Глава 3

Тело ломит, будто меня избили. Тяжелое и неподатливое. Открываю глаза с трудом и тут же слепну от яркого луча света, впивающегося в мой зрачок.

– Умничка. Молодец, мамочка. Сильная вы, конечно. Думал в себя до утра не придете, – улыбается немолодой, плохо выбритый мужчина в белом халате. Я что, в больнице? Но почему? Что случилось?

– Пить хочу, – сиплю я, едва ворочая языком, превратившимся в лист наждачной бумаги.

– Скажу санитарке и попить и поесть принесет вам. Только сначала заполним кое-какие документы, договорились? А сил наберетесь когда, и к доченьке сходим вашей. Она в инкубаторе. Но это скорее для нашего самоуспокоения. Малышка недоношена немного, но вполне здорова. Она у вас красавица и боец по жизни. Имя то наверняка уже придумали?

– Доченьке? – я что схожу с ума? У меня нет детей. Я… Господи. Что происходит? Грудь распирает. Сначала я думаю, что от паники, но тут же чувствую горячую влагу пропитывающую ткань ночной казенной сорочки. Молоко. Но как это возможно?

– Прекрасная девочка. Вес два семьсот, рост пятьдесят сантиметров. Вам бы спасителя вашего потом в крестные позвать. Без него было бы плохо. Считайте второй раз и вы родились. А теперь, скажите, как вас зовут. Мы же должны сообщить вашим родным где вы. Они, наверняка сходят с ума.

– Спасителя, – повторяю я, как зачарованная. Я не помню ничего. Абсолютно. Не помню. Паника поднимается откуда-то из середины живота, вихрящимся черным тайфуном. Ощущение, что это я родилась только сегодня, и не во второй раз, а в первый. Какой-то фантастический перфоманс, фильм ужасов, в котором мне досталась главная роль. – Я не… Я не помню своего имени, – лепечу я, и смотрю как в глазах врача появляется странное выражение, похожее на изумление и окрашенность.

– Успокойтесь. Роды – стресс для организма. Попробуйте просто расслабиться. Дышите.

Дышите? Это что, какая-то шутка? Пранк? Что я надышу? Воспоминания или может спокойствие? Еще б пакет мне бумажный дал.

– Успокоиться? Вы серьезно? – мой голос звенит. Я слушаю себя, будто со стороны и не узнаю ни голоса своего, ни интонаций. Поднимаю правую руку. Кольца на моем пальце нет. Я не помню кто я, не знаю, откуда. У меня не может быть ребенка. Наверняка бы я не забыла такого факта своей биографии. – Вы мне сообщаете какую-то дичь, и я должна быть спокойной?

– Знаете, как решим? Я познакомлю вас с малышкой, которая очень ждет встречи с мамой. Все будет хорошо, – улыбается проклятый эскулап, но смотрит настороженно и с жалостью. Меня нельзя жалеть, потому что я… Стоп, почему? Кто я? – Не нервничайте. Молоко пропадет. А нам это не надо. После родов у женщин часто случаются различного вида отклонения. Они временны и безопасны. Но я все равно пришлю к вам психиатра. Просто побеседуете с доктором Збруевым. Он прекрасный и внимательный врач. А сейчас нужно подкрепиться. Поедите, и с новыми силами…

– Где я? – удивляюсь, но как мне кажется мне не свойствен властный тон.

– Роддом номер пять. Вы родили ребенка. Раньше срока. Повезло, что попался вам неравнодушный человек, а то бы все могло закончиться трагично. Но теперь то все в порядке. Ну… почти.

– В порядка? Вы в своем уме? Вы должны знать, кто я и откуда меня привезли, – я не чувствую ничего. Вообще. В груди словно дыра пробита. Ребенок… Я же должна, наверное, что-то ощущать, кроме боли во всем теле. Какие-то материнские чувства, инстинкты. А я сейчас, единственное чего желаю, выпить французской минералки и проглотить тарталетку с черной икрой.

– Вас подобрали на улице, – вздыхает врач, отводит взгляд, протирает очки нервно полой халата. Меня от чего-то передергивает, при виде такого безобразия. На улице. Меня подобрали на улице. Беременную и безумную. Черт, я еще и бродяжка, похоже. Бродяжка родившая ребенка, наверное от какого-нибудь маргинала. Прекрасное новое рождение. Тогда не понятны мои желания погурманствовать. И противная казенная сорочка, пропитавшаяся молоком вызывает омерзение. – Хорошо, отдыхайте. Я приду к вам через час. Может быть знакомство с малышкой вас в норму приведет. Стресс у вас просто. Все наладится, – мягко улыбается мужчина.

Я откидываюсь на клочковатую подушку и пытаюсь собрать в кучу расползающиеся мысли. Выходит плохо. Слабость берет свое и я проваливаюсь в полубред, из которого меня выдергивает санитарка, ставящая поднос на прикроватную тумбочку. Понимаю, что я ужасно голодна, вдыхаю запахи пищи. Даже смотреть не могу на то, что принесли, не то что пропихнуть в себя угощения: чай воняющий половой тряпкой, каша синяя и противная, кусочек хлеба, намазанный маслом. Только вареное яйцо еще можно проглотить не жуя, потому что оно не совсем отвратительное на вид.

Я бродяжка. И меня никто не ищет. Иначе чем объяснить то, что я тут, в этой убогой палате? Слезы сами брызжут из глаз. Мне страшно. А еще… У меня есть дочь. У меня? Интересно, какая она? Не интересно. Боже, что происходит? Грудь до боли распирает при мысли о том, что где-то, совсем рядом, может за стенкой, лежит в кювезе маленькая девочка, оторвавшаяся от меня, отпочковавшаяся. И я совсем не уверена, что хочу знакомиться с ней. Я даже не помню, как носила ее под сердцем. Мне страшно. Ужасно страшно. Я себя то не осознаю, а тут ребенок. Дочь. Какое объемное и цельное слово. Звучит как что-то огромное, хотя младенцы же крошечные.

– А вдруг я вспомню… – шепчу я, глотая вонючий чай, вместе с горькими слезами. – А вдруг я не смогу ей дать счастливую жизнь. Что тогда?

Глава 4

Тимофей Морозов

– Вовчик, ну прости меня, – трогаю за маленькое плечико моего мальчика. Он лежит на диване, отвернувшись носом к спинке. Даже не пошевелился, когда я вернулся. И на мое приветствие не отреагировал. В его глазах я предатель и обманщик. Черт, что ж все так сложно то? – слушай. Ну так вышло. Понимаешь?

– Я не обиделся, пап, – на меня смотрят припухшие глазенки. Плакал. Мой маленький сын плакал. И это я виноват в его несчастье и его слезах. – Просто…

Все не просто. Все очень сложно. Ему нужна мать, забота, нормальное питание. Ему нужно чтобы кто-то был рядом постоянно, чтобы помогал уроки учить, гулял с ним, играл. А я если не на работе, то принимаю блин роды у подобранных на улице чужих баб, вместо того, чтобы бежать домой к мальчику, которому очень нужен.

– Вов, так вышло, понимаешь. Там история такая случилась…

– Я все понимаю. Ты зарабатываешь деньги, чтобы мы могли нормально жить. Просто… Я просто скучал по маме. Пап, почему она так поступила? Из-за меня? Потому что она устала за мной ухаживать, да? Так пусть вернется, я сам буду все делать. Все при все. Честно. И учиться буду на одни пятерки. И не буду ее огорчать. И не стану ее вещи трогать.

– Вовка, ну что ты такое говоришь? – горло словно удавкой стягивает. До боли. С трудом проталкиваю глупые слова успокоения, которые не принесут облегчений ни мне, ни моему сыну. – Просто так иногда случается. И в этом совсем не виноваты дети, понимаешь?

– Понимаю. Ужин на столе, – серьезно говорит Вовка. – Иди поешь.

Я иду в кухню. В груди огромная черная дыра, заполненная всепоглощающей материей. Тарелка на острове, трогательно покрытая салфеткой. Сэндвичи, немного кривоватые, кажутся мне произведением искусства. И кофе в кофейнике, бледный и прозрачный, наверняка вкуснее я и не пил никогда. Никогда. Не могут маленькие мальчики быть такими взрослыми. Вовка стоит в дверях кухни, смотрит на меня взглядом даже не взрослого, а пожилого и пережившего все, человека. Улыбается, видя, как я заглатываю его стряпню. Маленький, ушастый и трогательный.

– Офень фкуфно, – мямлю с набитым ртом. Мой сын хихикает, и ледяные тиски стягивающие мою душу разжимаются. – Ты просто волшебник.

– В мультике рецепт увидел, там яйцо, и масло. И еще свежий перечный “пердеж”. Так пес в мультике говорил, представляешь? – дергает плечиком Вовочка, и сейчас он очень похож на свою мать. И я, честно говоря, тоже не понимаю, как можно было самой, вот просто так, отказаться от такого счастья. Ну ладно я… Я оказался не героем ее романа, злом во плоти и просто козлом невнимательным, постоянно работающим. Сам просмотрел, что жене не хватает чего-то, хотя старался именно для нее. Ей всегда всего было мало. Но сын, ребенок. – Смешной был мультик. Пап, ты меня плиту научишь зажигать? Обещаю, я буду осторожным.

– Завтра мы поедем, и купим елку и электрическую плитку, и все, что ты захочешь. А потом поедим вредных булок, и сходим в кино, – говорю серьезно и убедительно. – И весь день проведем вместе. А мультик этот какой-то… Ну не “Простоквашино” короче. Но я ведь если запрещу тебе его смотреть, ты же будешь хотеть еще больше?

– Точно, дурацкий мульт. Но бутеры вкусные, скажи?

– Шикарные, – я говорю истинную правду. Нисколько не кривлю душой. Мой сын счастлив. Улыбается и похож сейчас на себя прежнего. Конопушки аж светятся от удовольствия, и глаза блестят.

– А елку не надо уже, – улыбка у Вовасика моего от уха до уха. Гордая и довольная. А я… Я плохой отец. – Мне тетя Глаша принесла маленькую елочку. Правда она пластмассовая, но зато я ее украсил.

– Украсил?

– Да, я помню куда мама убирала игрушки. Нашел свою любимую, ну ту с бабочкой летающей. Старую, помнишь? Ну ту, твою. Которую тебе подарила бабуля. Пап, ну ты чего?

Конечно я помню. Этот шар еще в моем детстве висел на всех елках из года в год. Он единственное, что у меня осталось от родителей и бабушки. Артефакт.

– Вов, ты у меня молодец. Я очень тебя люблю. Ты замечательный и…

– Я подумал знаешь что? – перебивает меня мальчишка. – А вдруг в праздники Дед Мороз увидит, что я стараюсь и…

Я знаю, что он сейчас скажет. Жду с ужасом. Кажется, что задохнусь от боли, словно от удара под дых. Но я не имею права ему мешать мечтать.

– Вов, Дед Мороз волшебник, но он не может вернуть того, кто этого не хочет. Это не в его волшебных силах, – вздыхаю я. Да, жестоко. Да, я чувствую себя скотом. Но нельзя давать сыну ложных надежд. Ленка не вернется, у нее свадьба скоро и новый ребенок в животе. И тут уже ничего не поделаешь. Я неделю назад подписал бракоразводные документы, и в них она официально отказалась от мальчика, который так ее ждет. Правда свидетельство о разводе так еще и не получил. И пока по всем бумажкам я все еще муж. Но… Ключевое слово здесь “Пока”.

– Зато он может подарить тебе новую жену. Например, Снегурочку. Красивую такую и добрую. Ты будешь счастлив тогда, и я буду не один. А может тогда у меня появится и сестренка. Знаешь, маленькая такая. И нам с тобой…

– Пора спать, фантазер, – притворно хмурю я брови. Никто нам не нужен. Он просто не представляет, какими бывают мачехи. Восьмилетний мальчик еще наивен и не понимает многого, хотя умнее многих своих сверстников. Надо же, придумал тоже, Снегурочку. Все Снегурочки ледяные бабы. Зачем нам кто-то ледяной? Да и вообще кто-то. Чтобы потом опять было больно? На фиг надо.

В памяти вдруг всплывает лицо моей сегодняшней незнакомки. Измученное и перекошенное от боли. И волосы белоснежные растрепанные. И крошечная малышка, пищащая в моих руках. Не очень то радушно ее принял этот мир. Надо же, мой сын как будто экстрасенс, увидел мой сегодняшний вечер. Черт, да какое мне дело до них? У меня есть о ком думать и заботиться. Никто они мне. И скорее всего уже нашлись родственники этих двух девочек, взрослой глупой и маленькой ничего еще не понимающей. Конечно нашлись, иначе и быть не может. Поди уже все счастливые умиляются на маленькую принцессу и смеются над дурацким приключением мамашки. А я сижу тут и думаю о них, зачем непонятно. Мне нужно сына воспитывать. – Ложись спать, Вовка. А мне еще надо поработать. Но завтра, прямо с утра…

– Я хочу в торговый центр. Там можно отдать письмо Деду Морозу, – упрямо супит нос мой сын. Сжал кулачки, аж костяшки побелели. – Папа, ну пожалуйста.

– Хорошо, и купим приставку, которую ты так хотел. Ты же ее попросил у старика в письме?

– Спать хочу, – вздыхает мой мальчик. Уходит, опустив плечики. Черт, я не могу ему дать, то что ему на самом деле так важно и нужно. И точно уверен, что совсем не про приставку написал он в своем письме. В значит, его новогоднее желание не сбудется. Вот такой я вот фиговый Дед Мороз. Дед Мороз без Снегурочки. Звучит как название идиотской комедии положений.