгораживаться и прохаживаться по Нью-Йорку танцующей походкой! Видели мы его тут как-то. В вестибюле. Ничего сверхъестественного. Пижон. Любимец чистой публики, перебежчик прошествовал прямо перед моим носом – а то я бы его и не заметил – к лифту: летящий шаг, пестрый шарф, замысловатый тюрбан на голове. За ним по пятам огромный негр, за негром смазливый юнец с подведенными глазами. В общем, экзотическое шествие. Их черный лимо как раз отъехал, чтобы освободить место для нашей семейной колымаги. Наша звезда балета никого не одарила взглядом, всем своим видом демонстрируя: я – первее всех, я – Нуреев, а вы все никто и ничто. Словом, новый пуп земли, да и только. Вопрос в том, сколько у земли пупов? Я нарочно задержался, чтобы перекинуться словами с Хозе Пердомо, чтобы не столкнуться лбами с прославленным перебежчиком. Все равно Йоко еще докуривала, или донюхивала, или доглатывала свою чепуховину. Пока она спустилась, я успел ощетиниться. Преданный Фред уже сидел за рулем. И вот, когда премьер миновал презренный, потому что слишком медленный, лифт и стал взлетать вверх по лестнице, я оттолкнулся моим худым, зато естественным, нетренированным плечом от стойки Хозе и, нарочно горбясь и шаркая ногами, поплелся к нашему скромному «мерседесу». Я – не танцор киргиз-балета, я пируэты не кручу, но я пишу стихи про это и иногда пою-кричу. Вот что я могу сказать о моем отношении к балету и его звездам. Когда-то я поддержал Движение голубого освобождения, к которому наш прыгучий сосед наверняка принадлежал с самого начала. Как-то я по совету Мика Джеггера забрел даже в их святая святых Континентальную Баню. И, честно говоря, разочаровался: всего лишь голые мужики всех цветов и возрастов, громко гогочущие в водяных парах. Адское пекло, и все как-то негигиенично. Пошел домой и долго не мог отмыться. Чужая сперма мне ни к чему. Мне уже под сорок, и я ничего не хочу менять в моей жизни. Довольно метаний и поисков, довольно терзаний и происков, я знаю, чего я хочу, и все же…

Так вот, я не против гомосекса, даже наоборот, вижу в этом нечто пикантное. В некоторых исключительных случаях это может быть здорово. Но в последнее время я, например, стал чрезвычайно ценить чистоту и порядок. Да, появился у меня такой пунктик. А там надо садиться голой задницей на сырую скамью, с которой только что встал какой-то там голый фраер, трахнутый как раз перед этим другим любителем банных развлечений… Не знаю, кому как, но это просто не по мне. Я уверен, что и Мик, который сие заведение рекламировал, был там самое большее полтора раза. А одному, без компании, тусоваться там мне просто не по нутру. Так что нехай наш знаменитый балерун один туда захаживает – он там завсегдатай, – а мы с Йоко посмотрим, чем это все кончится.

Я говорил неоднократно, и еще раз могу повторить: нам нужно освободиться, „You′ve got to be free“, и речь идет только о путях и средствах. Раньше я считал (увы, в расчетах я пигмей! прости меня, Мэй! Я бывал подчас свиньей, впрочем, как все…), что есть один путь для всех, то есть революция, где массы увлекают за собой аутсайдеров всех мастей, а сейчас я все больше склоняюсь к идее индивидуального освобождения. Мать идет работать, в то время как муж сидит с младенцем (Йоко и я!), повзрослевший стриппер пишет музыку, вчерашняя фотомодель становится художником, полотер изобретает компьютер… Ну это, пожалуй, слишком, хотя, если задуматься о возможностях нашего мозга, то чем черт не шутит! Все возможно на этом свете. Примеров наверняка хоть отбавляй…

А дело моей жизни – музыка. На втором месте, пожалуй, литература. Сочинять и читать. Отряжу-ка я Фреда за моей любимой гитарой – давненько я не брал ее в руки! Пусть он ее тряпочкой аккуратно протрет. А потом пускай отыщет моего Мэлвилла и Сэлинджера… Хотя Сэлинджера придется купить, его у меня нет. Что они тут все на нем помешались? Сомневаюсь, что это что-то из ряда вон, но прочитать как-нибудь на досуге все же не мешало – как-никак мы в Америке. Так что позвать сюда такого-сякого Фредди и завалить его ответственными поручениями, что б он бегал, как ошпаренный, а не жирел, как Элвис, от безделья! Надо заботиться о фигуре, в том числе и о чужой. Джон Леннон всегда был альтруистом и спасителем человечества. Хо-хо!

Ты не только не спаситель, ты сам не сумеешь спасти даже свою собственную шкуру!

Куда ты полез, а? Певчих птичек много, а ты что о себе возомнил?

Вот именно, пел бы себе, как все, драл бы горло, так нет…

А слышимость становится все лучше. От этих голосов – а я насчитал их три – у меня начинает свербеть внутри. Очень неприятное, подташнивающее ощущение. Тяжесть жернова, вместо легкости перышка. Когда я пишу музыку или люблю, то всякий раз испытываю необыкновенное чувство легкости, какого-то парения или полета… а вот это как раз обратное – будто меня вдавливают в землю. Поговорить с ними? А что это принесет? Я уже давно догадался, кто за этим стоит. Они не остановятся ни перед чем. И что делать, честно говоря, я не знаю.

Я занимался мозговым спортом, так, чтобы серое вещество не ссохлось, придумывал теории заговора. Ну ясное дело: Бобби Кеннеди, Мартин Лютер Кинг, жирненький черненький. Но их всех уже ухлопали, поэтому все теории выходили такими гладкими, и даже можно было на досуге порассуждать, чего им не стоило делать и куда нельзя было соваться, чтоб остаться в живых, чтоб в живых остаться… Как это там: «живая собака лучше мертвого льва» или наоборот: «мертвая собака лучше живого льва»? Один хрен! Я-то хочу жить! Вот только не знаю, как! Гулять с малышом в Центральном Парке, пить кофе, держать Йоко за руку, сочинять песни… жаль, что этим нельзя заниматься с утра до вечера, каждый день, всегда… какое странное слово: всегда. Я чую каждой клеткой моего существа, что это означает, но в логических терминах объяснить не могу. Такая тоска! Господи, как жаль, что я не могу молиться тебе! А ведь Иисуса, первого спасителя человечества, распяли… Спасители, им самим всегда (вот оно словечко!) приходилось плохо на этом свете. Может потому, что человечество и не хочет, чтобы его спасали. Дело спасения утопающих – дело рук самих утопающих. Кто это сказал? Очень современно, в духе нашего времени. Спаситель, спаси себя сам. Слышал как-то историю про одного бедолагу, который подрабатывал на спасательной станции на побережье, а сам плавать не умел. Кто-то кричит: тону! Ну он, понятно, кинулся в воду спасать, да и сам чуть не пошел ко дну – их обоих в этой истории спас напарник, умевший плавать. Я жду наития, как того напарника из этой басни. Придет наитие – буду знать, что делать, не придет – пойду ко дну. Единственное, что мне приходит сейчас в голову, – это внезапный отъезд, например в красную Россию. Звезды на высоких башнях, меховые шапки, парады и официальные демонстрации с красными флагами… Водка и икра!