– Так, ну-ка, брррысь! – зашипел на них Башкирский Кот и сверкнул внезапно гепатитно-жёлтыми монгольскими глазищами. – Кончаем тут смутную движуху!

– Ребята, вы бы тут не шастали… – начал было Слипер разъяснительную беседу с пунктирно-аннигилирующей парочкой, но тут перед его лицом образовался из лесного полумрака переместившийся кот.

– Линяем! – шикнул он, а после растворился в воздухе. И клочок его линяющей шерсти аллегорично остался колыхаться в пронизанном солнцем лесном воздухе.

Лопа с Антилопой, икнув, ломанулись в чащу, а Слипер, подобрав рюкзак, поспешил включить заднюю передачу и ретировался на тропинку, с которой его сюда ловко спихнул Башкирский Кот. Воцарилась полуденная чащобная тишина, и в этом оцепеневшем пейзаже лишь Василиск встрепенулся и тихо что-то проурчал на своём чужестранном языке, видимо, совершая в заколдованном ледяном сне немыслимый захватывающий вираж.

На четвёртом или пятом повороте Дример услышал сзади тяжёлое дыхание запыхавшегося Загрибуки, совмещенное с нудным ворчкованием:

– Куда ты без меня дойдёшь? Ни компаса, ни знания астрономии, ни навыков ориентирования! Ладно, человече, иду уж с тобой, провожу до Эников, а там поглядим.

– Вот и молодца! – Дример шёл себе вперёд и в ус не дул, благо его попросту не было. – Ориентирование и всё такое – енто круть! У тебя ж опыта больше…

– С каких таких у меня жопа-то больше?! Так, Дример, ты мою жопу не трожь! У кого она там больше – ещё присмотреться нужно.

– Не бухти, Загрибыч! Идём и идём. Так бы сразу жрать зразы и мочить потом заразу! А то загибать стал мизинцы, по понятиям раскладывать… Ентого я, брат, не понимаю. Голова у меня пустая! – Дример хитро прищурился.

– Пустая, пустая, – охотно согласился Загрибука, пытаясь отдышаться на ходу. – Нет чтоб мозг наморщить лишний раз, так всё вам с плеча смоленского капусту рубить по-тайски!

– О, словами-то какими забормотал! – скакнул бровями Дример. – Думать, типа, говоришь? А не лучше ли перестать думать и начать наслаждаться? Вот я о чем думаю. Круголя даю мозгами, как видишь.

– Думаешь о том, что надо перестать думать? – Загрибука попрыгивал сзади, отплёвываясь от пищалистых мушкарей, которые норовили поселиться у него во рту. – Интересное думание, и сказать нечего. Просто наслаждаться, говоришь? Но и это не мешает думать! Блин с компотом, где стенографисты?! Записывайте! Записывайте! Чёрными граффити на бетонных стенах! Какие мои думания уходят в Канучую Лету!!! – Загрибука заломил к небесам загребущие ручищи.

– Да уж, тут либо чуять и фигеть от кайфу, либо морщить извилину, – умудрил Дример. – Ёп-штейн, понимаешь ли, относительность, наука. Ага. Да-с.

И пошли Дример с Загрибукой дальше, морща периодически совместно мозги и жмурясь от накрапывающего дождика. А лес тем временем заметно поредел. Начались невнятные болотца с неприлично наплюханными то там, то сям кочками, поросшими лишаями да мхятиной всякой. Небо стало совсем серым и негостеприимным. Ветер крепчал градусами. И попутчики решили привалиться где-нибудь в чилаут, то бишь сделать привал. Расположились на пригорке, выбранным Загрибукой по всем правилам фэн-шуя, заморской науки «как правильно привалиться или что-нибудь привалить». Дример свернул листик с трухой, щёлкнул пальцами и, выбив искру, закурил. Загрибука тоскливо поглядывал вверх, но просветов в баблаках не предвиделось. Ночевать в лесу в неизвестном месте ему как-то не улыбалось. Не смешно, блин, было. Не ха-ха. Тут тебе и какой-нибудь Топоног затопчет вприсядку, али Кот Башкирский, им не раз виданный, ради забавы подкрадётся да укусит, благо удаль свою стоматологическую девать ему вачепта некуда. В общем, со всех сторон, куда ни посмотри, одни инфаркты имени миокарда или переломы оконечностей, тоскливая медицинская явь в склянке с анализом.

Загрибука уж стал изгибаться умом, как бы Дримеру намекнуть, мол, пора на отдых безопасный расположить ноги-руки, но челобрек и сам уже смекнул, что в темноте идти несподручно даже при его навыках и преимуществах.

– Кочумаем до утренней звезды! – Дример снял и стал стелить фуфаечную кенгурятину с капюшончиком на мох.

– Это дело хорошее! – приосанился Загрибука. – Пойду я покуда дровишек на костёр насобираю.

– Давай. Вон у тебя какие ручищи!

– Но-но! Попрошу без дискриминаций! Вы бы на себя с братцем поглядели. То там шкуру сбросят, то здесь оставят. Шерсть зачем-то стригут с башки. Вы сами-то в Лесу, как негр в снегу!

– Ты енто откуда таких слов нахватался? – Дример удивлённо вскинул бровь.

– Да сам не знаю, – честно признался Загрибука. – Так, во сне привиделось-прислышалось. В этом Лесу бесятском никто ни шиша не может упомнить толком, что да откуда берётся, включая себя самого.

– Это ты верно подметил, – согласно кивнул Дример и глубоко задумался.

– Ой, а мне-то какие Страстные Мордасти снятся иногда! – возбуждённо подпрыгнула Терюська у меня на столе. – И самое странное: порой что-нибудь во сне кажется совсем не страшным и очень простым, но потом оно на поверку оказывается вааще нелепым и очень даже жутким, когда вспоминаешь сон после пробуждения.

– Слухай, я и наяву-то иногда ка-а-а-а-к загутарю не по-нашенски с какого-то перепугу, что потом и сам стою, глаза таращу и удивляюсь, откуда это во мне такое? – Я нервно закусил карандаш.

Терюська на меня странно посмотрела, внимательно заглянула в зрачки и вкрадчиво спросила:

– А ты давно у врача был?

– Та-а-а-а-ак, поехали дальше…

Загрибука зашагал в Лес, заложив за спину руки, словно профессор вдоль доски через аудиторию, насвистывая мелодию, смутно напоминающую 467-й ненаписанный концерт Шыбстаковича для дисканта с контрабасом.

В природе потемнело, смутилось, надвинулось. Над верхушками деревьев пролетел, харкая, Мудод, птица пакостная и крайне му… ну, в общем, вы понимаете.

– Не радуйся, падлюга, скоро кончится Кали-юга! – плюнул вслед ему Дример, лёг на мох и завернулся в кенгурятину, напялив Шапку-Невредимку по самые глаза.

Мудод отхаркал что-то липко-пакостное в ответ и скрылся за деревьями. Темнота навалилась на Лес быстро и жадно. Отовсюду стали слышны невнятные бормотания, подозрительные похрюкивания, леденящая кровь одышка.

– Ёктить, вот ежежуть копошащаяся, – по-стариковски просопел Загрибука, нервными приставными шажками подбегая к вытоптанной полянке, на которой они с Дримером расположились. И эхом ему отозвался затяжной кашель Бронходилататора Муколитического.

– Ыть! – сердцем ёкнулся Загрибука. – Тьфу! Пёс грызлючий с ним, с этим костром! Ещё прибегут тут всякие на пикничок позыркать.

Он по-собачьи потоптался вокруг себя, посмотрел ввысь, надеясь определить по звёздам правильное положение тела для сна, но небо плотно затянуло тучами.

– Ыть, – снова обиженно тявкнул Загрибука, свернулся невесть каким калачиком и обхватил себя огромными ручищами, будто медвежьим капканом, для пущей сохранности. Вздохнул разок-другой. Засопел. Закряхтел во сне.

И приснилась ему Будорожь Вещая. Ну та, которая до кишок всё перемутит и проснуться не даёт ни разу. Жуткая, словно пересказанная вдоль и поперёк кинолента «Кошмар на улочке Тополей Плющихинских». Глядь, Лес весь инеем покрылся. Воздух отмороженный мелкими льдинками летает. Топоноги в валенках стоят, что твоя крыша над платформой вокзальной, вымороженные напрочь, без движения, седые все от дубака несусветного. И посередь этого всего, по самые что ни на есть коленки в манной снежной каше, одиноко торчит, словно пень, он, Загрибука, и держит в руках последнюю спичку, от которой «взовьются костры», как ворчливо спел Дример, проходя мимо него третьего дня кряду.

Ледяной ад захлопнувшейся морозилки навязчиво свистел в уши циркулирующим фреоном. Последние капельки загустевшего от морозу воздушного коктейля оседали неповторимыми, как известно науке, снежинками в воздухе. И в этой катастрофической клизме (развёрнуто по понятиям от древнего сокращённого «ката-клизма») наш в меру мохнатый друг, задержав вдох, будто на флюорографии, чиркает последней в мире спичкой и…

– Ааааааааааааааааааааааа! – Загрибука взвился в воздух гагаринской ракетой.

– Шо такэ? – Дример приподнял Шапку-Невредимку над бровью в тот момент, когда наш псевдокосмонавт бесславно окончил свой первый полёт и брякнулся в траву, громко и натужно пукнув.

– Фи-и-и, профэссор! Что это вы надумали тренировочными полётами заниматься без приказа ЦПУ? И что за выбросы в атмосфэру? – Дример подтянул грязно-травяные штаны и уёжился в серую футболку под кенгурятиной.

– Ыть, челобрече, что ты понимаешь?! Да я такое увидал! Одна искра, блин… Одна искорка, катет мне в гипотенузу, а от неё цепная реакция! Весь Лес к чертям собачьим мелкой крошкой разнесло! И я стою посреди всего этого Великим Ноем, оставшимся в пупе этого великого бардака несусветного, и нытьё моё – не чета волчьей опере зимней.

– Спи уже, чурчель летучий! Не буди зверьё! Ну, кошмарик вязучий приснился, с кем не бывало. – Тут Дример оглянулся тоскливо. – Звезда вот взойдёт, протрём зенки, да и созовём кворум для обсуждений. А покуда спи, несуразный.

– Дык вещий сон-то! Не хухры с мухрой! – Загрибука наборщился и опустил до земли загребущие ручищи.

– Верю охотно. Кстати, мухры надо бы набрать, а то курево скоро кончится. Да только что нам, Загрибыч, сейчас извилину напрягать? Отдохнуть нужно, сил набраться от земли. Похрапи немного, успокойся. Два раза одна и та же бомба в сто пудов никуда ва-а-а-аще не падает в течение одной кальпы – ты ж в курсе! Так что больше кошмар этот тебе сегодня не приснится. Уж. Типа.

– Успокоил, блин с компотом, усатый нянь, – Загрибука недоверчиво зыркал по сторонам.

Дример опять надвинул Шапку-Невредимку на глаза, поудобнее завернул руку под голову приёмом «ухом в локоть» (не путать с древним боевым приёмом «локтём в ухо») и затих в траве.

– Словно кокон Бом-бам-дировщика, – поёжился Загрибука, глядя на завёрнутого в серую свитерюжную кенгурятину Дримера. В воздухе было совсем не жарко, и не июль вовсе, и не пальмы кругом даже. Так что сидеть и трястись особой жажды у него не было. И он тоже, покряхтев, улёгся вторично за эту ночь и теперь уже без тревог «придавил уши» до самого рассвета.

Лес мирно спал, и только вечно простуженная Муколитическая тварь всё время будила слишком близко расположившихся соседей надтреснутым кашлем и сипом отёчных лёгких. Ну и нефиг! Курить надо бросать!

В то же самое время Слипер бодро шагал под палящим солнцем, немного нервничая из-за нового попутчика, который шнырял по зарослям с довольным урчанием.

– Прррелессстно! Прррелессстно! – то и дело слышалось из растительной околодорожной неразберихи.

Потом вдруг из внезапно образовавшегося сбоку выхода вываливался Башкирский Котяра, путался под ногами и тут же нырял в случайно возникший с другой стороны вход.

Ага! Я вижу, что внимательные читатели уже спотыкнулись о моё «в то же самое время» в начале этого абзаца. Ну как же! Пока Дример с Загрибукой спят в мёрзлой болотной ночи, Слипер тут под солнышком средь бела дня оттаптывает километры невесть-откуда-взявшимися-в-этой-глуши кроссовками фабрики «Красный Треугольник». Но я не оговорился. День и ночь сменяли друг друга в Лесу не как положено в приличных лесопарковых насаждениях, деля сутки налопопам, но как попало уж кому куда и чем на душу придётся. А вот на чью душу что пришлось – зависело от личного времени каждого из братьёв. Ещё в далёком не знаю каком году человеческий детёныш по имени Алик со странной фамилией Ёп-штейн, которую при желании можно перевести как Первый-Камень-Брошенный-В-Огород, вскормленный отнюдь не доблестной, такой же человеческой, как и он сам, цивилизацией, открыл вопиющий факт: время – штука настолько круто-туто-светная, настолько несусветная круть, что д[о]лжно ей себя вести так, как Великий Степной Дух решит с перепугу. А это значило, что все мы с вами, и кое-кто с ними, живём совершенно отдельно друг от друга, и всё, что нас объединяет, – тикающее устройство, визжащее по утрам, которое заставляет нас пребывать в иллюзии общности восприятия окружающего мира. Это я так витиевато и научно об обычном будильнике тут распространяюсь. На самом же деле (ёктить, как же я всегда хотел посмотреть именно на это «самое же дело») всё обстоит гораздо запутаннее. И каждый из нас, или из них, живёт в своём личном времени, пытаясь безуспешно пристроиться под вращение вокруг звезды планеты, на которой волею судеб оказался в Пути.

Слипер не помнил ни о будильниках, ни об астрономии ничего конкретного, поэтому доверял в этом вопросе исключительно светилу, которое проливало свой свет над Лесом и подсказывало, когда настал срок шагать, икать и молоть языком, а когда – повалиться на что-нибудь мягкое и смотреть сны, бе-бе-бекая губами. Над головой у него сейчас было светлее, чем в операционной, поэтому наша парочка бодро приближала стопы своих ног к заветной цели, нисколько не беспокоясь, что день весьма затянулся. Дни и ночи в Лесу имели свойство ненормированно удлиняться или укорачиваться в зависимости от только ему, Лесу, известных причин. А так как эти самые причины у Леса никто не удосужился спросить, они остались в статусе «инкогнито», или, по-босяцки, «а чё я сделал-то?». Башкирский Кот к исходу третьего часа ныряния в кусты, учуяв запах подпалённых пельмешек, издал победоносное урчание и ломанулся было вперёд. Но Слипер приложил тут же палец к губам и произнёс таинственно:

– Цыц!

– Тс-с-с! – повторила за ним ныкающаяся в верхних ветках Зверогёрл. – Тс-с-с! – повторила она ещё раз. И ещё раз. И ещё. Да так и осталась на осиновых антресолях завороженно тсыкать, замерев на суку смесью сыча и гадюки обыкновенной, или попросту как забытый на плите в коммуналке чайник.

– Ни с каких идей нам спешить не стоит! – заметил Слипер, сбавляя шаг, и зловеще подмигнул коту.

– Пельмешшшки… Варрренички… Вечеррринка… – довольно прижмурился котяра, мечтательно закатив зелёные бинокуляры.

– Они самые, но, как в каждом порядочном стане, их наверняка охраняют до общего звонка к приему пищи и…

– Бррратец, какие звонки? – Башкирец возмутился до оконечностей. – Мы не в школе, не охреневай. Ты видел когда-нибудь организованные походы Эников? Да это стадо ополоумевших кроликов, случайно вывалившихся на грядку с морковкой! Дисциплина и Эники – вещи такие же нестыкующиеся, как кинза и кин-дза-дза. Соединить можно, но результат всегда слегка воняет и стабилизирует экспериментатора на некоторое время в положении сидя, с морщинами на лбу, оседлавшего скоропалительно фаянсовую посудину. Как говорится в известной уральской песне: «Селёдка, кефир и ломтик дыни – и я снова дома, и я точно дома!» Уймись. Пошли попросту пожрём. Белку облезлую тебе, видишь ли, жалко, а кота, занесённого в Красную книгу испокон веков, уморить голодом – прям подвиг жития Святых и Замученных. Ты зачем сюда пришёл? – вопросил кот и мгновенно ответил, не дав Слиперу даже сообразить что-либо: – Пррравильно! Порядок навести в рядах хаотично живущего населения, дабы прекратить всяческие тенденции к развитию анархии и, естественно, вкусно пообедать! Анарррхия, мой друг, – кот внезапно сел на тропинке, обвив хвостом все четыре лапы, – никогда не способствовала укреплению традиций в приготовлении пищи. Наоборот, она всячески проявляла стремления к деградации вкусовых качеств истинно национального продукта и разрушала культуру созидания оного. Люди, озабоченные сменой политического строя или отсутствием такового, не могут в принципе создать ничего стоящего, ибо их мозг занят всякой ерундой, а не действительно важными в жизни вещами, такими, к примеру, как свежесть и аромат с любовью сваренных пельменей. Посему смысл жизни ускользает от них…

– Про смысл жизни давай потом, – поспешил оборвать его Слипер, убоявшись, что лекция Башкирского Кота затянется до того момента, когда у докладчика просто крыша стечёт, шариками сцепившись с роликами, или попросту иссякнет желание удовлетворить потребность в ораторстве.

– Ка-а-а-арррр-оче, амиго, – мявкнул воинственно Башкирский Кот, встряхнувшись лесной пылью, – направь свои стопы к несчастным народам для воистину святой цели восстановления йерархии и последующего повышения качества изготовляемой ими пищи, как следствия общего роста сознательности.

– Чё? – помялся оранжевыми штанами Слипер.

– Шевели ластами, аквалангист! А то остынет! – закончил кот, подняв свой полосатый зад с тропы.

– А как же стратегия переговоров?

– Стратегия, промозгованная на голодный желудок, обречена на поражение, мой дррруг. Историю войн нужно изучать. Хотя ты же не хищник, тебе незачем. Но уж коли выпал тебе случай мудрости набраться, то изволь. – Башкирец поднялся на задние лапы и важно раззявил ужасающую пасть: – Главное в войнах – это снабжение!

– И днём и ночью кот учёный… – промямлил подавленный потоком информации Слипер.

– Знаю, знаю я этот фольклор. Глупые стишки, никакой логики. – Кот крутанул усы лапой. – К чему учёному коту ходить по какой-то цепи кругами? Владение знанием никак не способствует любви к цепям, а наоборот, подразумевает вожделение свободы. Кругами же ходят только психи по коридору в дурке или зэки в камере. Зачем уважаемому учёному коту нарезать круги вокруг будущего штабеля древесины? Задумайся. Это же чушь! Свободная разумная личность и цепи кругами – антагонисты, как Марксон и Энгельсон. Рррезультат всегда…

– Я помню про смысл жизни! – поспешил его заверить Слипер.

– Ну вот и хорошо, – сразу успокоился кот. – Разгладь свой лоб, о несущий исцеление народу. И приготовь ложку, ибо любые переговоры по важным вопросам д[о]лжно начинать с приёма пищи. Так шо «Алга!», как говорят мои братья татары и коллеги их монголы!

– Ну убедил, убедил, – недоверчиво пробурчал Слипер. – Пойдём откушаем.

– От! – Кот распушил хвост и гордо направился вперёд, держа нос по ветру.