1. Дойти до Янтаря

До замерзающего под проливным дождем ученого Бобр, несмотря на всю возможную скорость, добрался только к рассвету. Ученый сидел, обхватив себя за колени, стуча зубами от холода и вжавшись в камень. Переодевшись под дождем в принесенный сталкером комбинезон «Сева», Валера, стуча зубами и не морщась, ополовинил фляжку с разведенным спиртом, которую заботливо предложил ему сталкер. Выдохнув, задраил забрало комбинезона, отчего стекло изнутри запотело и, несмотря на усиленно заработавшие встроенные системы вентиляции, еще долго отказывалось очищаться.

– Готов? – устало спросил ученого сталкер.

– Готов, – почти перестав трястись от озноба, ответил тот. – А что с этими? – спросил он, имея в виду ушедших вслед за сталкером и не вернувшихся бандитов.

– С этими? С этими все. Только один остался, но и тот уже не бандит, – поворачиваясь спиной к товарищу и сверяя направление с ПДА, ответил сталкер, чувствуя как притороченный к поясу артефакт «снежинка» ослабевает, а вместе с этим начинают проступать легкие, пока еще только намеки на горящие в ногах от долгого перехода, почти бега, мышцы да накатывает пока еще не заявившая во весь голос о себе жажда. – Пошли потихоньку, идти далеко.

– Идемте, Бобр, как я рад Вас… тебя видеть. А что с тем одним оставшимся? – спросил по внутренней связи ученый.

– Снорк он теперь, Валер. И не спрашивай, как так получилось, не смогу объяснить. Вон он, погляди, – сказал сталкер, не поворачиваясь лицом к ученому и указывая рукой в сторону.

Приглядевшись, ученый различил сквозь пелену дождя фигуру сидящего на четвереньках человекообразного ссутулившегося создания в насквозь промокшем бандитском прикиде с противогазом на голове. Уродливость формы головы внушала недоумение.

– Бобр, а что это у него с головой? – косясь на мутанта, спросил растерявшийся и удивленный ученый.

– Ты знаешь, боюсь, что за последнее время я не видел ни одного человека, у которого все было бы в порядке с головой, – неожиданно для себя задумчиво сказал сталкер. – А, ты про это? Это у него фонарик под противогазом, он его так надел, прям поверх.

– А что ж не снял?

– Не до этого, видать, было, – отстраненно ответил сталкер. – Ну все, наука, ходу. Мне тебя еще Сахарову вернуть надо, у нас договор. Чувствую, «снежинка» устала, ей теперь бы несколько дней полежать, подзарядиться, а то перегорит… Ну посмотрим, пусть повисит еще.

Наука вздохнула и, пошатываясь, побрела вслед за сталкером, подсвечивая фонариком его рюкзак. Снорк неслышной и практически невидимой тенью следовал за ними чуть в стороне и позади.

Вся оставшаяся дорога до Янтаря заняла три дня и, несмотря на хороший отдых в долговском схроне, оказалась изматывающей и долгой из-за проливных дождей. Образовавшаяся грязь налипала глиняными кандалами на ноги комбинезона, заставляла поскальзываться и тратить силы. Стена дождя скрывала ориентиры и приметные места, вынуждая сталкеров идти, постоянно отклоняясь от маршрута, заходить в труднопроходимые места, терять силы и время. Отряд из двух человек, движущихся с настойчивостью зомби, спотыкаясь и падая, не разговаривая и не позволяя себе задерживаться нигде более чем на полчаса, упрямо шел под проливным дождем. Поддерживающая сталкера и ученого, передаваемая поочередно «снежинка», отдавая себя, уже не искрилась невозможно холодным синим светом, а больше напоминала речной сизый голыш, честно отработав на людей, давая им силы успеть на Янтарь до Выброса. Через три дня перехода утром, в предрассветных сумерках, сталкеры выбрались под свет прожекторов на Янтарь.

Вернувшихся встретили заботливые руки долговцев и врачей Янтаря. Обоих сразу поместили под карантин под неусыпный контроль высокообразованной братии. Их отправили в специальную, предусмотренную для таких случаев комнату, где персонал, вернувшийся из Зоны в измененном, недостоверном на все сто процентов состоянии, оставался до восстановления или перевода в исследовательский комплекс. Кроме крайней усталости, физического и нервного истощения у Егора никаких болезней найдено не было, и спустя три дня сталкера перевели из карантина на общее положение. У Валерия же обнаружилось серьезное нарушение сна, и его после выписки из карантина быстро, даже не дав попрощаться со сталкером, посадили на вертолет и отправили на Большую землю для реабилитации после последствий Зоны в специальный центр, где работают специалисты, имеющие представление об аномальной территории, огороженной бетонными заборами, вышками, пулеметчиками. Оказывается, уже есть и такой.

Бобра рассчитали по полной, в приемном окне рыжий красавец в белом халате выдал под роспись его премиальные сто штук, на которые сталкер долгое время тупо пялился, соображая, что делать. Чужим он здесь уже не был, но и потребности в нем не наблюдалось. Егор чувствовал себя чемоданом без ручки, который находится не в то время не в том месте. Сахаров, как назло, отсутствовал в бункере, срочно отбыв на Большую землю почти в тот же день, как были расшифрованы данные аквамаринового самописца. Кроме того, или какое-то распоряжение пришло сверху, или что-то еще случилось, но внутреннюю охрану усилили в два раза. То есть если в прошлый раз дежурили в коридорах по одному шкафу в полном бронепакете и полном вооружении, то теперь и без того тесные проходы бункера иногда заслоняли два здоровенных детины, не вступавшие ни в какие переговоры, сурово сверлившие глазами шатавшегося, одетого в гражданское, похудевшего сталкера Бобра.

Долговцы, казалось, игнорировали его, да и ему самому совершенно не хотелось с ним разговаривать. Бобр просто не мог сразу понять иногда задаваемые ему вопросы, словно его спрашивали на чужом языке. Интонационно он вроде понимал, как его спрашивают, но спустя несколько секунд, как только он понимал, что именно его спросили, всякий интерес к несостоявшемуся собеседнику пропадал, и сталкер либо отмалчивался, либо невпопад кивал головой или вымученно улыбался. Через пару дней таких бесцельных блужданий внутри бункера от вечно занятых и пугавшихся его ученых, которые с его приходом и получением аквамаринового самописца, казалось, забегали по коридорам в два раза быстрее, а самое главное, отсутствием хоть какой-то информации о состоянии Валерия, его уже стало тошнить от серых стен, от этого стерильного воздуха, да и от себя самого. Он решил уходить с безопасного островка ранее, как он думал, надежды, а теперь просто чуждого и выталкивающего его места. А еще сталкеру с того момента, как он пошел на поправку, начал сниться один сон. Точнее, снов было множество, обычных сталкерских сновидений, от которых одни просыпаются с криком, другие – в холодном поту, а третьи – со слезами на глазах, но это был особенный, другой.

Егору снилось, что он идет в незнакомом ему сталкерском комбинезоне в Пустынные Земли, в сторону Рыжего Леса. Идет спокойно и осторожно, как и свойственно ценящему свою жизнь человеку, вовремя обходя аномалии и занятых своими делами мутантов, но вот наступает вечер, и ему надо где-то заночевать. Тут он странным образом понимает, что может заночевать где угодно: и в Деревне Новичков, и на Ростке, и на Янове или еще в десятке других людных мест и надежных схронах, стоит только выбрать, но он выбирает Пустошь. Согласно ощущениям, он мог заночевать в любом другом месте, но его почему-то тянуло именно в свою суровую обитель, которую однажды он пересек в оба конца. Его тянуло в земли, где пожухшая, но продолжавшая несмотря ни на что расти трава свистела под порывами ветра, где каменистая местность не плодила достаточно аномалий, а те, что появлялись, не всегда могли подарить залетному сталкеру артефакт, где царствующие тушканы давно встали на вершину пищевой цепи. И редкий кабан или плоть отважились бы поискать наживы в этих бесплодных местах, даже вездесущие слепые псы, сама соль Зоны, избегали этих мест.

Но как потрясающе красивы эти места на закате, когда тучи на секунду или минуту позволяли заглянуть солнцу в этот край. Бобр не видел этого наяву, но во сне он специально дожидался этого короткого момента, когда мог полюбоваться красотой сурового безжизненного пейзажа в красно-золотых лучах заходящего солнца. Тогда вывернутые из земли булыжники с кварцевыми прожилками, отполированные ветром и кислотными дождями и невероятным, нездешним количеством лет, преображались и начинали играть своим светом. Словно кусок скалы вдруг вспомнил свое огнедышащее прошлое и засверкал красными раскаленными брызгами на своей поверхности, когда даже холодный ветер не в состоянии охладить их пыл, а дрожащая на ветру трава, ранее скрывавшая находящиеся в них доисторические образования, вдруг отступала от них, становилась меньше, понимая величие и древность вынесенных далеким потрясением на поверхность Зоны изваяний. Именно эти мгновенья напоминали Бобру о чем-то хорошем, о какой-то незыблемой и неистребимой красоте Земли, в суматохе дней попираемой ногами, но все-таки неистребимой никакими человеческими усилиями, и эта красота будет находиться здесь неизменно и вечно. Бобр даже во сне знал, что люди, десятки раз проходившие эти места, находили здесь только ужас и смерть; они сами несли в себе эти чувства, и Монолит услужливо менял окружающую их действительность в соответствии с их ожиданиями, но стоило один раз увидеть величие и уверенность пустоши, как пустошь начинала наполнять человека силой и уверенностью вечности. Именно это во сне потрясало самые тайные и скрытые струны в душе Егора, влекло его сюда, очищало его душу от сомнений и колебаний, ставя все на свои места и отвечая на многие не высказанные вопросы еще до того, как он задавал их. И когда невероятная радость, восторг и упоение свободой переходили все терпимые и возможные пределы, Егор просыпался в своем бетонном отсеке со слезами на глазах… Но это были слезы безграничной радости и восторга души, соприкоснувшейся с вечностью.

Спустя пять дней после возвращения, коротко попрощавшись с долговцами и учеными, оставив им свои премиальные, как это он делал у Сидоровича, прихватив все свое, Бобр покинул Янтарь, обещав вернуться. Удивительное дело: с каждым шагом вглубь Зоны, в душу сначала робко и неуверенно, а затем все более полноправной рекой вливалось спокойствие. Он шел назад к Леснику. Спустя несколько сотен метров от забора, окружавшего бункер, к нему, заискивающе кланяясь и крутясь, присоединился снорк Мелкий. Бобр не стал отгонять его, а, когда сталкер мысленно разрешил Мелкому сопровождать его в пути, радости снорка не было предела, которую он выразил высокими прыжками и ударами ладони по земле. Самочувствие и настроение улучшалось, особенно когда Бобр снимал не желавший сдвигаться с головы колпак-капюшон и до живота расстегивал «Севу». Определенно, сырой климат Зоны, вечно хмурившееся небо возвращали его к жизни. Ни один мутант не тревожил его, благо теперь сталкер замечал их раньше детектора, зачастую и вовсе не поворачивая голову в их сторону. Аномалии теперь были также хорошо заметны, и их игру и расположение можно было разглядеть с пригорка или с любого другого возвышения, будь то сгоревший остов машины или полуразрушенное строение.

Он двигался таким образом быстро и незаметно, разгружая психику и занимая себя днем, а ночью снова ощущая неясную, заставляющую его идти дальше тревогу, которую он перебарывал только усилием воли, заставляя себя сидеть или лежать на месте, а не вставать и шагать дальше. Ночуя практически под открытым небом, из оружия имея при себе лишь модифицированный свободовцами чейзер и стандартный видавший виды глок, сталкер не испытывал никакого страха перед мутантами. Почему-то не получалось бояться. Стоило только почувствовать на себе чей-то взгляд или ментальное прощупывание и попробовать также без помощи глаз отыскать искавшего его мутанта, как тот спешно старался потеряться и оборвать нежелательную связь, оставляя сталкера в одиночестве. Егора больше тревожило другое: неясное ощущение в груди, словно он что-то забыл, или должен сказать, или должен увидеть, или как будто он перед кем-то виноват, и теперь ему срочно надо увидеть этого кого-то, чтобы выяснить и устранить непонятное беспокойство из-за опять же неясного, надуманного недоразумения.

Это ощущение, не дававшее ему покоя, было знакомо многим сталкерам. Но они чувствовали его, как только выходили за периметр, сбывали и обмывали или пропивали хабар. Это ощущение имело название – зов Зоны. И как только опохмелившийся сталкер чувствовал Зов, он больше не мог найти себе места. Он бросал все свои надуманные дела, доставал свой старый рюкзак, снарягу и лез в Зону, обратно внутрь периметра, через заслоны, колючку, минные полосы и другие рукотворные препятствия. Но что такое рукотворное препятствие для сталкера, промышлявшего в средней Зоне, привыкшего часами наблюдать движение, порядок срабатывания, предел действия аномалии? Смех, да и только. Что такое колючка или мина, или бетонный забор со всеми наворотами для человека, научившегося в своей голове прокладывать такие маршруты прохождения через аномалии, на какие неспособны машины? Ничего, только хорошо понятное, ограниченное, слабоумное приспособление, обязанное остановить разве что самого непутевого отмычку или безмозглого зомби. Поэтому, когда сталкера звала Зона, он всегда приходил к ней. Только тут сталкер мог свободно вздохнуть полной грудью и вновь почувствовать себя немного сильнее и свободнее, здесь, внутри периметра, будучи окруженным сотней опасностей и ловушек, чем там, сидя в безопасном помещении в окружении друзей и подруг.

Также и Бобр безотчетно стремился встретиться с Лесником, чтобы пролить хоть крошечный пятачок света на его темную историю с бандитами и контролером. Разве что зов он слышал, находясь уже в Зоне, и она звала назад, на свои самые глубокие уровни, куда крайне редко отважится выдвинуться иная экспедиция, еще реже возвращаясь обратно.