Глава вторая

В Москву прибыли в конце Септембрия. Последние две сотни верст ехали на телегах, которые выменяли на баркасы не то в Вышнем Волочке, не то в Великом Устюге, Корнелиус не запомнил, ибо был слаб в российской географии. Дьяк Григорьев ругался всю дорогу, но не матерно, ибо за это полагались кнуты, а окольными словами и выражениями: и телеги и лошади оказались весьма скверного качества: старые, расхлябанные, больные и рассохшиеся. Вдобавок, зарядили дожди, и дороги превратились в привычную непролазность, вдохновляющую дьяка на новые эпитеты, аллюзии и метафоры. Корнелиуса это очень развлекало и служило к улучшению владением русским языком. Короче, эти двести верст преодолевали почти столь же долго, как весь водный путь! Корнелиус простудился и чихал пушечными залпами. Усы его от сырости обвисли, подбородок зарос разбойничьей щетиною, ибо бриться в таких условиях на марше было никак невозможно. Фляга с агуардиенте опустела еще десять дней назад, а в кабаках водку подавали совершенно отвратительную! Стрельцы, впрочем, пили и не роптали. Пришлось пить сивуху и Корнелиусу, наступив на горло своему утонченному вкусу.

(Примечание: водка в описываемое время в России была двадцатиградусная, но очень хорошей очистки. Пилась легко, даже в жару, и голова наутро от нее не болела, только грусть-тоска ложилась на печень. Проверено Автором на добровольцах в лабораторных условиях! Просто в кабаках, через которые проезжал Корнелиус, целовальники, несомненно, химичили: разбавляли казенную водку самогонкой.)

В Кремль въехали в весьма жалком виде, укрытые рогожами, но все равно мокрые насквозь и промерзшие до костей.

Все покрестились на колокольню Ивана Великого и дьяк Григорьев дал поднадзорному такое напутствие:

– Ну, вот, цареву службу справили! Теперича, Корнейка, ехай себе в готель к своим немцам. Когда надо будет, вызовут тебя.

Добавлять, что из Москвы уехать без подорожной невозможно, дьяк не стал. Это и так все знали. Корнелиус, распрощавшись с дьяком, поехал на Кукуй, в Немецкую слободу, где за вполне умеренную плату обрел европейский комфорт и покой в маленькой опрятной гостинице фрау Шлезингер. Хозяйка была вдовой в возрасте, коий много позже назовут бальзаковским. Звали ее Марта и была она вся кругленькая, как яблочко наливное: и румяные щечки кругленькие, и щедрые груди кругленькие, и ядреная попа – тоже кругленькая! Очень энергично она принялась заботиться о кабальеро ди Ранейро: согрела воды для ножной ванны, в которую всыпала изрядную дозу горчицы, организовала чай с малиновым вареньем, сваренным собственноручно на чистом сахаре. После сих процедур хотела еще обтереть вспотевшего пациента уксусом, но тот застеснялся и позвал для этого Самира. Спал выздоровевший Корнелиус в ту ночь на мягчайшей и пышнейшей перине, укрытый другой такой же периной! Блаженство, да и только! А под утро обнаружил у себя под боком фрау Шлезингер, соскучившуюся вдоветь третий год и решившую брать от жизни всё. Хотя она и была лютеранкой, а Корнелиус – тайным католиком, у них, к обоюдному удовольствию, все получилось!

Два дня наш путешественник наслаждался радостями жизни: ел айсбайн (свинину с тушеной капустой), пил рейнское и мальвазию, отсыпался на перине, приправленной ласками вдовы-хозяйки. В промежутках писал отчет о командировке. На третий день за кабальеро ди Ранейро пришли.

– Князь Шуйский требует тебя, Корнейка Диранеров, пред свои светлые очи не мешкая ни часу! – объявил бородатый посланный в богатом, но грязноватом кафтане.

Представиться он не удосужился.

И отправился Корнелиус в Кремль под конвоем двух стрельцов с бердышами. Там, спустившись по темной лестнице, пришлось ждать в душных сенях довольно долго. Естественно, у князя и другие дела есть! Да и с какой стати ему торопиться? Наконец, когда Корнелиус уже успел перенервничать и основательно соскучиться, дверь приоткрылась, и давешний бородатый поманил его пальцем:

– Взойди!

Снявши шапку, Корнелиус вошел. Дверь была низкая, пришлось пригнуться. Бородатый порученец повел рукой:

– Вот, княже, Корнейка Диранеров по твоему приказанию доставлен!

Дородный боярин в богатой шубе и собольей шапке сидел за столом в креслах. В уголке примостился писец с чернильницей и перьями.

Корнелиус поклонился.

– А! Синьор картограф! – широко улыбнулся князь, – Ну, рассказывай, да показывай, что начертил!

Сесть не предложил, потому докладывать пришлось стоя. Подробный рассказ, иллюстрированный рисунками и картами, занял более часу. Князь слушал внимательно, не перебивая, выглядел довольным. Писец шустро шуршал пером по бумаге.

– … таким образом, виды торговли с оными народами представляются зело першпективными, – закончил Корнелиус и перевел дух.

– Молодец! – похвалил князь, забирая бороду в горсть, – А теперь скажи-ка: кто тебя послал нашу землю высматривать? Да не ври, коли хочешь шкуру целой сохранить! Онуфрий! Покажи-ка ему!

Порученец, осклабясь, снял со стены кнут.

Корнелиус помертвел: всё! Сначала в кнуты, потом дыба, потом…

– Послал меня Папа Григорий… – дрожащим голосом признался он.

– Ого! – удивился князь, – Сам Папа? Надо же! А чем докажешь?

Дрожащими руками Корнейка Диранеров протянул ему папскую охранную грамоту. Шевеля толстыми губами, тот принялся разбирать латинский текст. Близоруко щурясь, рассмотрел печать. Хмыкнув, вернул. Побарабанив толстыми пальцами по столешнице, коротко бросил:

– Цель задания?

– Э-э… Святой отец прослышал, что есть некий народ… на севере… идолу золотому поклоняется. Вот и поручил мне узнать елико возможно больше о сем идоле…

– А! Золотая Баба! – несколько разочарованно вздохнул князь, – Верно, есть такая в Кориже, у князя Юрги. Только не золотая она, позолоченная, и цена ей грош ломаный. Ну, и что ты выяснил? В подземелье лазил, знаю. Меч вынес, рубины. Ещё чего?

«Всё знает!» – смятенно подумал Корнелиус, – «Но, откуда?»

Вслух же сказал:

– В подземелье… там много и золота, и каменьев самоцветных… много лет копилось… Большое богатство! А статую я зарисовал…

Он вынул рисунок и подал князю. Тот бегло глянул и, буркнув:

– Срамота! – бросил лист на пол.

Снова побарабанил пальцами, напряженно о чём-то думая.

– Ин, ладно! Всё рассказал верно, не соврал… Большая, говоришь, казна?

– Большая… Только, чтобы её захватить, войско немалое понадобится. Да и то, пока биться будут с корижами, жрецы все в другое место перепрячут. Даже и раньше перепрячут, едва узнают, что войско на подходе.

Князь покивал, соглашаясь. Затем приказал:

– Онуфрий! Принеси его мешок!

Онуфрий вышел в сени и сразу вернулся с вещами Корнелиуса. Князь рассмотрел рубины, отодвинул их в сторону. Взял меч:

– Эва, странный какой! Не сталь… и не бронза… Литьё, не ковка… Каменный, что ли?

Несильно рубанул по лежащему на столе кнуту и выпучил глаза в изумлении: и витая кожа, и деревянная рукоять толщиной в два пальца пересеклись, как восковые свечи, а меч плотно засел в дубовой столешнице.

– Вона, как оно! Ну-ка, Онуфрий, прибери!

Тот осторожно взял меч и положил на полку.

Из мешка явился деревянный цилиндр, украшенный резьбой. Князь повертел его в руках:

– Это что?

– Не ведаю. Мальчишка мой по ошибке прихватил…

Князь подергал цилиндр за концы и тот вдруг распался на две половины. Оказалось, что это футляр со свитком пергамента внутри. Пергамент оказался исписанным странными письменами. Повертев его так и эдак, князь пожал плечами и закрыл футляр. Онуфрий, повинуясь движению брови, переложил непонятный предмет со стола на полку, где уже лежал меч.

– Ступай! – махнул начальник Тайного Приказа Корнелиусу, – Ерёмка! Выпиши ему подорожную!

Писец надул щёки и принялся очинивать перо.

От облегчения Корнелиус едва не потерял сознание. Отпускают! Живого! Непоротого!

– Э-э… Могу я забрать свои вещи?

– Да забирай, на что они мне!

Подобрав с полу рисунок статуи, кабальеро ди Ранейро робко взглянул на рубины. Князь кивнул.

Ссыпав камни в карман, арагонец включил наглость:

– А меч?

Князь нахмурился. Корнелиус торопливо поклонился. Ну, и пусть! Подумаешь, какой-то меч!

Пятясь и кланяясь, вышел в сени, стукнувшись затылком о притолоку. Истово перекрестился слева направо и вознес молитву Пресвятой Деве. Вывалился на крыльцо. Здравствуй, свобода!

Со ступенек вскочил Самир. Увидев его, Корнелиус все понял: мальчишку допросили ранее, и тот, конечно же, все рассказал. Князь сличил показания и выяснил все, что ему нужно без всяких пыток. Ну, и Слава Богу! От избытка чувств дал Самиру подзатыльник.

– За что, господин? – обиделся тот.

– За то! Язык у тебя больно длинный! Ладно, бери мешок, пошли домой!

Вернувшись к себе, засобирался в дорогу. Собственно, особенно собирать было нечего, все своё носилось с собой. По хорошему надо было бы дождаться санного пути, но Корнелиус решил не рисковать: мало ли, что ещё князю Шуйскому в голову придет? Сейчас отпустил, а завтра – Бог весть! Неделя ушла на поиски подходящего купеческого каравана – в одиночку по Московии разъезжать не рекомендовалось из-за разбойников. Наконец, нашел: европейские купцы, среди которых нашлось даже двое земляков-барселонцев, отправлялись в Варшаву и далее в Париж. Начальник стражи, состоящей из двух дюжин наемников, согласился нанять Корнелиуса, впечатленный его молодецким видом, особенно усами. Ну, и рассказами о приключениях в Америке тоже! Очень хорошо! Ещё и денег за дорогу подзаработать получится!

Самира Корнелиус договорился посадить на один из возов, сам же решил ехать верхом. За день до отъезда отправился на конскую ярмарку на Таганку. Выбор был не шибко большой. В основном продавались рабочие лошадки и просто старые клячи, годные лишь на живодерню. Годный под седло конь нашелся после целого часа блужданий: вороной жеребец, красавец, захваченный, по словам продававшего его кряжистого цыгана, у татарского хана.

– Ты только посмотри, мил-человек, какие у него грудя широкие! А ноздри! Неделю скакать во весь опор будет без остановки – и не устанет нисколечко! И жрет мало – всего горсть овса на сто верст! – разливался соловьем продавец.

– Сколько же ты хочешь за него? – ненавязчиво прервал сии рекламные живописания Корнелиус, между нами говоря, в лошадях разбиравшийся слабо.

Цыган, знаток не только лошадей, но и людей, окинул потенциального покупателя смышленым взглядом: богатый иноземец, гражданский, не кавалерист (ноги-то, не кривые!), в лошадях видит лишь красоту.

– Дык, боярин, как отдать! Такого-то красавца! Да за него и пятьдесят рублёв мало! Вот, только для твоей милости: сорок пять!

Цена была явно завышена.

– А дешевле? – скучным голосом вопросил арагонец, пытаясь скрыть огонь в глазах, ибо конь ему ужасно понравился, – Скажем, за пятнадцать?

Цыган в притворном ужасе схватился за сердце:

– Пятнадцать! Да мне пятнадцать плотют чтоб я его привел кобылу покрыть! Не, за сорок – ещё куда ни шло, хоть и себе в убыток.

Они торговались ещё полчаса, и цыган снизил до тридцати пяти.

– Я продолжаю хотеть, чтобы ты сбросил ещё пятерку! – от волнения Корнелиус слегка запутался в русском языке.

Цыган упирался:

– Не, никак не возможно! У меня ж семья большая… и сам я пьющий!

Внезапно около них возник Самир, оставленный в гостинице.

– Ты что? – удивился Корнелиус.

– Да я почувствовал, господин, что тебе помощь нужна!

Быстро осмотрев зубы, копыта и брюхо животного, Самир выдал заключение:

– Возраст двадцать лет, бабки опухшие, страдает запорами. Грыжа. Не покупай, господин.

– Да что ты понимаешь, пацан! Какая-такая грыжа! – вскинулся цыган.

– Я? Я под конем родился и кобыльем молоком вскормлен! Потому, что половец. А грыжа вот она, посередке брюха, посмотри, господин!

Заглянув под брюхо, Корнелиус убедился, что мальчишка прав: там действительно усматривалась и прощупывалась грыжа.

Цыган занервничал. Чувствуя, что сделка срывается, торопливо предложил:

– Ладно, боярин, так и быть, бери за тридцать рублёв! А грыжу тебе, ну, коню, то-есть, любой коновал за полтину вырежет!

– Нет, спасибо!

Цыган ненавидяще ожег разоблачителя своей плутни тяжелым взглядом и шепотом проклял его жгучим цыганским проклятием.

С помощью Самира за вполне умеренные десять рублей (просили сначала восемнадцать!) был куплен шестилетний буланый мерин. Конь был отнюдь не арабских кровей. Далеко не! Зато животное было смирное, покладистое и выносливое – могло трюхать рысцой без остановки целый день. Кличка у него была смешная: Фуня.

– Зело часто ветры пущает! – смущенно улыбнувшись, пояснил продавец, передавая повод, как положено, из полы в полу.

Ну, это пустяки, дополнительная развлекуха в пути! Корнелиус проникся к своему рабу уважением и купил ему петушка на палочке. Седло у шорника обошлось в два рубля.

Из Москвы выехали в середине Октобрия, оставив в гостинице рыдающую фрау Шлезингер, утверждавшую, что разлуки ей не перенесть, но при этом радостно щупавшую в кармане передника толстенький кошелек, оставленный кабальеро в уплату за постой, ну, и сверх того несколько монет на память о постельных утехах.

Несмотря на тяжесть расставания, настроение у Корнелиуса прямо-таки пузырилось радостью: он, живой и невредимый, возвращался в Европу, в Рим, где его ждала награда за выполненное задание!

До Варшавы доехали без особых приключений, если не считать трёх схваток с разбойниками где-то на Украине. Обычно те избегали нападать на хорошо охраняемые караваны, ибо шайки редко насчитывали более десятка лиходеев, да и оружие у них было скверное: топоры да дубины. Ну, ещё луки, а иногда одна пищаль на всех. Во всех трёх схватках охрана уверенно одержала победы: две нокаутом и одну по очкам, причем Корнелиус лично зарубил двоих. Не обошлось, к сожалению, без потерь, которые составили одного убитого наемника (не повезло бедняге, прямо в горло попала стрела!), и одного раненого (этому, наоборот, повезло: топор скользнул по шлему и только перерубил ключицу!). Корнелиус же, наскакав в третьем бою на верзилу в драном армяке, сильно ушиб колено об его башку. Колено опухло и болело почти до самой Варшавы. Ну, и хромота мешала. Лечился он, по совету бывалых вояк, украинской горилкой (с перцем!) и салом. Самир дважды в день растирал горилкой колено, а потом смазывал салом и накладывал тугую повязку. Горилка также регулярно употреблялась и внутрь, но сало, попробованное однажды, Корнелиус отверг, потому что не понравилось.

По мнению Автора – тёмный, неразвитый человек! Ибо горилка с перцем и сало на закусь есть высшее достижение украинской цивилизации! Пьётся легко, отлично согревает в холода, а наутро никаких последствий, кроме изжоги и отрыжки! (Проверено Автором на добровольцах в лабораторных условиях!).

В Варшаве было решено отдохнуть три дня. Ну, там, в баню сходить, полечить мозоли набитые седлами на задницах, и вообще – отдышаться. В корчме, гостеприимно распахнувшей двери шести утомленным путём-дорогой охранникам, было замечательно: тепло, чисто, и даже оркестр играл – скрипка, гармошка и бубен. Цыгане, значит. Играли они по такому принципу: даешь монету, заказываешь песню – играют. Не даешь – не играют. Охранники, соскучившиеся по искусству, заказывали музыку весь вечер! Подавальщица, по имени Зося, шустро носила на их столик напитки и закуски. Была она веселая, совсем молоденькая, лет девятнадцати, и с очень интригующими искорками в глазах. В середине пира она невзначай коснулась Корнелиуса бедром и того как огнем обожгло! Дернувшись, наш герой разлил вино, которое собирался выпить. На стол и на штаны!

– Ой, пан! Я сейчас вытру! – всполошилась Зося, выхватывая из-за пояса полотенце.

Короче, от её прикосновения к своему… э-э… (ну, вы поняли!) Корнелиус испытал нешуточное возбуждение, не оставленное девушкой без внимания. Она пристально посмотрела усатому кабальеро в глаза. С прищуром посмотрела! А ночью пришла и разделила с ним ложе. И так все три ночи!

Восстановив силы, отправились далее, в Париж, до которого было уже рукой подать. Колено зажило, хромота прошла. Корнелиус ехал на своем буланом молодец-молодцом! Но на вторую ночь беднягу поразил новый недуг: зуд в паху! Чесался всю ночь напролет, даже ноготь сломал! Изодрал кожу вокруг мужского достоинства в кровь! А утром, при свете дня, выяснилась причина: мелкие такие насекомые – лобковые вши! Прокляв нежданных гостей специальным арагонским проклятием, Корнелиус принялся за лечение, рекомендованное одним из барселонских купцов: сначала велел Самиру сбрить все волосы на теле, пощадив лишь усы, которых было жалко, затем обработал пах и подмышки дегтем. Ох, и жгло, ох и свербело! Но пришлось терпеть, куда же деваться. Усы, на всякий случай, тоже смазал дегтем, отчего они приняли совершенно жуткий вид. Перед отправлением в путь сии усы увидел начальник стражи Питер, баварец, также ночевавший в той корчме.

– А, значит, пани Зося и тебя наградила карманным зверинцем? – грустно хихикнул он, почесывая промежность.

Корнелиус, ранее с венерическими заболеваниями не сталкивавшийся, был потрясен: неужели, эта гадость и впрямь от Зоси? А такая, с виду, славная девушка! Он-то думал, что она пришла к нему в первую же ночь по зову сердца, из-за внезапно вспыхнувшей страсти, как фрау Шлезингер! Зося была нежная и удивительная, страстная и покорная, изобретательная и шаловливая. Правда, каждое утро требовала:

– Подарок дай!

Ну, подарил ей три золотых дуката на монисто… А она, оказывается, ещё и с Питером спала! У-у, продажная тварь!

В обед выяснилось, однако, что не только с ним и Питером: с остальными охранниками тоже! И у всех одна беда…

В Варшаве половина охранников уволилась, ибо разбойников на предстоящем маршруте почти не было. Корнелиус остался – от Парижа до Рима добираться гораздо удобнее, чем напрямую из Польши.