В шесть утра поступила команда «подъем». На сборы до завтрака отводилось полчаса. Сегодня взвод должен был идти вглубь леса на заготовку бревен для землянок.

После завтрака появился и взводный, лейтенант Смелов.

– Где Мударисов? – крикнул он собравшимся около старшины роты для получения трудового инвентаря новобранцам.

– Здесь я, – отозвался Касым. – Инвентарь получаю.

– Оставь все на месте и пойдем со мной в штаб.

– А что случилось, товарищ лейтенант? – удивился такому повороту дел Касым. – Вроде я ничего не натворил. Агитацию против советской власти не вел, словами никого не осквернял.

– Хватить ехидничать, – остановил его Смелов. – Ротный тебя вызывает.

– А… – затянул понимающе Касым. – Раз ротный вызывает, то нужно идти.

Командир роты Михайлов был в звании капитана, в возрасте лет двадцати семи. Но на вид он выглядел намного старше.

– Разрешите войти, товарищ капитан? – приоткрыв завес штабной палатки, спросил взводный. – Я тут Мударисова привел по вашему приказанию.

– Заходи, лейтенант, – отозвался ротный, – пусть Мударисов тоже проходит.

Внутри кроме капитана находились заместитель по политической части роты старший лейтенант Збруев и штабной писарь из состава новобранцев.

– Ты письмо домой на каком языке пишешь, Мударисов? – обратился Михайлов к Касыму.

– На арабском, товарищ капитан, – чуть вытянувшись, ответил он.

– А сколько тебе лет, рядовой? – вновь задал вопрос капитан.

– Тридцать три года, товарищ капитан, – отрапортовал Касым.

– Тридцать три года, – повторил Михайлов. – По-нашему это называется возрастом Христа. Ты знал об этом чего-нибудь?

– Слышал. На земле живу, да и русскими друзьями Аллах не обидел, – сострил Касым.

– Это хорошо, что ты слышал. А слышал ли ты, что в армии солдатские письма читают в политчасти? Вот замполит не даст соврать, – кивнул в сторону Збруева капитан.

– Так точно, товарищ капитан. Такой информацией обладаю, – отчеканил Касым.

– А что не на татарском написал? Или на русском?

– Моя жена умеет читать только на арабском. Ее с детства учили писать и читать на этом языке. Говорим мы на татарском, но пишем на арабском. Я-то сам могу писать, пусть и плохо, и с ошибками – и на татарском, и на русском языках. Но я в письме ничего лишнего не написал, – как бы оправдываясь, закончил Касым.

– Ну хватанул! – воскликнул замполит. – Откуда же нам знать, что ты там написал? Мы же арабский не знаем. Поди угадай, что там у тебя.

– Могу прочитать и перевести сразу, чтобы было понятно.

– Откуда нам знать, что ты переведешь нам, – высказал снова недоверие Збруев. – В общем, товарищ капитан, – сосредоточился на Михайлове замполит, – это письмо мы не можем отослать. Пусть перепишет или на русском, или на татарском. Мы проверим, и если все нормально, то отошлем.

– А что за двустишие написал ты в конце, Мударисов? – дослушав Збруева, задал вопрос ротный.

– Разрешите прочитать! – ответил ему Касым.

– Ну, читай. Отдайте ему письмо, пусть читает, – обратился он к замполиту.

– Не надо, товарищ капитан, письма. Я этот стих наизусть знаю, – и он начал вдохновленно и с выражением читать стихи:

 
«Бетте сузем, ике кузем
Хат язып жибар узен».
 

– Переводится это примерно так:

 
«Кончены слова, твои глаза,
Напиши мне письмо и отправь сама».
 

– М-м-да… – протянул капитан. – Сам придумал стих или у кого списал?

– Да нет, не списал. Сам додумался, – ответил Касым. – Переводится на русский, конечно, не как стих, но на татарском и на арабском получается полноценно.

– Ладно, иди, поэт, к своим. Занимайся делами. А мы подумаем, что с твоим письмом сделать.

Не успел Касым сказать и слова «есть», в палатку попросил разрешения войти молодой солдат лет двадцати трех.

– Что тебе, рядовой? – повернулся к нему ротный.

– Меня, товарищ капитан, послал командир первой роты капитан Рубцов. Я у него связником. Он сказал, что вам требуется перевести с арабского языка. Я как раз могу это сделать.

– О! Еще один знаток арабского! – воскликнул замполит. – Ну давай, переведи, что там написано, – и он протянул связному письмо.

Новоиспеченный переводчик начал внимательно читать и одновременно все переводить на русский язык.

Переведя до конца, он передал письмо обратно Збруеву. Стихи в конце он перевел один в один, как прочитал до этого Касым.

– Ладно, – сказал ротный, дослушав связного, – отправим мы твое письмо, как есть. Так же, товарищ старший лейтенант? – обратился он к Збруеву.

– Ну, – помялся в раздумье замполит, – раз вы разрешаете, я не против.

– Вот и хорошо, что все хорошо кончается, – развел руками Михайлов. – А ты-то откуда арабский знаешь? – повернулся он к связному.

– У меня бабушка набожная. Она читает и пишет только на арабском. Вот и меня научила.

– Понятно, – сказал ротный и махнул ему рукой на выход.

– Спасибо, товарищ капитан. Разрешите идти? – попросился Касым.

– Иди, Мударисов. Понадобишься как переводчик – позовем.

– Есть! – сказал Касым, отдав честь капитану, и развернувшись на сто восемьдесят градусов, вышел из штабной палаты.

За месяц беспрестанных работ учебный лагерь сильно преобразовался. Огородили всю территорию забором из колючей проволоки в два ряда. Расставили по периметру сторожевые вышки, где уже несли караул солдаты из числа новобранцев. Землянки для будущих бойцов Красной армии и бараки для комсостава по большей части уже были введены в эксплуатацию. Также были построены лазарет и столовая для приема пищи в холодную погоду. Но в обязательном порядке возвели и баню. Вдобавок ко всему от Суслонгерской железнодорожной станции протянули ветку до самого учебного лагеря.

Это намного упрощало доставку строительных материалов, продуктов питания и прочих необходимых принадлежностей для новобранцев. По слухам, которые расползлись по лагерю, скоро здесь должны будут готовить еще лес для отправки на фронт. Новая ветка была как нельзя более кстати. Ее появление здесь намного облегчило работы по перевозке всего необходимого. До нее все возили в обозах и в нескольких бортовых машинах, закрепленных за учебным лагерем. Иногда приходилось кое-что перенести и на руках. Это случалась особенно тогда, когда одна из машин ломалась. Десять километров нести тяжесть почти под сорок килограммов не так-то было просто. Это расстояние от железнодорожной станции до учебного лагеря в одну сторону. Командиры в таком случае говорили, что это «марш-бросок на выносливость». Бывали случаи, что кто-то не выдерживал такую нагрузку.

Касыму тоже один раз довелось пройти этот путь с тяжестью. Тогда они несли строительные материалы, которые не успевали увезти в обозах и машинах. Составы нужно было быстро выгрузить и отпустить – их там и так не хватало. Малейшая задержка – кого-то могли и наказать. Ладно бы отругали только, ведь могли и расстрелять по закону военного времени. На улице все не оставишь – местные тут как тут, могут и растащить. Хотя вряд ли бы сунулись, ведь наряд из новобранцев с винтовками и офицеров из НКВД всегда присутствовал. Да и на случай, если при выгрузке вагонов кто-то из солдат вздумает договорится с местными на бартер: «Мы тебе строительный материал, а ты нам сигарету, самогонку и еду». Вот это и была основная потребность солдат.

Тяжело было им идти в тот день. Как назло, прошел еще дождь, отчего на подошвах обуви время от времени набиралась грязь. Несли груз примерно килограммов по тридцать – тридцать пять. Касыму достался ящик с гвоздями. Вроде тяжесть осиливаемая, но то что на плечо давит, некоторые неудобства создавало. Приходилось часто перекидывать груз с одного плеча на другое. Примерно через каждые три километра останавливались на передышку. Минут десять отдохнули и дальше пошли. Вот где-то на полпути кто-то сзади громко крикнул. Лица его Касым не видел, он шел в передней части строя, но по цепочке передали, что у мужика прихватило поясницу. Такое состояние многим было известно, тем более Касыму. У него самого пару раз такое случалось. Правда, там тяжесть была около восьмидесяти килограммов. Острая боль – и ты согнулся, ни выпрямиться, ни встать в полный рост, ни тем более идти.

– Не останавливаться! – крикнул сопровождающий колонну офицер, увидев, что солдаты повернулись назад и ждали, пока поступит команда «привал». – Продолжаем движение.

– Что с этим бедолагой будет? – заговорил Ибрагим, сосед по вагону, сравнявшись с Касымом.

– Что-что, – сострил в ответ Касым, – отведут в сторону и шлепнут. Зря, что ли, вокруг нас энкавэдэшники крутятся? Недостоин он звания грузчика.

– Да ладно тебе, – воспринял сказанное всерьез Ибрагим. – Он что, виноват, что ногу прихватило?

– Вроде говорили, что поясницу прихватило? – взглянул на него вопросительно Касым.

– Нет, потом еще раз информация прошла – ногу заклинило. Он, говорят, и так уже прихрамывал.

– Ну тогда проще, отлежится с полчаса, может, и отойдет, – а сам подумал, что этот мужичок вряд ли сможет встать и идти. Если только будет ползти и груз еще за собой тащить. Сейчас наверняка его еще побьют офицеры, чтобы проверить, в самом ли деле прихватило или притворяется. На работе в лагере такие случаи уже бывали. Заставляли пинком встать и идти через боль. Курс на выживание – называется. – Мужик-то здоровый был, как ты? – оторвался от мыслей и улыбнулся в сторону собеседника Касым, взглянув на его высокий рост, где-то метр девяносто, и на крепкое телосложение.

– Да не знаю я. Толком не успел разглядеть.

– А ты чего груз-то побольше не взял? Как в столовую – ты просишь больше наложить еды, ссылаясь на свой рост, как что-то тащить, то как все, – подшутил над ним Касым, понимая, что эти шутки он примет всерьез из-за доброты души и чуть ли не детской наивности.

– Да ладно тебе, – снова сказал Ибрагим в ответ, – просил-то добавки несколько раз, и то не дали. Дадут там, держи карман шире! Порции вон все уменьшают и уменьшают. Так и до фронта не дотянем. Говорят, командиры наши продукты на сторону отправляют и неплохо на этом наживаются.

– Откуда такие слухи? Опять кто-то тебе наплел, а ты уши развесил.

– Ничего я не развесил. Это мне парень из полевой кухни, который на раздаче, шепнул, когда я к нему подошел просить добавки.

– Так прямо тебе и сказал?

– Прямо и сказал. Я же его знаю. Он с соседней деревни. Мы, бывало, встречались раньше.

– Ну чего же он тогда тебе добавки не дает? С ним ты должен быть сыт, как не знамо кто.

– Боится он. За ним тоже без конца следят, чтобы еду не переложил.

– Понятно, – сочувственно вздохнув, согласился с ним Касым. – Ну тогда ягодами питайся. Тоже пища.

– Да я бы питался, но видишь, сейчас огородили территорию. А внутри уже давно все собрали. Одна трава и осталось.

– Ну ешь траву. Ходишь, как курица щипаешь, и все. Вот и насытишься, – вновь пошутил Касым.

– Хорош дразнить! – обиженно ответил Ибрагим. – Я же тебя не обзываю никак.

– А что я такого сказал-то обидного? – перекидывая ящик на другое плечо, продолжил Касым.

– Курицей же назвал. Откуда узнал?

– Что узнал? – не понимая, о чем он спрашивает, произнес Касым.

– Что мое прозвище Курица.

Тут Касым не удержался и захохотал.

– Я же просто сказал, ради красивого словца. Без задней мысли. Откуда я знал, что ты Курица? И давно тебя так прозвали?

– Ну, это наше родовое. Наших всех так обзывают. Но мы не обижаемся. Может, поэтому так и прозвали, что не обижаемся. Ну а тебя как обзывают?

– Мударис. Это тоже наше родовое. Знаешь, что это означает?

В ответ Ибрагим пожал плечами.

– Это означает «учитель, наставник» в переводе с арабского. Так что держись меня, если что, подскажу, как жить и как выживать.

Прав был Ибрагим, еды в самом деле не хватало. Да и с новобранцами здесь обращались не очень хорошо. Начальником учебного лагеря был офицер НКВД, и поэтому здесь законы выстраивались не очень уставные. Оно и понятно, где НКВД – и где армия. Тут, наверно, разные понятия. Задача у армии – защищать и воевать за свое, а у НКВД – выявлять среди своих вредителей и предателей. А если их нет, нужно сделать, чтобы были. Иначе их расформируют по ненадобности.

Ладно Касым умудрился не потратить деньги, которые взял на дорогу. Как, например, Миша Чернов, который спустил все свои деньги уже по дороге сюда. В лагере работали и гражданские. Они утром приезжали, а вечером – домой. Вот с одним из них и подружился Касым, так, на всякий случай. Он здесь электрику делал, точнее, больше контролировал. У него помощников-то хватало, но не все умели разобраться во всех тонкостях. Вначале один из новобранцев вызвался делать электрику, ссылаясь на то, что он специалист по этому делу, но когда его током шарахнуло на столбе и он повис вниз головой на скобах, то поняли, что нужно подтянуть из гражданских тех, кто лучше разбирается.

Электрик парнем был понимающим и внутреннюю обстановку учебного лагеря чувствовал. Поэтому, когда к нему обратился Касым с просьбой купить продукты и привезти сюда, он не отказался. Таскал он в основном хлеб, лук, сало, чай и сахар. Это был ходовой продукт. Раньше Касым брезговал свининой, может, из религиозных соображений, но когда с мясом проблемы, то съешь и сало за милую душу и не подавишься. У них в деревне в колхозе была свиная ферма. Главное, свиней растили, а мясо не ели, все отправлялось на мясокомбинат в район. Таковы были нравы. А здесь уже все по-другому. Копченое свиное сало вкупе с черным хлебом и луком очень хорошо шло. Правда, приходилось всегда делиться с теми, с кем часто общались. Не будешь же тайком один все есть. Да и деньги не только у него были, нашлись еще, кто может сложиться на харчи. Пока электрик здесь крутился, можно было жить.

Когда первый этап обустройства учебного лагеря закончился, наконец-то повели на стрельбище. Перед этим всей ротой получили первое боевое оружие. Это была винтовка. С ней они должны были идти защищать Родину.

Приказали разобрать оружие и почистить. Тем, кто уже забыл, как это делается, командиры показывали на личном примере. На стрельбище к огневой позиции подходили отделениями. Когда пришла очередь команды ефрейтора Мусаева, он первым ринулся на огневую позицию. Со стороны это выглядело, как будто он привел расстрельную команду и собирался отдать команду «Готовьсь!». Касым расположился недалеко от Мусаева.

– Ну что, товарищ ефрейтор, посоревнуемся, кто метче стреляет? – краем глаза взглянув на него, сказал Касым.

– Давай, если не испугаешься, – уверенным голосом ответил ефрейтор.

Касым стрелял неплохо. Во время прохождения службы в рядах Красной армии приходилось часто на стрельбище ездить. Да и после службы, бывало, частенько стреляли из соседского ружья. Сосед работал сторожем в колхозе, и ружей у него было целых два. Было ли на них у него разрешение и откуда они ему достались, он не говорил никогда. Но пострелять и соревноваться с Касымом ему нравилось. Стреляли-то на интерес. Вот он и радовался предстоящей победе, как сейчас происходит это с Мусаевым. Правда, сосед выигрывал состязание по стрельбе только в начале, пока Касым не разобрался в тонкостях его оружия. Потом пошел обратный счет: Касым поражал больше целей, и в меткости отказать ему было трудно.

Поступила команда закончить стрельбу и проверить мишени. Ефрейтор Мусаев первый преодолел путь к точке попадания. Посмотрев свою мишень, он направился к Касыму.

– Ну что, рядовой, какие успехи? – спросил он бойко. – Есть попадания?

– Почти все в точку, – показывая на свои достижения, – ответил ему Касым. – А у тебя какие успехи, товарищ ефрейтор?

– Да почти так же, – замялся Мусаев, отводя глаза в сторону.

– Ну понятно, – ухмыльнулся Касым, – значит, ничья.

Начиная с этого дня стали проходить регулярные занятия по военной тактике. На наспех оборудованном полигоне стали изучать навыки, которые должны были пригодиться в боевой обстановке. Ползали по-пластунски, кидали учебные гранаты, учились окапываться во время атаки врага, в общем, получали знания, как выживать, как отбиться и как нападать.

Работали уже меньше, чем когда приехали, потому как стали формировать батальоны на фронт и нужно было дать бойцам хоть какие-то навыки. Да и конвейер новобранцев пополнялся вновь прибывшими.

Уже заканчивался второй месяц пребывания в учебном лагере. Это означало, что уже пора отправлять первую партию солдат в ряды действующей армии.

За все время, пока находился в учлаге, Касым из дома получил два раза письмо. Все у них было нормально. Это в том смысле, что все были живы и здоровы. Дети росли и изредка расспрашивали, где их папа и когда вернется. Гаяна уже более-менее успокоилась и продолжала трудиться в колхозе и смотреть за детьми. Когда она уходила на работу, то с детьми оставалась ее мать. Про братьев, ушедших на фронт, известия были скудными. Один только написал, что все в порядке, остальные даже не сообщили, где находятся.

Вечером перед отбоем в землянку третьего взвода зашел лейтенант Смелов. На команду замкомвзвода «Встать смирно!» солдаты откликнулись неохотно.

– Вольно, – сказал взводный, оглядев весь свой состав, и продолжил: – Все, бойцы, лафа кончилась, завтра уходим на фронт. Так что будьте готовы. Соберите все свои необходимые вещи, если надо, напишите письмо своим, сообщив, что здесь уже вас не будет. Все, отбой, – закончил он и повернулся к выходу.

– Товарищ лейтенант, правда, что немец к Москве подступает? – выкрикнул Миша Чернов.

– Правда, – остановился Смелов у выхода. – Подступает, это ты верно заметил. Поэтому мы и едем на фронт, чтобы он не подступал, а отступал, притом бегом и без оглядки. Ясно вам, Чернов?

– Так точно! – бодро ответил Миша. – Погоним мы этих гадов, как пить дать погоним.

Утром, после завтрака, раздали всем отъезжающим кое-какие сухие пайки с расчетом на один день и дали время собраться.

Касым, оставив свои вещи под ответственность Николая, направился в штаб относить письмо, написанное после отбоя. В нем он сообщил об убывании из расположения учебного лагеря на фронт и просил Гаяну больше сюда не писать.

Навстречу попался замполит роты Збруев.

– Ты куда направился, Мударисов? – остановил он Касыма. – Почему не со своим взводом?

– Письмо в штаб отнесу и вернусь, товарищ старший лейтенант! – отрапортовал Касым.

– Почему неорганизованно? Почему не передал, когда собрали у всех с утра?

– Не успел, товарищ старший лейтенант. Занят был.

– Чем ты занят был, что собственное письмо не смог передать посыльному? – продолжал придираться Збруев.

– Виноват, ну как-то неудобно говорить, чем был занят.

– Давай ты из себя красну девицу не строй, а отвечай по форме.

– Есть отвечать по форме, – подыгрывая Збруеву, ответил Касым, – рядовой Мударисов в это время находился в туалете по своей нужде.

– Если каждый будет бегать в штаб письмо относить, – пропустив его слова, продолжил замполит, – это будет бардак. В другой раз успевать надо! – закончил свою нотацию Збруев и, махнув рукой, сказал: – Ладно, иди, но недолго.

Касым, отдав ему честь, быстрым шагом направился в штаб. Там он хотел у местного писаря расспросить, куда все-таки они поедут, но тот был не слишком разговорчив и отмахнулся общими фразами типа «я ничего не знаю».

Состав, состоящий из шести вагонов, подогнали прямо к учебному лагерю уже с вечера. За это время там внутри оборудовали из досок спальные места для офицеров из числа комсостава, а рядовым и сержантам на пол закинули свежее высохшее сено вместо постели. Увы, вагоны были не пассажирские, а те, в которых возили материалы, без излишеств.

– Прощай, Суслонгерский учлаг, прощайте, марийские леса. Ждет впереди нас армейский флаг, а может, и вечность в небесах, – затянул стих Касым, залезая в свой вагон вместе с остальными.

– Что, Мударисов, опять стих придумал? – услышав его голос, крикнул следящий за погрузкой командир роты капитан Михайлов.

– Есть такое, товарищ капитан. Вдохновился малость.

– Ну, продолжай в таком духе. Пусть и другие вдохновляются.

Состав после полной загрузки тронулся, оставляя за собой паровозный дым. Не знали еще эти солдаты-новобранцы, что пройдет месяц и здесь начнет твориться нечто, что представить будет трудно. Ушедших в первых составах кадровых офицеров заменяли офицеры НКВД. Бесконечное недоедание и наступившие холода унесут в могилу многих новобранцев, которые так и не успеют почувствовать запах войны. Их погубит жадность и халатность командиров, которым в свою очередь со временем воздастся по заслугам. Но это будет потом. А сейчас вагоны с бойцами Красной Армии держали путь в подмосковный Подольск, чтобы формировать 544-й пехотный полк, в составе 138-й дивизии.