Глава 4. Вознесение

И вывел их вон из города до Вифании и, подняв руки Свои, благословил их.

И когда благословлял их, стал отдаляться от них и возноситься на небо.

Евангелие от Луки

Они вошли в Священный город утром, через северные Дамасские ворота. Вошли без боязни. Иаков Большой, Андрей, Фома Близнец, Варфоломей, Матфей, Симон Зилот, Пётр, Иоанн и Иаков Зеведеевы, Филипп – ученики Равви, Мария Магдалина, Саломея, Мария Клеопова…

– Помнишь, – обратился Иоанн к Петру, – помнишь, как мы бежали? Кажется, это было в другой жизни. А ведь прошёл всего месяц. Немногим более.

– Не помню, – отозвался Пётр, поднимая голову и останавливая свой взгляд на сверкающем куполе Храма.

Минуя пригород, где на испещрённых дорожками склонах теснились белые кубики домов, они вошли в Вифезду. Теперь справа и слева среди садов возвышались богатые дома, впереди нависала мрачная крепость Антония. Они уже было миновали крепость, когда Иоанн остановился и вытер лоб. Он стоял, чуть раскачиваясь, и, казалось, находился в нерешительности.

– Здесь, – наконец проговорил он тихо. – Здесь. Мне кажется, я не ошибаюсь. Здесь. Равви упал, и какая-то женщина вытерла Ему лицо платком.

– Сестра Лазаря, Мария из Вифании! – вскричала Мария Магдалина.

– Нет, – покачал головой Иоанн, – незнакомая. Здесь легионеры подозвали какого-то мужчину, и тот понёс крест, потому что у Господа уже не было сил.

Они молча оглядывали тесную улочку, уводящую за город, к Голгофе. Мария Магдалина медленно приблизилась к каменному забору, увитому яркими жёлтыми цветами, медленно, один за другим, оборвала цветы и, прижав на мгновение к лицу, то ли вдыхая аромат, то ли целуя, бросила их на дорогу.

Опустив головы, держа на сердце то, что им поведал Иоанн, они быстро миновали Акру, пошли по Тиропиону.

Храм блестел наверху мрамором и золотом, а здесь кривыми рядами стояли лавки – хануйот, вокруг сновали торговцы сыром, рыбой, зазывали портные, украсив себя огромными иглами, сапожники стучали нарочито громко, делая обувь прямо на улице, пахло жареной рыбой из харчевен, красильщики прохаживались с разноцветными нитями, перекинутыми через плечо, прилавки ломились от изобилия зелени и всех сортов мяса, тут же продавали вино и жареную саранчу. Гвалт зазывал, смех, шутки… Казалось, весь город заполнен веселящейся толпой, и никому и в голову не приходило, что сейчас мимо них идут ученики Иисуса, месяц тому назад позорно распятого рядом с двумя разбойниками в двух шагах отсюда, на горе Голгофе.

Прошли мимо богатых лавок, с искусно расписанными и гравированными чашами, кольцами. Шелка, тонкие полотна, эссенции, мази, духи теперь наполняли ароматом маленькие полутёмные магазины, лепящиеся вдоль улицы.

Они уже огибали гору Сион, когда Иоанну пришла в голову мысль, что Мария, Мать Иисуса, к этому времени перебралась в более удобный дом его родственников, что в Верхнем городе, по соседству с дворцом Первосвященника. И он, ни слова не говоря, заспешил по улице, уводящей наверх, будто сейчас имела значение каждая минута. Но Саломея остановила Иоанна.

– Погоди, – крикнула Саломея вдогонку сыну, – не думаю, что Мария куда-либо выходила за это время. Я уверена, что Она находится там, где мы Её оставили. Во всяком случае, мы сейчас ближе к этому дому. Не суетись.

Когда они переступили порог дома и Иоанн увидел Марию, Мать Иисуса, у него так больно сжалось сердце, что он задохнулся и прижал руки к груди.

Первой мыслью Иоанна было, что Мария ничего не ела со дня смерти Сына, а второй – что он больше никогда её не оставит.

О, как он мог забыть Его слова: «Се Матерь твоя, се сын Твой».

– Господи, прости меня! – воскликнул Иоанн, подходя к Марии и становясь под Её благословение. – Господи, – повторил Иоанн, обращаясь к Сыну, но наклоняя голову перед Его Матерью, – Господи, прости и благослови.

Мария нежно положила руку на голову Иоанна, и рука её покоилась там долго-долго. Казалось, Она пребывала в задумчивости. Она гладила и гладила его голову, а он стоял на коленях перед Ней и боялся шевельнуться.

– Встань, – наконец промолвила Мария. – Я рада, что ты вернулся.

– Я больше никогда никуда не уйду, – проговорил Иоанн, складывая на груди руки и поражаясь своему жестокосердию. Воцарилось молчание. – Мария, – снова заговорил он, целуя Её руки и отмечая, какие они худые, – Мария, я никогда более не покину Тебя. Я всегда буду с Тобой.

– Да, да, – ласково кивала Она в ответ.

Иоанн даже не вспомнил, что в Иерусалиме находился брат Иисуса, Иаков. Что могло сравниться со словами, брошенными с креста: «Се Матерь твоя, се сын Твой?» Что могло сравниться с этим?!

За весь день Мария больше не обмолвилась ни словом и только перед тем, как подняться наверх, в горницу, где Она провела все эти дни, сказала тихо:

– Завтра сорок дней.

Саломею, которая рванулась следом за Марией, Иоанн и пришедший под вечер Иаков не пустили.

Саломея оглянулась сурово на своих сыновей, всё ещё державших её за руки, но и ей, и им вдруг представилось, что она потеряла над ними власть. И всем троим вдруг послышались тихие слова: «Не знаете, чего просите. Можете ли пить чашу, которую Я буду пить, или креститься крещением, которым Я крещусь?»

Они не крикнули, как тогда: «Можем».

Они уже знали, что не всё могут.

Вместо этого Иаков сказал:

– Сорок дней… Закон учит, что сорок – не простое число. Вспомни, – говорил он, обращаясь к Иоанну и не глядя на мать, которая опять было собралась подняться к Марии и опять была остановлена сыновьями, – вспомни. Сорок дней длился потоп. Сорок лет ходили по пустыне, ведь Сыны Израилевы ели манну сорок лет, доколе не пришли к пределам земли Ханаанской. Сорок лет царствовали Давид и Соломон.

– А Илия? Илия? – перебил его возбуждённо Иоанн, понимая, что завтра произойдёт что-то важное – может, явится опять Равви, а может, даже наступит наконец Царство Божие. – Вспомните про Илию! Вспомните! – кричал он так, что Мария, Мать Иисуса, медленно спустилась к ним. Иоанну показалось, что Её лицо стало чуть светлее, а глаза, Её необыкновенные, как серп луны, глаза, стали напоминать прежние.

– Что ты кричал, сын Мой? – обратилась Мария тихо к Иоанну, видимо пересиливая себя и всё же называя его так, как велел Тот, Другой. – Что ты кричал?

– Я… я, – растерялся Иоанн, – я только хотел сказать, что завтра сорок дней, как Ты нам всем напомнила. И что сорок – это священное число, и что вот пророк Илия, например, шёл к горе Хорив сорок дней.

Саломея, которая жаждала вернуть уважение детей и чувствовала себя неловко после того, как сыновья не пустили её наверх, и, возможно, впервые ослушались, произнесла по памяти из Книги Царств:

– «И возвратился Ангел Господень во второй раз, коснулся его и сказал: встань, ешь и пей, ибо дальняя дорога пред тобой. И встал он, поел и напился и, подкрепившись тою пищею, шёл сорок дней и ночей до горы Божией Хорива».

– Мария, – сказал Иоанн, – надо поесть. – И настойчиво повторил: – Надо поесть.

Мария покачала головой.

И тем, как спокойно Она поглядела на него, как махнула слабою рукой, Она напомнила ту, что шла с пальмовой веткой впереди свадебной процессии в Кане, когда была посажёной Матерью Фамари и Симона-кананита.

– Нет, – повторила Она тише, – Он постился сорок дней в пустыне, после крещения. – Мария хотела сказать, как Её поразил преображённый вид Иисуса, когда Он явился на свадьбу в Кане, после крещения, но вместо этого произнесла: – Он постился в пустыне под зноем и холодом среди диких зверей. Неужели Я не могу выдержать здесь эти сорок дней?

Она мягко взглянула на Иоанна и опять поднялась к Себе наверх.

А они ещё долго сидели и перебирали про себя, что в Священной истории произошло в течение сорока дней, – и последнее, что могли вспомнить, – это сорок дней и ночей, что Моисей провёл на горе Синай.

– «И сказал Господь Моисею: взойди ко Мне на гору, и будь там, и дам тебе скрижали каменные, и закон и заповеди, которые Я написал для научения их. И взошёл Моисей на гору, и покрыло облако гору. И слава Господня осенила гору Синай», – проговорил тихо и задумчиво Иаков, радуясь тому, что всё вспомнил, слово в слово.

– «Моисей вступил в середину облака и взошёл на гору, и был Моисей на горе сорок дней и ночей», – добавил Иоанн, улыбаясь, глядя на брата и чувствуя, как потрясение от встречи с Марией улеглось где-то на дне души и стало легко и просто.

На следующий день рано утром братья Зеведеевы отправились в дом Марка-Иоанна, что в Нижнем городе, где они провели последнюю ночь с Равви 14 нисана. Ученики, которые ночевали в этом доме, сидели кругом на полу, поджав под себя ноги, и молчали. Казалось, они потеряли уверенность и не знали, чем себя занять, а может, даже у некоторых закрался вопрос – зачем они вообще здесь находятся? Здесь, в Иерусалиме? Не мог же Пётр сказать, как говорил в Галилее: «Вы как хотите, а я пошёл удить рыбу».

Они сидели, перебирая воспоминания. Вспоминать вслух о том, что происходило тогда в этой комнате, казалось святотатством. Казалось, всё рассыплется в прах, как только они начнут вспоминать подробности. Они ясно помнили, как пахло розами, как тьма заполняла комнату, как вместе с тьмой вползал невидимый ужас, как вдруг в окно глянула полная луна, нарисовав на столе, уставленном яствами, решётку от окна. Как Иуда, странно усмехнувшись, покинул комнату. Теперь всем казалось, что они ясно чувствовали, что Равви ждёт неминуемая и скорая смерть.

Так сидели они долго. Наконец после долгого тягостного молчания Пётр не выдержал:

– Тогда я смотрел на светильник, и вдруг он моргнул под моим взглядом, мне ясно представилось, что я буду ещё много раз служить причиной тьмы.

– А я-то Ему говорю, – всхлипнул Филипп, – «Покажи нам Господа, и будет этого довольно». А Он провёл рукой по моей голове и говорит: «Столько Я был с вами, и вы не узнали Меня».

– Шолом!

Нет, они не могли ослышаться! Это был Его голос!

– Шолом!

Чувствуя, что Равви стоит рядом, и страшась взглянуть на Него, ученики оцепенели, зная наперёд, что не надо задавать вопросов, а только ждать – ждать, пока хватит сил.

– Следуйте в Вифанию. – Это был Его голос.

Впервые со дня распятия Иоанн страстно пожелал, чтобы Мария – Мать – была сейчас здесь и видела и слышала Сына.

Молча, сосредоточенно они двинулись по улицам Иерусалима.

Впоследствии они не могли никогда вспомнить, как покинули город, через какие ворота, как перешли через Кедрон. Чем дальше уходили от города, тем быстрее шли и на гору уже взбежали. Вниз по западному склону, пестрея зеленью, уходили виноградники, обрываясь у Вифании. Маленький дом на краю села за каменным забором открылся их взору. Перед глазами возникла маленькая «чёрная курчавая овечка» – Мария, которая вылила миро на Его голову.

– Господи, Ты всё знал, – взмолился Пётр, не отрывая взгляда от дома в Вифании. – Прости нас.

И не успел договорить, как почти рядом, всего в нескольких шагах, возник Равви. На этот раз Он не был похож ни на рыбака, который предлагал им рыбу на берегу, ни на далёкого, почти невесомого Равви, Который явился на горе Курн-Хаттин, ни на незнакомого путника, идущего в Эммаус. Но хотя сейчас Он был прежний Равви в белом хито не, с цветной перевязью на голове, все чувствовали, что туда, где Он стоит, они не могут приблизиться. Будто невидимая сеть раскинулась между стоящим Равви и ими, упавшими на колени. Какое-то время Он молча оглядывал их, и казалось ученикам, что для Него, как и для них, нет большего счастья, как глядеть в глаза друг друга.

Как хотелось приблизиться к Нему! Вспомнить вместе проведённую жизнь! Дотронуться до Него! Но сеть, невидимая сеть была раскинута между ними и Равви.

Внизу шумел город. Где-то неподалёку высилась засохшая смоковница, рядом шелестел Гефсиманский сад своими древними оливами, всё здесь было связано с Равви. Сколько раз они ночевали под открытым небом, чутко прислушиваясь к шагам Равви! Здесь Равви предсказывал, что их ждёт, сидя вон там, внизу, откуда открывался вид на город. Тогда Пётр лежал у Его ног, почти уткнувшись в Его ступни, а рядом сидели Иоанн и Иаков. И вот сейчас, здесь, на камне стоял любимый Равви, но приблизиться к Нему не было никакой возможности. Он уходил, и это они если не понимали, то чувствовали всем сердцем. Если бы их спросили, что их ожидает, каждый бы не задумываясь ответил: следовать, как и прежде, за Равви. Но в глубине души они знали – Он с ними прощается. Уходит. Это было столь ужасно, что они, замерев, молча, не отрывая взгляда, смотрели на Него.

– Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари! – раздался голос Равви.

Теперь Он смотрел на них властно и строго.

– Кто будет веровать и креститься, спасён будет, кто не будет веровать, осуждён будет.

Каждое Его слово пронзало душу и откликалось в сердце.

– Дана Мне всякая власть на небе и на земле, – слышали они, – и так, идите научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа. Уча их соблюдать всё, что Я повелел вам.

Они клонили головы до земли в знак того, что всё поняли и всё сделают. Но печаль, страшная печаль сжимала сердца.

– Не отлучайтесь из Иерусалима, – строго наставлял Равви, глядя на склонённые головы, – но ждите обещанного от Отца, о чём вы слышали от Меня.

И, как в прежние времена, Он немного помолчал, будто взвешивая, насколько они поняли то, что Он им сейчас сказал.

– Ибо Иоанн крестил водой, а вы через несколько дней после сего будете крещены Духом Святым.

Он опять замолчал, глядя на их склонённые головы.

– И се, Я с вами во все дни до скончания века, – закончил Он Свою речь.

– Не являешь ли Ты нам сейчас Царство Небесное? – вдруг вскрикнул Пётр, вскидывая голову и неизвестно отчего прикрывая глаза рукой.

– Не дано вам знать, – тут же откликнулся Иисус, – когда наступит Царство, но идите и проповедуйте.

Голос Его был по-прежнему строг и требователен.

«Господи! – хотелось крикнуть Петру. – Улыбнись нам!»

Но он не смел.

Облако надвигалось на них, и что-то неуловимо напомнило всем троим, Петру, Иоанну и Иакову, тот миг, когда на Ермоне Равви явился им в сиянии и славе. И чем ближе надвигалось облако, тем лучезарнее сияло Его лицо, тем ослепительнее становился белый хитон. Белое облако тихо стлалось по горе. Вот оно подползло к Равви, поглотило Равви, вот Он стал удаляться. Он поднял руку и благословил их, и тогда всем Его ученикам показалось, что на глазах Его блеснули слёзы.

Они сидели не шевелясь, бездумно, не ожидая более Равви. Молчали.

В солнечных лучах внизу утопало селение Вифания, а по другую сторону шумел город, в который им надлежало возвращаться. Над городом царил сверкающий купол Храма. А Равви исчез.

Не сговариваясь, они пошли прочь от Гефсиманского сада, спустились к долине Кедрона, обходя стены города с восточной стороны, забирая на юг. В молчании миновали Силоамскую башню, оставили по левую руку гору Соблазнов, прошли под сводчатыми Воротами источника. Слышно было, как в Силоамском источнике плещется вода, доносился людской гомон. Город жил своей жизнью. Но что им было до того?

– Мы Его видели в последний раз. Мы Его видели в последний раз, – твердил про себя Пётр и, приблизившись к крепостной стене, перед тем как войти в ненавистный город, стал биться головой о камень. Он хотел кричать и плакать, кричать и плакать. И только сознание, что он ведёт себя как женщина, как Мария из Магдалы, отрезвило его.

– Мы Его видели в последний раз, – проговорил Пётр, вытирая слёзы.

Все стояли потрясённые, не двигаясь, и только Филипп молча приблизился к нему, бережно вытер окровавленный лоб и аккуратно завернул покрывало, чтобы скрыть следы крови.

– Мы его видели в последний раз, – шептал Пётр, глядя на Филиппа, будто только ему поверял свою ужасную тайну.

Это были первые произнесённые слова с того момента, как Равви исчез.

Уже подходя к дому Марка-Иоанна, Матфей обнял Петра и произнёс:

– «И восшёл на высоту, пленил плен, принял дары для человеков, так чтобы и из противящихся, могли обитать у Господа Бога».

– Да, – подхватил Иоанн. – «Сказал Господь Господу моему: “Сиди одесную Меня”».

Иоанн печально подумал: возможно, всё сказано о Равви в псалмах, но единственная вещь на земле, которая осталась от Равви, – это пелены, что лежали в пещере, свёрнутыми, после Воскресения. Хотел было спросить, где те пелены, но, взглянув на Петра, не осмелился.