Глава 13. Савл и Гамалиил

…Гамалиил законоучитель, уважаемый всем народом, сказал: …отстаньте от людей сих и оставьте их… Берегитесь, чтобы вам не оказаться и богопротивниками…

Деяния апостолов

– Равви, объясни, почему ты так сказал? – возбуждённо жестикулируя, спрашивал Савл своего учителя, когда они возвращались после совещания в Синедрионе. – Я не понимаю тебя, ты что, хочешь, чтобы эта ересь беспрепятственно распространилась по всему Иерусалиму, а затем и по Иудее? Я поражаюсь, как эта кучка учеников не распалась после смерти своего Учителя-еретика, а только набирает и набирает силу и – увы! – разрастается.

– Савл, – остановил его Гамалиил строго. – Знай, что до сих пор ни один еретик на кресте не умирал. Наши законы предусматривают четыре вида казни – побитие камнями, сожжение, обрубание головы и удушение. Слышал ли ты, что Он Сам говорил, что будет распят и на третий день воскреснет?

– Что ты такое говоришь? Учитель! Как ты можешь повторять слова черни!

– Его можно было бы забросать камнями, а если бы народ на это не пошёл, то отрубить голову, как Иоанну Крестителю, – будто отвечая на свои мысли и игнорируя возмущение Савла, произнёс Гамалиил. – Возможно, эти люди заблуждаются, – но в их деятельности нет ничего мятежного, они каждый день в Храме. – Гамалиил остановился на мосту через Тиропион и, облокотившись на парапет, посмотрел на площадь Ксиста. – Ты видел их и знаешь, что они уверены в своей правоте. Помнишь, как пятьсот иудеев стояли в Кесарии перед Пилатом, требовали, чтобы он убрал из Иерусалима изображения императора на древках римских знамен? Слышал, что было потом?

И хотя Савл кивнул, Гамалиил продолжил:

– И когда Пилат сказал: «Убирайтесь со своими требованиями отсюда, а не то я покажу, как остры римские мечи», в ответ все, кто был на площади, упали на колени, склонили головы, все подставили свои шеи, как ягнята: «Режь, но мы не уйдём!» Они не могли изменить Закону и предпочли смерть, не раздумывая. Так и эти, они уверовали в Воскресение. Они верят, что их Учитель – Мессия, и, что бы мы ни сделали, ничто не поможет. Мы убьём этих, придут другие. Ты понял?

Гамалиил оторвал взгляд от площади, которая кипела весельем. Люди уже давно забыли о том, что происходило всего несколько лет тому назад в Кесарии.

– И ты сам видел Лазаря из Вифании. И я утверждаю, что он умер. Я не был на похоронах, но моя тётка была. Его похоронили. А на четвёртый день пришёл Он – и Лазарь воскрес. И теперь ты Лазаря можешь видеть почти каждый день в притворе Соломоновом, где проповедуют эти ученики. Я бы на месте Лазаря поостерёгся, – добавил Гамалил, – ведь он является прямым свидетелем Божественной природы Того, Кто его воскресил.

Савл в изумлении глядел на своего учителя.

– Равви, ты знаешь, что я выполняю все требования, даже те, которые, на мой взгляд, кажется, не стоят внимания. Соблюдаю двухдневный пост в неделю, читаю тройные молитвы каждый день, процеживаю воду и вино, чтобы даже труп от комара не оскорбил левитской чистоты. Я совершаю по многу раз в день омовения, чтобы избежать возможности заразиться какой-либо обрядовой нечистотою, старательно слежу, чтобы не прикасаться даже краем одежды к нечистым, чтобы даже их тень не упала на меня…

– Кстати, о тени, – сказал Гамалиил, оторвав взгляд от площади и спокойно, чуть улыбаясь, смотря на горячившегося Савла. – Ты слышал, что не только из Иерусалима, но и из далёких городов приносят немощных и кладут их на дорогу, где проходит Симон, или Пётр, как его теперь называют. Люди верят, что даже тень его излечивает больных. Понимаешь? Даже тень! А ведь на пустом месте такая вера не возникает. Если тень не излечивает раз, другой, третий, то на четвёртый уже никто не будет класть больных на улицы, по которым идёт Симон бар Иона.

То, что учитель назвал Петра полным именем, данным ему от рождения, возмутило Савла.

«Да, этот Пётр умён, – думал Гамалиил. – “Малая закваска квасит все тесто”. Допустили бы ложь с Сапфирой и Ананией и – кто знает? – возможно, и не уберегли общину от разброда и распада. Пётр заботится о чистоте общины. Если бы я был на его месте, то поступил бы точно так же. Но откуда такая сила?! Ведь они оба! Оба! И муж, и жена пали бездыханными только от его слов и взгляда!»

Савл приблизился почти вплотную к Гамалиилу, будто боясь что-либо упустить из ответа учителя, и сказал:

– Равви, скажи мне ещё какую-нибудь заповедь, и я исполню. Все, все двести сорок восемь заповедей и все триста шестьдесят пять запрещений Моисея я выполняю со строгой тщательностью. – Савл не замечал, что теснит учителя к парапету. – Я их исполняю не только по духу, но и по букве, ибо знаю, что это необходимо для возрождения и свободы нашего народа и восстановления богослужения в Храме во всём его полноте и блеске.

Но я знаю, – будто опомнившись и отступая от Гамалиила, проговорил Савл, – что если бы даже один человек мог хотя бы в течение одного дня исполнить весь Закон и не нарушить его ни в одном пункте… Нет! – перебил с горечью Савл себя. – Если бы даже кто-то мог исполнить хоть один пункт в Законе, касающийся должного исполнения Субботы, тогда прекратились бы невзгоды Израиля и, наконец, пришёл бы Мессия. И ты думаешь, – опять приближаясь к Гамалиилу, взволнованно говорил Савл, – что этот Симон считает, что этот день наступил и Мессия уже пришёл на землю? Но ведь это же абсурд!

Савл уже кричал, хватая руками Гамалиила и не замечая, что разговор уже давно привлёк внимание и несколько иудеев стоят вокруг них, перекрывая проход по узкому мосту.

– Послушай меня, сын мой, мой дорогой ученик, – ласково сказал Гамалиил, обращаясь к Савлу. – В Храме некогда была флейта, сохранившаяся со времён Моисея, она была гладкая, тонкая, сделанная из тростинки. По велению царя она была инкрустирована золотом, и от этого пропала мягкость звука, так что золото должны были снять. Были также кимвал и ступа…

– Да, знаю, я читал, – сказал Савл, шагая в ногу с учителем и заглядывая тому в лицо. – Они со временем испортились и были исправлены мастерами, призванными из Александрии. Но пришлось вернуть всё в прежний вид…

Савл вопросительно глядел на Гамалиила.

«И что же?» – говорил его взгляд.

– А то, – ответил Гамалиил, улыбаясь, – а то, что, возможно, смирение, милость и правда лучше жертвы. Учитель Симона бар Ионы учил именно этому. Ты не видел Его, а я видел…

Гамалиил более ничего не добавил, он подошёл к своему дому, калитка медленно распахнулась, Гамалиил вошёл во двор, не пригласив Савла следовать за ним. Савл остался на улице.

Гамалиил не сказал Савлу, что со вчерашнего дня к нему в дом приходит Никодим, который всё, что передумал, и всё, что вынес из бесед с Иисусом, поведал ему, Гамалиилу.

* * *

Савл двинулся вверх по улице, не хотелось ни возвращаться в Храм, ни идти домой, он шёл, не замечая ничего вокруг себя, и мучительные вопросы возникали в душе его. Неужели Бог мог в самом деле следить за точностью объёма пергаментного свитка? Или за количеством строк в написанном на нём тексте? Или за тем, какие написаны в нём буквы? Или за формой ящичка, в который вложены они? Или, наконец, за тем способом, как этот ящичек привязан к руке или ко лбу?

Но, несмотря на все эти вопросы, Савл остановился и внимательно осмотрел руку, где на перевязи покоился теффелин, и пощупал рукой теффелин на лбу, проверяя, не сместился ли он.

«Я знаю, – думал Савл, – что Гиллель, дед моего дорогого учителя Гамалиила, мог обходить, благодаря своей находчивости, всякое Моисеево постановление, какое только находил обременительным. Что может быть определённее постановления в Законе касательно нечистоты пресмыкающихся? И, однако же, старцы уверяют, что никто не может быть назначен членом Синедриона, если он не обладает достаточной находчивостью для того, чтобы доказать на основании писаного Закона, что пресмыкающиеся в обрядовом отношении чисты».

Савл усмехнулся. Именно это он и доказал с лёгкостью, когда его выбирали в члены Синедриона. «С лёгкостью, – улыбнулся Савл растерянно, – и не задумался вовсе о том, что же это всё значит».

– Всемогущий! – взмолился Савл, прислонившись головой к каменному забору, и тут же отпрянул, не желая, чтобы его приняли за одного из «фарисеев, истекающих кровью», которые разбивали лбы о стены, чтобы показать поглощённость молитвой. Он медленно побрёл по улице вверх, миновал дворец Ирода, спус тился в Нижний город, прошёл рыночную площадь. И на всем пути Савл то и дело взывал к Богу: – Всемогущий! Я всей душой стараюсь быть послушным Закону, и всё-таки Мессия не приходит! «Обеты, – учил раввин Акиба, – обеты суть вместилище святости». Нет, – качал головой Савл, не замечая, что торговец мясом зазывал его в свою лавку, почтительно наклоняя голову. – Обеты могут быть вместилищем формального благочестия, но они не могут дать успокоения сердцу – тому месту в человеческом существе, где встречаются добрые и злые побуждения, где страстные желания сталкиваются с заповедями.

Он остановился, будто ощутил удар в сердце. «Делами Закона человек не может себя оправдать перед Богом, только верою мы можем найти мир с Богом», – вдруг пронеслось в голове. Савл, скрючившись, вдруг почувствовал, что этот миг озарения несёт за собой очередной приступ болезни. Он повернул назад и быстрыми шагами, стараясь успеть до того, как приступ навалится на него всей тяжестью, поспешил домой…

– Делай то и будешь, будешь жив! Исполняй Закон и будешь жив! – повторял Савл, расценивая этот неожиданный, лишающий рассудка приступ как Божье наказание.

И вдруг опять будто кто шепнул на ухо: «Могла ли пролитая кровь волов, быков и козлов быть истинным искуплением за вольные грехи?»

– Всемогущий! Помоги мне! – крикнул Савл.

Он успел отворить калитку своего дома и тут же упал.

Глава 14. Проповедь Петра на празднике Кущей

Приближался праздник Иудейский – поставление кущей.

Евангелие от Иоанна

Пётр, Апостол Иисуса Христа, пришельцам… рассеянным… благодать вам и мир да умножится…

Первое соборное послание святого апостола Петра

Наступил тот единственный день в году, когда выбранный по жребию иерей мог войти в самое сокровенное место Храма, где обитал Бог, – святая святых – и провозгласить там громко имя Ягве. Его голос был слышен во всех уголках Храма, и в наступившей тишине двести пятьдесят тысяч иудеев, собравшихся со всего света по случаю праздника, распростёрлись на мраморных плитах перед невидимым Богом. Рука священника, белая, без единого пятнышка, как то предписывалось Законом, благословляла их. На заклание, как полагалось, были приготовлены тщательно отобранные тринадцать тельцов, два овна и четырнадцать однолетних ягнят. Группа священников в праздничных одеждах под молитвенное пение, сопровождаемая многотысячной толпой, вылилась из ворот Храма и, покрывая, как лава, все подступы к Храму, спустилась к Силоамскому источнику. И каждому, кто смог проникнуть следом за священниками под своды источника, казалось, что над дрожащей, мерцающей в темноте водой колеблется тень невидимого Бога. Наполнив сосуды, процессия двинулась в гору под звуки серебряных труб. Те, кто не смог последовать за священниками к источнику, вжавшись в каменные стены, стояли на лестнице, ведущей к Храму, под сводами ворот, во дворе Храма и даже пытались пробраться на лестницу, ведущую к Никаноровым воротам. Пройдя через эти ворота, процессия вступила во внутренний двор, и струи воды Силоамского пруда полились в золотую чашу слева от жертвенника, а вино заструилось в золотую чашу справа.

Двести пятьдесят тысяч голосов воззвали к небу:

– Да будет славен Бог Израилев! Да будет благословен во веки веков!

Снизу из города, как волны, выплескивались взрывы смеха, крики разносчиков воды и сладостей, звуки флейт и пение. Вчера миновал десятый день осеннего месяца тишри, день Очищения, единственный в году день покаяния и поста по Закону Моисееву. Все вчера каялись и смиряли свои души под страхом «истребления из народа». А сегодня Иерусалим выплеснул на улицы веселье в память сорокалетнего хождения по пустыне с Моисеем, праздник Кущей, про который говорили – кто не видел этого праздника, не знает, что такое веселье.

На плоских крышах домов стояли шалаши из ещё не успевших подсохнуть, радостно трепещущих пальмовых ветвей. На каждом углу танцевали, торговали апельсинами, лимонами, всевозможными сладостями. Мальчишки, потрясая венками-лулавами, связками из пальмовых ветвей, плодов персика и лимона, распевали весёлые песни. В Нижнем городе шла оживлённая торговля фруктами, рыбой, мясом, горячими лепёшками, со всех сторон слышны были звуки флейт и тимпанов, и торговцы, не выдерживая, выскакивали из-за прилавков и присоединялись к танцующим. Веселье должно было продолжаться ещё шесть дней.

Уже после окончания праздничной службы, проходя мимо притвора Соломонова, Никодим вдруг так явственно вспомнил, что остановился и закрыл глаза, стараясь продлить как можно дольше это мгновение – вот так всего год тому назад он шёл мимо и услышал:

«Некто имел в винограднике своём посаженную смоковницу и пошёл искать плода на ней и не нашёл. И сказал виноградарю: вот я третий год прихожу искать плода на этой смоковнице и не нахожу. Сруби её, на что она землю занимает? Но он сказал ему в ответ: Господин! Оставь её на этот год, пока я окопаю её и обложу навозом, не принесёт ли плода. Если же нет, то в следующий год срубишь её».

Долго стоял Никодим, прикрыв глаза ладонью, вслушиваясь в доносившийся из-за стен шум города, надеясь услышать знакомый голос. Наконец поднял голову, увидел голубое высокое небо и подумал, что он сейчас более, чем когда-либо, понимает эту притчу, сказанную Равви. Да, ученики трудятся изо всех сил, но придёт ли спасение? Год прошёл, осталось три.

Никодим спешил к Гамалиилу, который, по его соображениям, ещё не ушёл и сидел на своём обычном месте на лестнице, ведущей на Храмовую гору.

Да, очень изменился Никодим, и если в прошлом году не было для него большего счастья, как пойти с внуками на праздник, купить им подарки, то сейчас единственной отрадой стало припоминать всё, что он знал об Иисусе, – притчи, сказанные Им, Его речи, Его поступки. И всякий раз, минуя притвор Соломонов, он напряжённо вслушивался в голоса учеников, неустанно там проповедовавших, спокойно и тихо.

«Неужели и сегодня там Пётр с остальными?» – Никодим ещё издали заметил у южного конца притвора Соломонова кучку людей вокруг Петра, возвышавшегося на мраморных ступеньках. Никодим взглянул налево, поискал взглядом своего человека, задачей которого было записывать всё, что говорит Пётр. Тот был на месте и, склонив голову, быстро что-то писал на пергаменте, разложенном на коленях. Никодим радостно улыбнулся, предвкушая, как спустя короткое время он вместе с Гамалиилом будет неспешно осмысливать всё, что сказал этот галилейский рыбак, руководимый Духом Святым.

А Пётр, будто завлекая, возвысил голос, и Никодим, сам того не желая, остановился и взглянул на него.

– Знайте, что не тленным серебром или золотом искуплены вы от суетной жизни, но драгоценною Кровью Иисуса, как непорочного и чистого агнца. – Тут Пётр вскинул голову и оглядел слушающих.

Никодим вдруг увидел лежащего на плащанице со следами страшных побоев Иисуса, с вывернутыми руками, переломленным носом. «Искупительная жертва! Но во имя чего?»

Никодим глядел на Петра не отрывая взгляда.

– Всего год прошёл с того дня, как Учитель исцелил слепорождённого в праздник Кущей, – шептал старец. – Всего год! Но как давно это было! О, время бесконечно светлое и радостное! Шесть дней весь город был залит солнечным светом, и ночь, казалось, навсегда прогнали. Сейчас тоже солнце освещает город, а по ночам дрожат огни двух огромных светильников в Храме – но свет, свет – не тот!

Никодим вдруг передумал идти к Гамалиилу: там он, конечно, встретит Савла, сидящего у ног учителя… Савла видеть не хотелось. Развернувшись, он направился к башне Иоанна, вышел на мост Ксиста, и страстное желание вернуть всё назад, увидеть Иисуса, почувствовать Его присутствие подкосило Никодима. Да, всего год тому назад в тот же праздник он стоял здесь и шептал:

– Как бы я хотел узнать, что означают слова: «Будете искать Меня и не найдёте, и где буду Я, туда вы не можете прийти».

Он припал к перилам моста и, перегнувшись, отвернулся от снующей толпы, вглядываясь в Нижний город.

– Да, именно так и получилось, – вздыхал Никодим, не замечая, что рядом остановились мальчишки, среди которых был и его любимый внук Вениамин. С лулавами в руках они улыбались Никодиму, приглашая разделить с ними радость праздника. И хотя Никодим не был расположен к веселью, он улыбнулся и, взяв у одного из них лулав, шутливо стукнул Вениамина по спине. Все засмеялись и увлекли старейшего члена Синедриона на площадь, где уже невозможно было пройти, не приняв участие в танцах и хороводах.

В это время Пётр, окончив проповедь, собирался направиться в синагогу эллинистов – тошаб, как называли иудеев, рассеянных по миру, живших вне пределов своего отечества и собиравшихся в Иерусалиме только на время главных праздников. Общаться с ними было трудно, почти никто из них не говорил на арамейском языке, и поэтому Пётр позвал с собой Стефана, недавно приехавшего с Кипра и владевшего греческим языком. Сегодня Пётр собирался произнести первую проповедь в этой синагоге и волновался.

Но тут к нему подошли стеклодув Иосиф бен Лаккуда и Агав, отец Андроника, сосед, к которому бегали Мария Магдалина и её спутники, после поразившей всех смерти Сапфиры и Анания. Стеклодув и его приятель, раскрасневшиеся и взволнованные, очень потешно смотрелись рядом – один дородный, степенный, с густой чёрной бородой, другой маленький, юркий, ярко-рыжий, в возбуждении взмахивающий руками, как крыльями, похожий на саранчу (чему и соответствовало его имя). Но страдание читалось на их лицах, и Пётр подавил желание улыбнуться. Перебивая один другого, оба заговорили:

– Мы слышали, что ты идёшь к тошаб. Нет у них такой веры, как у нас, и не может быть, потому что Бог Израиля освятил именно эту землю. Здесь могила Иакова, Рахили, Сарры, Авраама, здесь водил Моисей по пустыне, здесь похоронен Аарон, – гудел басом стеклодув.

– Здесь проповедовали пророки, здесь взывали к народу Иезекииль, Исайя! Вся земля здесь святая, здесь нет камня, по которому бы не ступали ноги наших праотцов, верных Закону! – настаивал Агав. – А они откуда пришли? И почему не возвращаются? Уж конечно, потому, что нашли там выгоду, торгуют по всему свету и за это платят изменой, изменой Богу, изменой родине, изменой языку, изменой Храму! – Он так взмахнул рукой, что задел лицо Петра и случайно попал тому в глаз. И сам испугался своей дерзости, сразу же замолкнув.

– Сам подумай, – уже спокойнее говорил стеклодув, поспешно подзывая Матфея и Стефана, – сам подумай, что могут они, живущие вдали от родины и Храма, понять в нашей жизни, не посещая каждый день Храм? Что? Скажи, что?

– Что ты говоришь? – печально глядя на стеклодува и закрывая рукой глаз, из которого безудержно текли слёзы, говорил Пётр. – Что же ты говоришь? Мы, ученики Господа, знаем и помним, чему учил нас Господь Иисус: «Идите и учите все народы!» Вот, – облегчённо вздохнул он, завидя спешащего к нему Матфея, – вот, послушай, что говорил Господь, Матфей все записывал.

– «Итак, идите и научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа!» – прочёл Матфей. Он хотел добавить, что Гос подь это сказал, явившись в Галилее, чему свидетелями были сотни людей, но Пётр не дал ему договорить.

– Несколько тошаб приняли крещение и теперь стали такими же членами общины, эбионим – бедняками, или святыми, посвящёнными Богу, – говорил Пётр, вытирая глаз и строго взглядывая на обоих, – значит, они требуют такой же заботы, как и все остальные братья.