Перекись населения, или От-воротца-поворотца-ламца-дрица-умца-ца (глава в нарезке, платить в кассу)

Мне этика и эстетика написания книжек до лампочек бараньих. «Какой курдюк! Какие лампочки!» – как говаривал Башкирский Кот в чрезвычайно добром и кулинарном расположении духа.

Один мой знакомый, батюшка Николай, и вовсе по сему поводу чётко и кратко выразил сиятельную мысль: «В мире нет таких правил, чтоб стихи были с рифмой!» И в этом я целиком и полностью нахожусь в согласии с вышеупомянутым духовным лицом. А посему тут же, в начале главы, отойду от дальнейшего описания и прибьюсь к теме. Эники да Беники были не просто упёртыми до жратвы оглоедами (не путать с алкорэперами), но истинными ценителями кулинарии. И здесь нельзя не затронуть вопрос образования и его полезной и для всея вселенной применяемой процентности. Вопрос сей весьма и весьма актуален для вас с нами, уважаемые читатели этой белиберды. Вопрос сияет. Он актуален в наше с вами время жития-бытия. Скажите мне, по совести зрачки тараща, вот вы много из изученного вами в школе помните сейчас? Сколько минут, часов, дней и ночей, лет из конца-то в конец и в конце концов, вы потратили на обучение совершенно бесполезным для себя вещам? Скольким из вас понадобились в жизни интегралы алгебры или теоретические задачи физики? Возьмите для интересу в руки учебник по физике седьмого класса, откройте на любой странице посередине. Ну хорошо, лентяи, я сделаю это за вас! Итак, у меня в руках «Сборник вопросов и задач по физике». Я нашел его в шкафу у дочери. Она учится нынче как раз в седьмом классе. Открываю. Страница 166. Тыкаю пальцем. Упражнение за номером 1576. Читаем: «Электронный луч скользит по экрану телевизора со скоростью 2500 км/сек. Определите время перемещения электронного луча слева направо по экрану, если его размеры 50/38 см». Да я отсюда чувствую, как запахло палёным от ваших напрягшихся процессоров. (Ты, снисходительно улыбнувшийся ботаник, не в счёт. Мы о нормальных людях сейчас говорим.) И почему именно слева направо? У экрана этого размер справа налево другой, что ли? И кому из вас это пригодилось? Да для половины из вас знакомство с этим самым электронным лучом закончилось на второй свежести футболе да на телесериале «Рабыня Изаура», чтоб ей икалось в своей Бразилии с вечными соплями и сексопатологией! А геометрия с её а-прим и бэ-прим? А котангенсы вам очень облегчили жизнь? Или, может, изучение истории монгольского государства под управлением Ых-Жмых-Пыхтынбая Семнадцатого вас сделало чуть более счастливым человеком? И всё это вместо того, чтобы потратить угробленное вовеки веков количество времени на обучение воистину полезным вещам!

Может быть, кто-то из вас мечтал стать гениальным поваром? А вот чему может научиться ученик повара за три года в сомнительного уровня кулинарном училище? А в училище Захудалинского района города Задрипищенска? Печь вокзальные тошнотики? А если б он учился этому не три года, а все десять-двенадцать, да в специализированном заведении с заточенными под енто дело учителями? И не по два часа в день, тратя остальное время на историю монгольских братьев Ыхтынбая и Пыхтынбая, которые чёрт-знает-когда в XIV веке носились чёрт-знает-зачем по своей монгольской степи, кромсая друг друга из-за сомнительной красоты потной и сальной дивчины с небритыми подмышками. Нет уж, никаких эпосов! Ученик прилежно занимался бы изучением искусства кулинарии в теории и на практике по шесть часов в день двенадцать лет подряд. И всё это при изначальном выборе учеником своего будущего ремесла. То есть он бы испытывал к своему образовательному процессу самый неподдельный интерес и чувствовал себя, как минимум, на своём месте. (Колбасу резать будем ЗДЕСЬ!) Да за такое время можно даже жирафа научить готовить французский омлет на голове бегущего леопарда. И что выросло бы из такого ученика? Верно. Мастер. Мастер своего дела. Не посредственный полуисторик монгольской республики в пополаме с подмастерьем вокзального спеца по травле голодных пассажиров, а Мастер своего дела. С тысячами рецептов в голове, с отточенными годами движениями ножа, с лёгкостью фантазии, вкусом, стилем и другими сопутствующими Мастеру приятными вещами. И люди, отведав его стряпню, уходили бы чуть более добрыми, чуть более весёлыми, чуть более довольными жизнью – чуть более счастливыми, а может, и не чуть! И то же касается музыкантов. Кто-нибудь из вас, как я, таскал ли по три раза в неделю 15-килограммовый аккордеон за восемь троллейбусных остановок после основных занятий в пятом классе средней школы? Я ведь любил музыку. Честно. Любил. И даже исхитрился впоследствии сделать её таки своим основным занятием в жизни. Я хотел играть. Я хотел писать шедевры классической музыки. Но, видит бог, как я ненавидел её к концу уже первого года этих адских мучений, когда после шести уроков, помня о несделанном домашнем задании величиной с докторскую диссертацию, я еле живой и голодный пёрся в зимний, холодный и тёмный вечер в эту да-штоб-ей-провалитца-ламца-дрица музыкальную школу!!! А художники? Где вы, о великие художники, оставившие свой талант в жалких закорючках, выведенных на партах вечно пачкающейся шариковой ручкой «Союз»? Не знаю, как вам, а мне жаль этих лет, этих просиженных штанов на абсолютно неинтересно преподающихся уроках! Жаль этих бесполезных лет зубрёжки совершенно чуждых моей природе знаний. Лучше б я спокойно занимался музыкой все эти тринадцать лет с утра и до вечера. И, вполне возможно, сейчас я бы не марал бумагу этой чушью, а сидел перед пюпитром и писал прекрасную симфоническую музыку для мира, для людей, будучи абсолютно счастливым. И многие люди были бы тоже счастливы, слушая мою прекрасную музыку.

Да, прав, четырежды на восемь пятых прав был Шерлок Холмс, когда заявлял, что ему всё равно, крутится ли Земля вокруг Солнца, или наоборот. Ибо он не хотел захламлять свой далеко не безграничный чердак ума бесполезными для сыщика знаниями, сосредотачиваясь на прикладном мастерстве. К тому же, сей астрономический факт до сих пор находится под большим вопросом, как и всё в науке. И в конце всех концов, всегда есть Мастера по части астрономии, готовые дать такую справку любому Сыщику, если тот вдруг в ней станет нуждаться.

Так пусть же Стрелок учится стрелять. Повар – готовить еду. Пожарный – тушить пожары. Инженер – создавать проекты. Строитель – строить, и т. д.

Давайте же растить с самого детства Мастеров! Неужто не видно, к чему тянется ваш ребёнок, что ему более интересно?

И знаете, к чему я это всё гнул?

Правильно!

Эники и Беники были настоящими Мастерами своего дела. С самого малолетства, с самого сопливого возраста. Да, Башкирская раскосая Котяра рвалася туды не зря! И надо ж случиться такому совпадению, как раз был Рыбный день! Ну натурально фартило нынче усатой братии.

Слипер вышел на лужайку, чавкая ногами в мокрой траве. В аккурат посередь лужайки стояли светленькие фигвамчики. Курился дымок, пахло школьной столовкой. Нет-нет, не советской школьной столовкой, а обычной парижской школьной аристократической столовкой, пардон-её-месье-в тужур!

– Эники! – радостно мявкнул Башкирский Кот за спиной Слипера и, в три прыжка обогнав его, полетел колхозным комбаином под-над травой в сторону соблазнительных ароматов с диким башкирским воплем: – Байрам мэнэн!

– А… э… – только и успел парировать Слипер. – Действительно, Эники. А вроде должны мы были выйти на Беников. Котовасия какая-то попутала…

Котовасия где-то далеко в Лесу напрягся, беспокойно понюхал воздух носопырками, замер на мгновение, а потом КААААААК ЧИХНУЛ!

– Вспоминают где, шо ли? – утёрся простой воронежский родственник нам уже знакомого Башкирского Кота, оглянулся воровато и сгинул в траве с лихим: «Ыть, трепых мои рыбёшки!»

Эники были странным народцем. Вы когда-нибудь якутов видели? Так вот, совершенно ни фига не похоже! Щурясь и жмурясь, Эники месили тесто в кадушках-болтушках и приговаривали сообща: «Ом, бхур бхувах свах тат савитур вареньям бхарго девасья тхемаи тан но нангах прачьо дайят!» (Это на сан-эпидем-скрите, языке давно мёртвом, а потому готично-небезопасном. Вслух повторять с осторожностью.)

Тесто пузырилось и согласно булькало, наполняясь золотистым цветом. Травки душистые, собранные в задуманное время и убранные в берестяные бутыльки, ждали своего часа в тёмных уголках фигвамчиков, чтобы кувыркнуться в чудо-котел с пельмешками за мгновение до их полной готовности и совершить волшебство чудесатое. Погода была осветлённая, и вся канителица с варкой заветных рыбьих подушечек расположилась на улице посреди саморучно образовавшейся окружением домиков площади. Кот сунул было нос в котёл, но тут же получил по усам деревянной поварёшкой и, нисколько не обидевшись, осадил назад с довольным урчанием.

– Глаза б мои не сводились! – Закосив зрачки к носу, Башкирчатый плюхнулся мохнатым задом в траву, позабыв тут же про своё упомянутое вегетарианство, и аскетично начал дожидаться заветного гонга, бурча под нос мотивчик: – Пррросто я живу на Ленин-урамы, и меня зарубает время от времени, мама…

– Буэно провеччо! – поклонился Слипер, подойдя к костру.

– Век фестала не видать! – отозвались Эники и деловито суетнулись кто куда.

– Мы тут с братцем корреспонденцию давеча вскрыли, дык в ней всё ужасы да Страстные Мордасти мерещатся! Говорится там, что у вас разобщение произошло с братьями Бениками!

– А скоро пожрать-то? – рявкнул было кот, но тут же был прерван многозначительным пинком слиперовской кроссовки «Красный Треугольник».

– Разобщение наше премного опечалило нас, да из-за фигни вышло! – Эник, который из старших, поник головой.

Башкирский Кот зыркнул по сторонам в поисках «фигни», за которой могла прятаться ента самая разобщённость и откуда она столь внезапно могла выйти на свет ясный. Но тщетно. Ничто в обозримом пространстве не было откровенно фиговым.

– Нашли мы, вместе гуляючи, травку странную, – продолжил пожилой Эник.

– Ы-гы-гы, – хитро скрючился котяра, – уж не Хмарь-Ивановну-Траву ли?

– Да тихо ты, ботаник тож нашёлся, – цыкнул на него Слипер, но Эники и ушами не повели, пропустив кошачье замечание.

– Травка странная, лиловая, – Эник покачал головушкой, – пахнет, как лучшая наша приправная травка-малявка. Растёт веерочком, листики кружком-ромашкою, неприметная такая…

– Веерочки-ромашечки… крендельки да бараночки… Дык чё еда-то, бррратки? – снова было потянулся кот и вторично схлопотал кроссовкой.

– Дальше, други! Что с травою-то приключилось с этой? – Слипер страшно округлил глаза на кота и опять поворотился к Эникам.

– Заморская травка, приблудная, нездешняя. Мы её с интересу в котёл и киданули! А чего? Кто знает… Может, рецептура какая откроется новая, – Эники переглянулись и пожали плечами.

– Прррактичность, энтузиазм, смелость новаторских решений – вот та дверь, что откроет нам светлое и прекрасное будущее нашего покрытого закорюками и мхом региона! Но всё-таки как насчёт немного пожрать? – Щёлкнув сотней зубов, Башкирский Кот замер в ослепительной улыбке.

Слипер в который раз собрался пнуть пушистого собрата по разуму своей неизвестно-откуда-в-этом-лесу-взявшейся спортивной обувью. Эники уже вытянули откровенно-довольно свои шеи, чтобы подглядеть сей акт возмутительного попирания кошачьих прав, как вдруг кусты на окраине опушки раздвинулись, и на поляну вышел… КТО?

Точно, дорогие и уважаемые читатели! Это был Дример собственно с персоной, а точнее, с Загрибукой, у которого рот ни на секунду не закрывался:

– Перво-наперво, тут полный несходняк относительно кривоплющности сухоштанных дефекций, и уж второ-навторово, я ва-а-а-аще ни в ус бровями, почему вы, уважаемый, столь категоричны в своих замечаниях относительно креативности моих претенциозных изысканий на пользу отечества и всего вразумительного сообщества!

Эники разинули рты, а кот, воспользовавшись замешательством и запустив лапу в котелок, выудил славную наваристую пельмешку, ловко закинул её себе в пилорамную пасть и как ни в чем не бывало промурррчал:

– Дорррогой вы мой, я с вами абсолютно согласен! Буквально только что я пытался открыть глаза этим добрым существам на совершенно неоспоримый факт, который ясным светочем сияет нам во мраке окружающих болотных угодий. И вот что я имею сказать на сей счёт. Десятиверстовыми шажищами мы несёмся к светлому и прекрасному будущему, и наши потомки…

Дример к тому времени подошёл к собравшимся и закрыл кошачью пасть ладонью, прервав доклад о перспективах развития чего-бы-там-ни-было.

– Здорово, ёктить, – Дример протянул свободную руку Слиперу и по очереди всем Эникам, стоявшим кружком с разинутыми ртами.

– Про смысл жизни я всё знаю, братан! – повернулся к коту Дример и освободил его пасть. Тот только развёл лапами, мол, и сомнений не было в том, брат. Ёу!

– А в чём, как ты думаешь, смысл жизни? – пошкрябала меня Соня лапкой по ноге.

– Ааа… нууу… эээ… – Застигнутый врасплох, я пытался найти приемлемую отмазку.

– Не улавливаю пока сути, – поторопила Соня.

– А где ж её ловить-то, суть енту? И на какую мормышку? Я вот чую внутрях, а выразить не могу.

– Так нечестно получается. Скарманил и держишь.

– Ну хорошо. Посмотри в окно. Видишь, дерево во дворе?

– Вон тот старый дуб? Было бы неплохо полазить, век шпроты не видать!

– Это не просто старое дерево! Про него много песен сложено людьми. Есть даже песня о его листьях. Так и называется: песня о деревянных одеждах.

– И про что в ней поётся?

– Да всё время про одно и то же: шуба дуба – шуба дуба – шуба дуба – да! Куплеты про пальто, если вкратце. Опус о поздней осенней листве дубовой, покрытой снегом. Поэтично, не правда ли?

– Здорово! Так что там насчёт смысла?

– Ааа… Так вот, смотри, лист падает с дерева, видишь?

– Вон тот жёлтенький?

– Точно! Вот это и есть смысл жизни!

– То есть?

– Вот целое дерево напрягалось, копило соки, заманивало в себя солнечный свет, пило воду. Вырастило сначала малюсенькую почку. Затем появился крохотный зелёненький росточек. Он рос, питался солнечным светом, дарил кислород другим живым существам, разговаривал с ветрами, стучал дождём, шелестел грозою, дышал вечерними сумерками. Затем этот лист осознал своё единство с деревом и своими собратьями, познал окружающий мир настолько, насколько позволяли возможности восприятия. Он праздновал радость существования и готовился исполнить свой самый главный танец. Готовился всю жизнь. Потому что этот танец должен был стать самым высоким достижением красоты листочка, его способом восхитить других живых существ, вселить в них надежду и чувство нежности к миру. И вот пришла осень. И настал его день. Настал его час. Настал его миг. Лист готовился к нему с самого утра и ещё издалека почувствовал свой, именно свой порыв ветра. Он почувствовал его тогда, когда эта волна лишь родилась за горизонтом и пошла над землёй, задевая другие листья, сметая мусор с улиц, унося шляпы случайных прохожих. И вот волна достигла его и… сорвала с ветки. И лист отправился в своё самое великолепное путешествие к земле. Он бесподобно кружился в воздухе, танцевал на этой волне ветра, и вся вселенная заворожённо смотрела на этот танец. Прошла целая вечность неземной красоты, вечность великолепия, вечность благодарности за чудо и тайну всей вселенной. И лист упал на землю. Его танец был окончен. И это было лучшим из всего, что происходило в мире в этот миг! Ты видела его танец?

– Слушай, я как-то не особо всматривалась…

– Вот тебе и ответ. Чтобы увидеть, понять и осознать смысл жизни, нужно всего лишь внимательно всматриваться. И тогда тайна и волшебство станут для тебя не просто очевидными, но ясными, волнующими и полными великого смысла.

– Но что стало с листом потом?

– Он закончил свой путь листа и родился заново, но уже кем-то совсем другим, возможно, насекомым или рыбкой. Родился кем-то с более высоким уровнем сознания и восприятия.

– Как так?

– Он просто выполнил своё предназначение. И выполнил его безупречно. И вселенная в благодарность за великолепный последний танец дала листику шанс обрести новую жизнь, но уже в форме более развитого существа. Чтобы он мог ещё лучше научиться танцевать и радовать других, ещё больше наполнять вселенную красотой.

– Я поняла. Прости, но я не могу дальше сидеть с тобой. Мне нужно срочно бежать под то самое дерево и кое-что рассмотреть внимательно!

– Я так и думал. Конечно, беги, Сонечка! Это действительно самое важное! А книгу… Я потом тебе прочитаю, что успею написать, пока ты занята по-настоящему важными вещами! Торопись, скоро осень, дуб оденется в шубу, и придётся тебе уезжать с дачи на зимовку в город. Так что беги, беги. Я тебе зимой почитаю пропущенное.

– О’кей! Я побежала!

– А я пока вернусь к пельмешкам…

Загрибука остался топтаться поодаль, издалека с явным интересом и восхищением, хоть и не без опаски, поглядывая на Башкирского Кота. Тот ему нравился заумными речами и стоматологической внушительностью. Но хоть в кошачьем лице Загрибука и почувствовал наконец-то равного себе собеседника – ах, эти упоительные вечера с длинными и запутанными разговорами ни о чём под вкуснятинку! – но у него ещё не было полной уверенности, что вкуснятинкой к кошачьей беседе не окажется он сам, оставшись наедине с оппонентом. Уж больно улыбка кота напоминала своими ровными острющими зубьями противотанковые заграждения.

– Здаров, брателла! – Слипер хлопнул ладошкой сверху Дримеровскую ладонь. – Мы тут как раз пытаемся выяснить причины конфликта. Суть да дело оказывается в некоей растительности, которую Эники…

Один из Эников молча выудил откуда-то из-за спины пучок лиловой травы и протянул Дримеру. Слипер нахмурился и замолчал.

– Так… – изрёк неопределённо Дример.

– Нет, ребята, всё не так, всё не так, как надо! – затянул Башкирский Кот прилетевший в голову из ниоткуда мотивчик и, недовольно поднявшись, двинулся размять лапы к краю опушки. – Позовите, как надумаете трапезничать! Не обрекайте редкое животное на голодную смерррть!

– Та-а-а-ак… – повторил Дример и прищурил глаза на редкий гербарий. – Что-то я вас не узнаю в дриме.

– Вот и мы не знаем такой! – Эники возмущённо завертели головами друг на друга.

– Ну и? – Дример выразительно поднял бровь.

– Ну, бросили чутка вкуса ради.

– Так… И шо?

– И вот тут-то главная ката-клизма и случилась! Как поели тех пельмешек… Ах, что за пельмешки получились! Румяненькие, душистые, аки урожая третьего дня…

– К делу! – Дример генеральски насупился, и если бы были у него усы, то он крутанул бы их тут же непременно. По-чапаевски. В супе.

– Дык сознанием-то замрачились братья наши Беники сразу!

Слипер, как услышал это, обернулся в поисках кота. Усатый ведь там что-то говорил про Хмарь-Ивановну-Траву.

– Забегали, значится, братья наши по поляне, загутарили по не-здешенски, всё пялились на что-то невидимое, да в жутком возбуждении были. Никого вокруг вообще не замечали. Мы сначала за шаманистом-блокнотником местным собрались бежать, мол, потравился честной народ невиданной заморской снедью, но тут ведь смекнули, что нас самих вроде как и вовсе не берёт!

Слипер с Дримером стояли и оба сосредоточенно чесали в затылках с проступающим удивлением на лице.

– Кхе-кхе, – подал сзади голос Загрибука. – На свете есть множество причин, славящих оболтусов, то есть обуславливающих, я хотел сказать, подобную разницу в сдвиге Точки Сборки Осознания. Генетика, состав крови, наследственность… Вкратце…

– Вкратце, товарррищ, вас мама в детстве не роняла? – вынырнул из невидимости Башкирский Кот и пристально уставился, как допросная лампочка, в глаза одному из Эников.

Загрибука от такого фокуса аж икнул, и в этом кратком «ик!» была смесь восхищения и первобытного ужаса, хоть о коте этом и его скру- и выкру-тасах он был наслышан. И вообще Загрибука наш был не промах, и весьма-а-а-а (именно с множеством «а» на конце) наслышанный.

– Н-не… н-не помню! – промямлил Эник.