Чуть погодя на пороге показался и сам Апостол, закутанный в плотный белый плащ с капюшоном, надежно укрывавшим его лицо от посторонних взглядов. По полам одеяния струился все тот же бездонно черный орнамент, подобный тому, что украшал его худое запястье.

Осмотревшись, Апостол раздал несколько указаний, и одну из машин сопровождения подогнали ближе, поставив почти вплотную к высокому забору, увитому кружевами колючей проволоки.

Крешко наблюдал за происходящим, будучи не в силах отделаться от впечатления, что перед ним разворачивается костюмированное представление, показушный спектакль для произведения должного впечатления на досужую публику. Быть может замысел состоял в том, что, увидев их приготовления, обороняющиеся струхнут и согласятся на переговоры? Но с чего вдруг? Почему одинокая фигурка в белом балахоне должна их испугать? И что будет делать эмиссар, когда его блеф вскроется? Как он…

Апостол коротко кивнул стоявшему рядом охраннику и скинул свой плащ…

Мыслительный поток в голове у Крешко немедленно споткнулся и со всего размаху хлопнулся носом об землю. Трудно сказать, каким именно он представлял себе Апостола, но одно можно было утверждать с абсолютной уверенностью – увиденное порвало в клочья даже самые смелые его фантазии.

Его взгляду предстала хрупкая женская фигурка, с головы до пят закованная в матово поблескивающие черные доспехи, искрящиеся на солнце гранями плотно подогнанной чешуйчатой брони. Первым, что приходило на ум, было очевидное сравнение с броненосцем, только усиливавшееся защитными пластинами, покрывавшими спину и боковые стороны рук и ног. На бедрах виднелись закрепленные кассеты со снаряженными магазинами, а многочисленные подсумки наверняка скрывали еще немало других смертоносных сюрпризов.

У полковника немилосердно засосало под ложечкой. Он со всей очевидностью вдруг понял, что явись подобная машина убийства перед ним, он бы наверняка предпочел немедленно сложить оружие и сдаться, пусть даже Апостол была на голову его ниже и почти вдвое уже в плечах. Один ее внешний вид предельно ясно давал понять, что все торги и переговоры закончились, и дальше начинается планомерная отгрузка быстрой и неминуемой смерти в товарных количествах.

Опущенное забрало черного шлема, окруженного защищающим шею высоким воротником, не позволяло видеть лица Апостола, однако ее спокойная поза не оставляла ни малейших сомнений, что все необходимые решения уже приняты, и отступать никто не намерен.

Девушка опустилась на одно колено и сложила перед собой ладони в чешуйчатых перчатках, вознося молитву своему темному божеству. Стоявший рядом с Крешко охранник также зашептал ее слова:

 
Жизнь – мимолетна, вечен лишь тлен,
Огонь угасает, уступив место тьме,
Долгий покой сильней перемен,
Твой безмолвия зов грохочет во мне.
 

Полковник даже моргнуть не успел, как в следующий миг Апостол выпущенной из лука стрелой сорвалась с места. В несколько прыжков преодолев отделявшее ее от ограды расстояние, она запрыгнула на крышу подставленной машины и, оттолкнувшись, легко перемахнула через забор.

– Ничего себе! – восхищенно присвистнул Крешко, а девчонка тем временем мчалась дальше, ловко перепрыгивая с одной крыши на другую и только набирая скорость.

Разумеется, столь бесцеремонное вторжение не могло долго оставаться незамеченным, и воздух внезапно разорвала длинная пулеметная очередь. Пули вспороли черепицу, подняв в воздух фонтаны красной пыли, но Апостол уже успела проскользнуть дальше. В ее руки скользнули два тяжелых пистолета. Прыжок – и несколько их точных выстрелов заставили умолкнуть пулеметную точку.

Черные ботинки отбарабанили короткую дробь по кровле президентского гаража, и швырнули Апостола вперед, в направлении опоясывающего здание балкона. Короткая очередь прошила толстые стекла дверей, а затем она, свернувшись в чешуйчатый клубок, вышибла их к чертовой матери, огромным шаром для боулинга прокатившись по просторному холлу, в щепки разнеся несколько стульев и раскроив массивный дубовый стол.

Все мгновенно потонуло в звоне разбитого стекла, криках, треске выстрелов и пронзительном визге рикошетящих от черной брони пуль. Помещение заволокло дымом и пылью, и в общем хаосе стало уже невозможно разобрать, что где. Какофония продолжалась несколько секунд, и в наступившей тревожной тишине остался только звон гильз, раскатившихся по мраморному полу.

Послышались щелчки торопливо перезаряжаемых магазинов, и в тот же миг черный «броненосец», припорошенный крошевом штукатурки, словно взорвался, резко раскрывшись и выбросив в стороны руки с харкающими огнем пистолетами. Короткая пауза, два контрольных выстрела – и на этаже вновь воцарилась тишина. Только со стороны лестницы доносился топот бегущих ног.

Быстро перезарядив оружие, Апостол выхватила из подсумка несколько зондов и разбросал их по углам, а еще пару закинула в коридор. На тактическом проекторе шлема высветилась схема здания, на которой чуткие сейсмические датчики отобразили всех перемещающихся поблизости людей. Трое из них уже преодолевали последний лестничный пролет.

Дождавшись, когда все они доберутся до площадки, Апостол нажала одну из кнопок на своем предплечье. Со стен вновь посыпалась известковая пыль, когда здание сотряс взрыв заброшенного заранее в коридор зонда. Хрустя штукатуркой, черный воин шагнул в клубы дыма, из которого вскоре донеслись еще три контрольных выстрела.

Вниз по ступенькам запрыгал очередной зонд. Теперь на схеме резиденции осталась всего одна группа обороняющихся на первом этаже, организованно отступающая в южный флигель. Очевидно, что президент находился среди них.

Идея немедленно броситься за ними в погоню представлялась не самой разумной, поскольку все подступы они наверняка прикрыли минами и ловушками. Следовало найти обходной путь, позволяющий зайти к ним в тыл. Восстановив в уме общую планировку, Апостол перешагнула через трупы и двинулась по коридору, стараясь ступать как можно тише.

На краю тактической проекции выскочило сообщение о том, что противник предпринимает активные попытки связаться с кем-нибудь за пределами резиденции. Поздно, ребятки! Теперь все каналы коммуникаций надежно заблокированы, и на помощь к вам никто не придет. А молить о пощаде бесполезно, все переговоры окончены.

Вскоре Апостол добралась до комнаты, расположенной прямо над помещением, где укрылся президент с охраной. Из очередного подсумка был извлечен кумулятивный шнур и уложен в форме круга возле дальней стены. Встав в его центр, Апостол коснулась панели управления на предплечье, подорвав сброшенный с лестницы зонд. Пятна на тактической схеме вздрогнули и подступили ближе к двери, беря на прицел длинный коридор, чтобы не оставить противнику ни единого шанса. Глупые…

Палец в черной перчатке нажал другую кнопку…

Вырубленный взрывом кусок перекрытия рухнул почти на головы ослепленным и оглушенным обороняющимся. Подхватив одного из них и прикрываясь им словно щитом, Апостол открыла огонь. Следовало быть предельно аккуратным, чтобы не подстрелить ненароком и президента. Вмонтированная в шлем ассистирующая камера выхватывала лица противников, мгновенно их идентифицируя, и только после ее вердикта следовал смертельный выстрел.

Сам президент укрылся за письменным столом и тоже пытался отстреливаться, не особо переживая по тому поводу, что его пули попадают в охранника, которым прикрывалась Апостол. Покончив с остальными, черный штурмовик швырнул в него безжизненное изрешеченное тело и прыгнул следом.

В последний момент президент попытался вскинуть руку с пистолетом к подбородку, чтобы застрелиться, но быстрый удар черного ботинка выбил оружие из его руки. Пуля впилась в стену позади, и в следующий миг холодная чешуйчатая перчатка сомкнулась на его шее.

– Вы вечно путаете трусость с самопожертвованием, а тупое упрямство с героизмом! – президент захрипел, цепляясь за руку Апостола, когда та оторвала его от пола и подняла перед собой. – Вам, Поколению Глупцов, еще многому предстоит научиться.

* * *

Ярко освещенные окна интернатского крыла призывно манили, но Лайс все же сделал крюк, чтобы заглянуть к Монументу Памяти. Он всякий раз испытывал некое подобие стыда, когда впереди его ждали веселье и смех, в то время, как те, кто отдал свои жизни шесть лет назад, уже не могли к ним присоединиться и разделить их радость.

Подойдя к памятнику, установленному в центре площади, охватываемой крыльями Дворца, он вскинул голову, в который раз всматриваясь в черты бронзовой Кьюси. Клонящееся к закату солнце предельно четко и контрастно высветило каждую морщинку ее лица, каждую складку ее вскинутого плаща и окрасило багрянцем вздымающиеся за ее спиной языки пламени, придав монументу еще больше реалистичности. У ног юной Жрицы, укрываясь от всепожирающего огня, сжались в комочек обнявшиеся мальчик и девочка. На их испуганных личиках застыли растерянность и непонимание, складывавшиеся в один немой вопрос: «за что?».

Лайс зябко поежился. Та жуткая картина до сих пор стояла перед ним точно живая. Быть может, вспышка взрыва оказалась настолько яркой, что просто выжгла образ охваченной огнем Кьюси на его сетчатке, и он всплывал всякий раз, когда Лайс закрывал глаза.

А еще ему приходилось совершать над собой определенное усилие, чтобы поднять взгляд на лицо Жрицы. Скульптор совершил почти невозможное, сумев невероятно точно передать то выражение невыносимой боли, что отпечаталось на нем. Причем боли не телесной, но душевной, вызванной пониманием того, сколь многие жизни сгинут в обрушившемся с небес пламени, и сколь многие страдания выпадут на долю тех, кому посчастливится выжить в этом испепеляющем аду.

И Лайс неизменно вздрагивал, словно от электрического разряда, встречаясь с устремленным на него взглядом девушки. Бронза не могла передать влажный блеск наполненных слезами глаз, но его память сама дорисовывала недостающие детали. Вот и сегодня…

С трудом проглотив застрявший в горле комок, Лайс подошел ближе и, опустившись на одно колено, положил принесенный букет к постаменту, постоянно усыпанному живыми цветами и уставленный зажженными свечками.

Отступив назад, он еще немного постоял, погруженный в собственные мысли и машинально поглаживая левое запястье, покрытое сморщенными шрамами, оставленными тем убийственным светом взрыва. В медцентре Интерната ему неоднократно предлагали провести комплекс восстановительных мероприятий, чтобы привести руку в нормальный вид, но Лайс неизменно отказывался. Свои увечья он воспринимал как напоминание о той жертве, что принесла Кьюси ради него и других, и подсознательно опасался, что, излечив их, он утратит остроту этого чувства долга, предав тем самым ее светлую память.

Развернувшись, Лайс зашагал к центральной лестнице интернатского крыла. В тот страшный день, сидя с остальными перепуганными учениками в темноте коллектора, обожженный, ослепленный и почти оглохший от грохота ударной волны и рушащихся вокруг зданий, он поклялся, что непременно станет Советником Сиарны, чтобы своим самоотверженным служением доказать, что смерть Кьюси не была напрасной.

И он не отступился, не сошел с выбранного пути, проведя в Интернате долгие и непростые шесть лет и показав себя одним из лучших учеников. Сегодня всех, кто вместе с ним сумел пройти эту дистанцию до конца, ожидал торжественный Выпускной Бал, и Лайсу, если он не хотел опоздать к его началу, следовало поторопиться. Он ускорил шаг.

В тот момент, когда он уже заносил ногу над первой ступенькой, воздух прорезал пронзительный вой сирен. Один, два… все. Значит сегодня угрозы нет, но бдительность сохранять все равно необходимо.

Лайс запрокинул голову, выискивая в темнеющем вечернем небе знакомое обгрызенное пятнышко. Луна Скорби – останки вырубленной в астероиде боевой платформы «Ганнибал» до сих пор кружили по орбите вокруг Клиссы, постоянно напоминая как о том горе, что принесло на планету вторжение Республики, так и той участи, что ожидала любого неразумного глупца, вздумавшего последовать по ее стопам.

После взрыва боеголовки, разнесшей «Ганнибал» на куски, его обломки рассыпались во все стороны, и некоторые из них время от времени задевали атмосферу, сгорая в ней огненными кометами. Более крупные фрагменты представляли уже вполне серьезную опасность, и оборонительные системы Клиссы неусыпно следили за ними, загодя предупреждая о возможном падении и даже сбивая те, что представляли угрозу для населенных районов.

Где-то в недрах раскуроченной военной махины до сих пор таились смертоносные торпеды и бомбы, которые то и дело взрывались, отрывая от каменной глыбы все новые и новые куски, заставляя клисситов настороженно считать сигналы сирен всякий раз, когда Луна Скорби проходила над их головами.

Проект поднятия орбиты разрушенной станции до сих пор находился в стадии подготовки и обсуждения, поскольку никому не хотелось соваться туда, где в любую секунду может еще что-нибудь рвануть. Снижение до опасно низкой высоты могло занять у «Ганнибала» еще не один десяток лет, а потому никто особо и не суетился. Быть может именно им, новоиспеченным выпускникам Интерната предстояло в дальнейшем разбираться с кружащей над головами проблемой. Но сначала – Выпускной Бал.

С тех пор, как под властью Клиссы оказались десятки миров Конфедерации, потребность в новых Служителях и Жрицах возросла многократно. Интернату пришлось спешно наращивать образовательные возможности и жилые площади, чтобы разместить и обучить всех желающих. С тех пор ежегодное число выпускников измерялось уже не десятками, а сотнями, хотя и этого оказывалось категорически недостаточно. Даже тех, кто не прошел Посвящение и не стал полноценным Советником или Жрицей, буквально отрывали с руками, поскольку новая Империя как никогда остро нуждалась в новых квалифицированных управленческих кадрах.

Аналогичные проблемы испытывал и Темный Протекторат, но они частично нивелировались развитой системой управления, выстроенной ранее Республикой. Очень многие ее члены вполне благополучно встроились в новую схему, сменив верность идеалам галактической демократии на послушное служение божественной воле Анрайса. Для подавляющего большинства присягнувших ему на верность по большому счету ничего и не изменилось. Они продолжали занимать все те же кабинеты, пользоваться прежними привилегиями, и татуировка на левой руке почти никак не повлияла на распорядок их жизни.

Тем не менее, подобно тому, как Лайс стремился отдать Сиарне свой долг, оставалось немало таких, кто пошел в услужение Анрайсу ради того, чтобы искупить ту вину, что взвалило на их плечи Поколение Глупцов – их отцы и деды, недооценившие могущество новых богов.

Все их усилия выливались в фанатичное поклонение и истовое усердие, довлевшие над людьми по обе стороны невидимого фронта, и представлялось крайне маловероятным, что подобное положение вещей сможет со временем рассосаться, само собой. Рано или поздно, но противостояние было обречено выплеснуться в открытое столкновение, и момент истины неуклонно приближался по мере того, как сокращалось число планет, сохранявших относительную независимость.

Последние новости сообщали, что Финист – последний мир, все еще сопротивлявшийся наступлению новой эры, все же пал. И теперь оставалось лишь выяснить, в чьи именно руки.

Входные двери приветственно распахнулись перед Лайсом, приглашая его войти. Скупые на эмоции охранники приняли его куртку, и Лайс метеором взлетел на второй этаж. Он по-прежнему чувствовал себя стесненно и неловко во взятом напрокат парадном костюме, но его немного утешала мысль о том, что подавляющее большинство выпускников испытывали ровно те же самые чувства. Сшитые на заказ фраки на дороге не валяются, и лишь немногие из присутствующих на балу могли их себе позволить. Лайсу и так пришлось отстегнуть ателье изрядную сумму только за то, чтобы костюм не висел на нем бесформенным мешком и не порывался бы разойтись по швам при первом же неосторожном движении.

В любом случае, он не питал особых надежд произвести впечатление на юных выпускниц женского пансиона. Обученные всем тонкостям этикета, манипуляций и Танца, они не упускали возможности взглянуть сверху вниз на безусых кадетов. Естественные науки и тонкости современных технологий не шли ни в какое сравнение с искусством подчинения себе слабых духом смертных. И пусть перспектива дорасти до Жрицы светила далеко не всем из них, это ничуть не мешало демонстрировать окружающим свое превосходство при каждом удобном случае. Где-то очень глубоко в душе Лайс их просто ненавидел и, одновременно, не мог не признавать, что буквально жаждет покориться какой-нибудь из них.

Вот только Тихоня Лайс вряд ли мог привлечь к себе хоть чье-то внимание. Высокие оценки и похвала преподавателей ровным счетом ничего не значат в глазах зазнавшихся послушниц. Им подавай нахрапистость и грубую силу, которые Лайс всегда считал признаками недалекого ума. Отчего и оказывался раз за разом на скамейке запасных.

Но бал – это ведь не только танцы, но и бесплатное угощение, а также разнообразные напитки. И только по этой причине мероприятие стоило того, чтобы его посетить. Главное перетерпеть официальную часть, ну а потом уже можно расслабляться вовсю. Даже если переберешь – прислуга доставит до родной койки, не задавая лишних вопросов.

Лайс вбежал в Парадный Зал в тот самый момент, когда распорядители уже начинали оттеснять собравшуюся публику к стенам, чтобы освободить проход для Верховных, которые традиционно объявляли начало мероприятия. К этому моменту группы выпускников уже запаслись бокалами с вином, а некоторые, как он подозревал, уже не раз успели вино продегустировать. Лайс еле успел подхватить последний бокал с проплывавшего мимо подноса, как загремели торжественные фанфары.

Собравшиеся подались вперед, заставляя распорядителей кряхтеть и чертыхаться, оттесняя не в меру любопытных выпускников.

– Из тебя получилось бы неплохое пугало, – послышался над его ухом знакомый насмешливый голос.

– Спасибо, Корди, я обязательно добавлю данный пункт в свое резюме, – Лайс рассеянно пригубил вино.

Стоявшему за ним Кордоку ничего не оставалось, кроме как негромко чертыхнуться и умолкнуть. Он никогда не отличался особой живостью ума, и продумывание адекватной реакции на столь неожиданный ответ требовало от него изрядного времени и умственных усилий.

Рослый и мускулистый, Кордок всегда стремился находиться в центре внимания и терпеть не мог, когда кто-то в чем-то его обходил. Усердие Тихони Лайса, раз за разом показывавшего лучшие результаты в группе, не могло оставить его равнодушным, и он использовал любую возможность, чтобы его уязвить или спровоцировать. Он никогда не упускал шанса поддеть Лайса, на что тот приноровился реагировать при помощи словесной эквилибристики, всякий раз ставя своего недоброжелателя в тупик. Посещение курсов софистики, риторики и изящной словесности иногда приносило вполне ощутимую пользу.

Под торжественное громыхание оркестра распахнулись главные двери, и в зал рука об руку вступили Верховный Советник и Верховная Жрица.

На Шимаэле был надет его парадный мундир офицера Военно-Воздушного Флота, сверкающий многочисленными боевыми наградами. Легендарный герой последней войны, выступающий живым примером для тысяч мальчишек, мечтающих пойти по его стопам. Отважный пилот, рискуя жизнью спасший Столицу от полного уничтожения. Ас экстра-класса, охотно делящийся с юными курсантами секретами мастерства.