За вино Юдит выручала хорошие деньги. Ей помогали Ицгар и Нимрод. Отправляясь в Рим, Афины, или на Кикладские острова, они брали с собой амфоры с её вином.

Ицгар не раз рассказывал ей, что их корабль не успевал даже причалить, как уже издали, с берега, продавцы хороших вин испрашивали, есть ли на корабле вино "Юдит". И она счастливо улыбалась, вспоминая голос Ицгара, — а он говорил:

— Люди, покупавшие это вкусное вино, не знали, откуда пришло его название — от сорта ли неизвестного им винограда, или от названия местности, где росли такие ягоды.

Ицгар с гордостью передавал из рук в руки чуть запотевшие амфоры и тут же получал запрашиваемую сумму.

И вновь, когда Юдит вспоминала Ицгара, сердце её замирало. Из-за этого она злилась на себя и, особенно, на него.

Может быть поэтому, когда Ицгар был дома, и они встречались, в неё вселялся йецер а-ра, что-то злое и агрессивное и она вела себя грубо, даже враждебно по отношению к Ицгару. Дерзила. Но он ничего этого не замечал. Терпеливо сносил её грубости, молчал, или улыбался своей загадочной, рвущей сердце, улыбкой.

"Где он теперь?" — с тоской думала она. Время тянулось, как тяжело груженая фура, запряженная ленивыми волами.

В середине месяца шват Шифра поднялась к подножьям Титуры, чтобы осмотреть свое поле. Оно находилось неподалеку от участка Юдит и начиналось у гончарных мастерских Эльки, затем прерывалось каменными глыбами, выступавшими из земли, и далее тянулось до самой Титуры.

После трех дней ветреной погоды и обильных дождей, небо вновь завораживало первозданной голубизной. Теплое зимнее солнце, успевшее подняться довольно высоко над Иудейскими горами, пригревало парившую землю.

С волнением Шифра обнаружила на миндальных деревьях звездочки весеннего цветения. Их нежные лепестки еще не покрыли деревья белыми или розовыми облаками, не превратили их в нарядных невест, но Шифра знала, что это непременно произойдет. Еще три-четыре теплых солнечных дня…

Она подошла к одному из деревьев, посаженному ею семь лет тому назад. Осторожно подтянула к себе тонкую ветку с яркой белизной искрившихся цветов, вдохнула пьянящий аромат, зажмурила глаза, но тут же с испугом отпрянула.

На одном из цветков старательно трудилась пчела, погружая в него длинный тонкий хоботок.

Шифра улыбнулась — не хватает, чтобы пчела ужалила её в нос, и тот раздулся величиной с куриное яйцо. Представив себе подобную картину, она рассмеялась.

Так она смеялась когда-то, в далекой юности, когда, будучи девчонкой, бродила со своей подружкой Юдит по руслам речушек в окрестных низинах Бетулии, собирала лечебные травы.

И вдруг, подобно эху её же мыслей, до слуха Шифры донесся тревожный возглас, в котором звучали боль и испуг:

— Тётя Шифра! Меня ужалила в нос ог-г-громная пчела! Я хотела понюхать цветок миндального дерева, и не заметила её… — стонала Юдит.

Шифра поспешила на помощь. Она ничуть не удивилась встрече с дочерью Шмуэля. Так, без всякой договоренности, они могли встретиться у подножья Титуры, на склонах зеленевших холмов или в нешироких руслах оживавших речушек. Для этого им вовсе не надо было договариваться.

Юдит чутьем знала, куда и когда идти, чтобы встретить тётю Шифру. И Шифра ловила себя на мысли, что и она всегда чувствует, где находится девочка.

Между ней и Юдит существовала прочная необъяснимая связь. Эта связь особенно сильно ощущалась, когда, не договариваясь, они встречались в прилегающих ущельях, где обе собирали хворост, или оказывались плечом к плечу на осенней обрезке виноградных лоз.

После внезапной кончины Эсты, да будет память о ней незабвенна, матерью новорожденной стала она, Шифра. Да и могло ли быть иначе?

Ни на миг Шифра не забывает предсмертную просьбу Эсты — назвать девочку Юдит — именем её подруги юности.

Разве можно сосчитать, сколько бессонных ночей выпало на долю Шифры? Девочка была слабой, болезненной и Шифра, приложив все свои силы и терпение, извлекала из уголков памяти давно забытые лечебные секреты ухода за малютками, купала и отпаивала её несметным количеством настоев и трав. И не было дня, чтобы она не обращалась к Всевышнему, умоляя его сохранить жизнь бесценного ребенка.

И Он услышал её молитвы. Юдит выросла красивой стройной девушкой. И, так же как Шифра, оказалась прирожденной крестьянкой.

Она любит землю, чувствует, когда земля готова принять зерна. У неё легкая рука. Все зерна, которые Юдит предает земле, непременно дают ростки.

"Это знает вся округа", — с гордостью думает Шифра. Не случайно, даже опытные хлеборобы не раз приглашали её питомицу, засеять их скромные наделы.

Шифра озабоченно смотрит на приближающуюся девушку. Уже издали видит покрасневший от пчелиного жала небольшой носик. Шифра тут же вытаскивает из кармана хитона медное зеркало и прижимает к ужаленному месту. Юдит терпеливо молчит и лишь время от времени тяжело вздыхает.

Холодный медный диск постепенно смягчает боль.

— Главное, чтобы нос не распух… — вздыхает Юдит. — А то буду страшилищем на все селение…

— Страшилищем ты никогда не будешь…, - с улыбкой шепчет ей на ухо Шифра, — ты останешься самой красивой девушкой в Модиине. Все мальчики только на тебя и засматриваются.

При этих словах Шифры Юдит замирает. Она мысленно противоречит ей.

— "Не все, тётя Шифра, не все! Например, твой сын Ицгар за всю неделю перед отъездом так ни разу не взглянул в мою сторону…"

Почувствовав смущение девушки, Шифра как можно мягче объяснила:

— А тот, кто не смотрит в твою сторону, часто видит значительно больше, чем можно подумать…

Юдит невольно вспоминалось как однажды, когда они вдвоем с Ицгаром прочищали канавки для полива виноградника, она излишне резко приказала ему что и как делать, и тут же испугалась. А вдруг он уйдет? Хотела попросить прощения, но еще и сейчас в её ушах звучит его спокойный голос:

— Совсем не важно как человек себя ведет, его лицо иногда говорит намного больше, чем его голос. Сквозь лицо, — говорил Ицгар, пряча свое, — как через окошко видна душа человека, даже если человек пытается это скрыть.

"Он рассуждает как взрослый мужчина! — думала о нем Юдит. — Он похож на своего отца Бен-Цура — молчит, но если заговорит, навсегда оставляет глубокий след в душе".

— Где он сейчас, её Ицгар, и её ли, тосковала она. Прошло более трёх рождений луны с тех пор, как он и Нимрод, и с ними еще 12 односельчан, отправились в далекую Вавилонию.

Бен-Цур говорит, что этот город находится где-то на Великом Шелковом пути.

Юдит, тайно от всех, с жадностью собирает каждую крупицу вестей. Если они хоть в какой-то мере касаются Ицгара…

Она ни на минуту не забывает их последний разговор, когда он, со свойственной ему медлительностью, сказал, что среди всех творений Адоная встречаются родственные души.

— Смотришь на человека, и тебе кажется, что ты давно его знаешь….

— И много ли ты встречал таких душ во время своих бесконечных поездок с Нимродом? — резко прервала его Юдит.

Ицгар покраснел, смутился, склонил голову, начал ворошить курчавую гриву.

— Нет, — тихо ответил он, — всего один раз…

Она и сейчас с замиранием сердца вспоминает его слова. Она знает — он говорил о ней, но… может быть, и нет? Может быть, она слишком высокого мнения о себе? Теряется в догадках…

Почему бы ему не сказать прямо — кто эта родственная душа, которую он встретил всего один раз?

…Как быстро пролетели минуты их общения! И вообще, когда не нужно, с огорчением думает Юдит, время летит очень быстро! Несётся как ласточка в небе, или как весенний ветер…

Неожиданно Юдит отстраняет руку Шифры, держащую медное зеркало, и с восторгом шепчет:

— Смотри, тетя Шифра! — и сама замирает.

На песчаной лужайке, оставшейся после высохшей лужицы, разместилась стайка воробьев. Они совсем как люди возлежали на боку либо распластались на животиках. Юдит даже испугалась — не погибли ли они?

— Да нет же! — успокоила её Шифра. — Они греются на песке и в песке же купаются.

Затем с теплотой в голосе добавила:

— Отдыхают после холодной зимы.

И, действительно, присмотревшись, Юдит увидела, как многие из лежебок, растопырив крылышки, кувыркались в песке, погружаясь и стряхивая искрящиеся песчинки.

"Вот и познай этих пичужек, — огорчается Юдит, — а что уж говорить о человеке…"

Время несется особенно быстро весной. В Модиине семнадцатый день месяца адар — разгар весны. Густая зелень поднявшегося ячменя покрывает поля плотным душистым ковром. Серебрятся первые колоски высокой тонкой ржи, а лечебные стебли овса играют паутинными нитями при легчайшем дуновении ветра.

До встречи с Шифрой Юдит начала свой день с осмотра зазеленевшей смоковницы. Могучее дерево просыпалось после зимнего сна. На его ветвях вспыхнули нежно-зеленые листья.

Подобно человеку, дерево собирало силы, чтобы исполнить предначертанное ему Всевышним — одарить людей крупными сладкими плодами.

Юдит осторожно, как бы боясь вспугнуть, прикоснулась к зеленым, еще липким листочкам. Почувствовала их упругость и затаённую внутреннюю силу пробуждающейся жизни.

Природа и человек были едины. И это ощущение могучего единства всегда вызывало в душе Юдит волнующую радость, которую она испытывала с приходом весны.

Окружающие холмы украсились желтыми цветами горчичных кустов. По мере приближения к ним Юдит, услышала незатихающий пчелиный гул. Эти труженики неутомимо облетали каждый цветок, погружали в него хоботок и тут же спешили к следующему. Затем, отяжелев от обильной взятки, улетали к своему гнезду. Вместо них появлялись новые пчелы, и этому движению не было конца.

"Так и люди, — думала Юдит, — например Ицгар, он, как пчела, всё время в полёте. Вот и сейчас: где он? В каких далях расправил свои крылья?…"

"Конечно же, с ним рядом, — не без зависти думает она, — находится купец Нимрод."

И неожиданно она ощущает, как в её душе поднимается волна злости против старого купца. Это острое чувство растет, превращается в плохо управляемое негодование.

— Пусть этот вредный старикашка умрет! — шепчет Юдит. Он слишком надолго забирает у неё Ицгара.

О, если бы Ицгар был чуточку догадливее! Тогда бы и старый Нимрод мог бы долго-долго жить…

Нет, она лично не имеет ничего против Нимрода, продолжает свои размышления Юдит, наоборот, он даже вызывает у неё добрые чувства. Он совсем не жадный и в радостные минуты называет Ицгара сыном. Ицгару с ним хорошо…

Ицгар и Нимрод, трудятся подобно пчелам. Юдит старалась быть непредвзятой. Они собирают в Модиине, Бетулии, Лоде и других селениях оливковое масло, кувшины с её вином; подсушенные, и от этого особенно сладкие гроздья осеннего винограда, мешки с ячменем и пшеницей и везут продавать в далёкие города и страны. Юдит знала, что Нимрод очень любит Ицгара и ничего для него не жалеет.

"Нет, пусть живет! — и Юдит великодушно отменяет свое прежнее пожелание. — Все же он хороший!"…

И, чувствуя, что совсем запуталась, громко рыдает.

— Пусть не умирает, — повторяет она, — пусть живет, но… Все же пусть произойдет с ним что-нибудь не страшное, не смертельное. Пусть произойдет такое, чтобы он нуждался в её помощи.

Тогда-то она покажет этому зазнайке — Ицгару как она умеет ухаживать за больным, и какая она чуткая, добрая, терпеливая.

"Это все из-за него, Ицгара! — ругает себя Юдит. — Кажется, я схожу с ума"…

С испугом оглядывается, нет ли кого поблизости? Так размышляя, она уже не раз горько плакала, но, чтобы никто не видел.

Раздумья девушки были прерваны большой стаей белых цапель. Они неторопливо перелетали с холма на холм. По их перелетам Юдит определила, где сейчас находится её брат Давид, пасущий стадо.

Эти небольшие белые птицы, сопровождающие животных, называют овечьими цаплями.

Они умные, рассуждала Юдит, не то, что попрошайки- воробьи.

Следуя за стадом, белые цапли находят обильную пищу. Юдит не раз видела как овцы, вороша кусты, вспугивали тучи кузнечиков, обнажали притаившихся улиток, мелких ящериц и те мгновенно исчезали в желтых клювах всегда голодных птиц.

Среди весенних цветущих полей Юдит находит поле, принадлежащее её семье.

Поле стало смыслом её жизни, конечно же, не считая Ицгара. В эти теплые весенние дни, она вышла, чтобы определить, не пришло ли время пахать землю.

Бывает Юдит и на участке, что в долине реки Аялон. Этот участок перешел к тете Шифре от её покойных родителей. Да почиют они в мире!

На этот участок они пойдут через неделю вместе с тетей Шифрой и Бен-Цуром, если он, как всегда, не будет занят в кузнице Шмуэля или мастерских Эльки.

В долине Аялона земля всегда более влажная и должна еще подсохнуть.

Выходя в поле, они возьмут с собой плетеные корзины с большими ручками. Эти ручки позволяют, не опуская корзин, складывать в них найденные лечебные травы.

Юдит хорошо знает, какие травы и когда собирать. При этом важную роль играет точное время — начало, середина или конец месяца, время суток. Прозрачен ли воздух или стоит туман.

Встретив ромашку, Юдит невольно вспоминает Шифру.

Она ей рассказывала, что в семействе ромашек много разных сестер. Но лишь одна из них — вон та, с желтой сердцевиной и белым венчиком вокруг — хороша для лечения бессонницы, она же обладает свойством успокаивать.

— Как ты, тетя Шифра? — задает лукавый вопрос Юдит. Шифра грозит ей пальцем, затем продолжает:

— Настой ромашки хорошо помогает и при болях в животе.

— А помнишь, когда у меня болел живот, — спрашивает Юдит, — ты дала мне настой этого цветка?

— И помогло? — с улыбкой задает встречный вопрос Шифра. — Помогло… — смущенно отвечает Юдит. — Помогло и тогда, когда у меня началось то, что бывает у девочек, при взрослении. Ромашка стерла приступы боли, головокружение и непонятные тревоги, забиравшиеся в душу…

В ответ Шифра кивает. Затем чуть дрожащей рукой протягивает девушке какие-то веточки и вопросительно смотрит на неё.

— Это шалфей, — тут же отвечает Юдит, — он изгоняет лихорадку, унимает дрожь в руках…

— Но, увы, не избавляет от старости, — прерывает её Шифра.

— Тоже мне, нашлась старушка! — парирует Юдит и многозначительно добавляет:

— Шалфей, между прочим, укрепляет нервы…

— А знаешь ли ты, противная девчонка, — контратакует Шифра, что корень солодки — хорошее отхаркивающее средство?

— Знаю! — принимает вызов Юдит. — Этот корень также хорошо поддерживает тех, кто чувствует постоянную усталость.

— Верно, — кивает Шифра и примирительно добавляет: — Корень солодки заменяет мед, если его нет…

Как и Шифра, Юдит раньше всех выходит из дому. Она спешит навстречу зову земли. Оглядывается и видит около своего дома трубы гончарных печей. А рядом с ними несколько огромных сиреневых шаров иудина дерева (клиль a-хореш)..

В этом году деревья зацвели значительно раньше обычного. Юдит знает причины этого чуда: недавно прошли дожди. Но не только они разбудили спавшие деревья. Неожиданно, среди цветущей нежаркой весны, накатил хамсин. Горячий пыльный ветер принес мутные капли дождя, поторопил деревья. Они взорвались пышными красками весеннего цветения, чтоб тут же обессилеть, потускнеть и осыпаться.

Юдит не хотела думать о хамсине. Она не любила, когда голубизна весеннего неба теряла искрящуюся прозрачность и серовато-желтая вуаль пыли заволакивала все вокруг.

Даже Иудейские горы тускнели и медленно растворялись в светло-коричневом тумане пыльных облаков.

Она искренне сожалела, когда исчезало весеннее солнце, блекла трава, еще недавно сиявшая густой россыпью водяных капель. Скрутившиеся листья покрывались густым покровом пыли и судорожно трепетали под порывами пыльного горячего ветра.

Чуткая душа Юдит наполняется грустью. Ей хочется плакать.

— Хамсин… — вздыхает она.

Надо срочно возвращаться домой и прикрыть молодые побеги чеснока и лука, высаженные недалеко от дома. Они нуждались в её защите. У неё всегда были наготове старые, но все еще плотные циновки.

Еще в прошлом году Элька помог ей уложить в землю керамические трубки, по которым вода из колодца могла поступать к этому участку.

Юдит вытащила из водосборника полное ведро и осторожно, чтобы не пролить ни капли, залила в широкий раструб, находившийся рядом с водосборником.

Ведро, еще ведро. Она невольно думала о том, что этот колодец-водосборник выкопали её брат Давид и Ицгар. Вспоминала, как они оба измазанные водонепроницаемым раствором, лепили его на стенки колодца, чтобы он сохранял всю, до капельки, собранную воду.

Теперь из этого колодца она поднимала воду, ведро за ведром, спасала свою долю, вносимую в семейную кассу.

Лук и, особенно, чеснок приносили приличный доход. Римляне хорошо за них платили. Они были важной частью ежедневной пищи римских солдат.