Лапидарную информацию камер-фурьерского журнала дополняют воспоминания мемуариста: «По утру 7-го ноября 1796 г., проснувшись, позвонила она по обыкновению в 7 часов; вошла Марья Савишна Перекусихина. Императрица утверждала, что давно не проводила так покойно ночь, встала совершенно здоровою и в веселом расположении духа. – „Ныне я умру“, – сказала императрица. Перекусихина старалась мысль эту изгнать: но Екатерина, указав на часы, прибавила: „Смотри! в первый раз они остановились“. – „И, матушка, пошли за часовщиком и часы опять пойдут“. „Ты увидишь“, – сказала государыня, и, вручив ей 20 тысяч рубл. асс., прибавила: „Это тебе“».

Сегодня у врачей есть такое понятие, как «золотой час». Если в течение этого времени, сразу же после инсульта, больному оказывается квалифицированная медицинская помощь, есть серьезные шансы «вытащить» его из болезни. Такого «золотого часа» у Екатерины Великой не оказалось, да и методов тогда соответствующих не было. Вызванный гофмедик собирался пустить кровь императрице, но Платон Зубов не позволил ему это сделать. Ждали лейб-медика Роджерсона, который приехал спустя полтора часа и наконец выполнил эту несложную манипуляцию. Как указано в камер-фурьерском журнале, Роджерсон распорядился приставить к ногам Екатерины II шпанские мушки, но и это не принесло пользы. По мнению врача, «удар по следовал в голову и был смертельным».^[110]

Множество курьеров, независимо друг от друга, были направлены разными сановниками в Гатчину с известием о смертельной болезни Екатерины II. Все торопились отметиться, сообщив наследнику «добрую весть». Зимний дворец постепенно наполнялся «людьми всякого звания, кои, собраны будучи вместе столько же по званиям их, сколько из любопытства или страха, все с трепетом ожидали окончания одного долговременного царствования для вступления в другое, совсем новое».^[111]

Как это ни удивительно, но великому князю Александру Павловичу, старшему сыну цесаревича Павла Петровича, позволили войти к умиравшей бабушке только в 6-м часу вечера. Это свидетельствует о напряженной подковерной работе сановников, сделавших ставку на будущего Павла I. Фрейлина В. Н. Головина пишет в воспоминаниях: «Войдя в слабо освещенную спальню, великий князь и великая княгиня видали ее величество, лежавшую на полу, на матрасе, огороженном ширмами. В ногах ее стояли камер-фрейлина Протасова и одна из первых камер-фрау Алексеева. Их рыдания вторили страшному хрипению государыни, и это были единственные звуки, нарушавшие глубокое безмолвие. Александр и его супруга оставались там недолго. Они были глубоко потрясены».^[112]

Наследник Павел Петрович приехал в Зимний дворец только к вечеру 5 ноября 1796 г. При этом императрицу все уже «списали» и всякий, «кто хотел, подвигнутый жалостью или любопытством, входил в ту комнату, где лежало едва дышащее тело императрицы». Наследник переговорил с докторами, которые подтвердили, что надежды на то, что императрица хоть каким-либо образом оправится, нет.

Графиня В. Н. Головина описывает вечер 5 ноября 1796 г. в Зимнем дворце следующим образом: «Павел приехал к семи часам и, не заходя к себе, отправился с супругой своей в покои императрицы. Он виделся лишь со своими сыновьями, а невестки его получили приказание оставаться у себя. Комната императрицы тотчас же наполнилась лицами, преданными великому князю-отцу. То были, по большей части, люди, взятые из ничтожества, которым ни таланты, ни рождение не давали права претендовать на высокие посты и на милости, о которых они уже мечтали. Толпа в приемных увеличивалась все больше и больше. Гатчинцы (так называли лиц, о которых я только что говорила) бегали, расталкивая придворных, и те спрашивали себя с удивлением, что это за остготы, одни только имеющие право входа во внутренние покои, в то время как прежде их не видывали даже в приемных?».^[113]

Великий князь Павел Петрович провел ночь в кабинете «рядом со спальней своей матери, поэтому все, кому он отдавал приказания, направляясь в кабинет и обратно, проходили мимо еще дышавшей императрицы, так, словно бы ее уже не существовало. Это крайнее неуважение к особе государыни, это кощунство, недопустимое и к последнему из людей, шокировало всех и представляло в неблагоприятном свете разрешавшего это великого князя Павла».^[114]

В эту ночь в Зимнем дворце не спали, поскольку решался вопрос о власти. Видимо, именно тогда было уничтожено завещание Екатерины II, якобы предполагавшее передачу власти внуку – великому князю Александру Павловичу. Именно тогда великий князь Александр присягнул своему отцу как новому императору. Именно тогда великая княгиня Елизавета Алексеевна рассталась с мыслью стать императрицей.^[115] Судя по воспоминаниям фрейлины В. Н. Головиной, великую княгиню буквально потряс гатчинский мундир, который ее супруг, великий князь Александр Павлович, надел в эту ночь.^[116]

По воспоминаниям Я. И. де Санглена, в 9 часов утра 6 ноября, войдя в кабинет, где находились великий князь Павел Петрович и великая княгиня Мария Федоровна, Роджерсон объявил им, что удар в голову смертельный и что Екатерина II «кончается». Впрочем, это было уже и так всем понятно. Поэтому 6 ноября Павел Петрович вел себя уже как император, приказав опечатать кабинет Екатерины I, предварительно изъяв все документы.

Весь день 6 ноября Екатерина II умирала. Фрейлина В. Н. Головина писала об этом дне: «До трех часов дня мы провели самое страшное время в моей жизни. Каждые два часа муж присылал мне записочки; была минута, когда надежда озаряла все сердца, как луч света темноту, но она была очень непродолжительна и сделала еще более твердой уверенность в несчастии».^[117] Другой очевидец вспоминал: «С трех часов пополудни слабость пульса у императрицы стала гораздо приметнее; раза три или четыре думали доктора, что последует конец; но крепость сложения и множество сил, борясь со смертью, удерживали и отдаляли последний удар. Тело лежало в том же положении, на сафьянном матрасе, неподвижно, с закрытыми глазами. Сильное хрипение в горле слышно было и в другой комнате; вся кровь поднималась в голову, и цвет лица был иногда багровый, а иногда походил на самый живой румянец. У тела находились попеременно придворные лекари и, стоя на коленях, отирали ежеминутно материю, текшую изо рта, сперва желтого, а под конец черноватого цвета».^[118]

В течение дня Роджерсон был с умирающей и присутствовал при последних минутах ее жизни. «Я тотчас же увидел, – писал Роджерсон своему близкому другу графу С. В. Воронцову, – что она скончалась. Преклонные годы и ее тучность (так как в последние годы она очень пополнела и отяжелела) предрасположили ее к апоплексии – этому наследственному припадку, от которого умерли ее братья. Я уверен, однако, что обстоятельства, о которых я сообщал вам через Фратера, еще более ускорили ее кончину». Мы можем только догадываться, о каких «обстоятельствах» упоминает Роджерсон. Впрочем, среди петербургского бомонда самых разных слухов об императрице ходило множество.

Умерла Екатерина Великая 6 ноября 1796 г., в 22 часа 45 минут. В камер-фурьерском журнале имеется следующая запись: «Ее Величество, при беспрерывном страдании храпениями и воздыханиями утробы при изрыгании по временам из гортани гнилой темного цвета мокроты, продолжавшейся до 9 часа вечера, не открывала очей и не чувствуя сего страдания через 36 часов беспрерывно продолжавшегося без всякой перемены… 6 ноября в четверг пополудни 10-го часа и 45 минут скончалась в возрасте 67 лет 6 месяцев и 15 дней…».^[119]

Очевидец вспоминал: «По правую сторону тела императрицы стояли наследник, супруга его и их дети; у головы призванные в комнату Плещеев и я; по левую сторону доктора, лекари и вся услуга Екатерины. Дыхание ее сделалось трудно и редко; кровь то бросалась в голову и переменяла совсем черты лица, то, опускаясь вниз, возвращала ему естественный вид. Молчание всех присутствующих, взгляды всех, устремленные на единый важный предмет, отдаление на сию минуту от всего земного, слабый свет в комнате – все сие обнимало ужасом, возвещало скорое пришествие смерти. Ударила первая четверть одиннадцатого часа. Великая Екатерина вздохнула в последний раз и, наряду с прочими, предстала пред судом Всевышнего».^[120]

Удивительно, но все это время супруга Павла I, великая княгиня Мария Федоровна, сохраняла полное спокойствие. Для нее случилось то, чего она страстно желала многие годы: «…императрица Мария, деятельно и с полным присутствием духа, занялась одеванием почившей императрицы и уборкой ее комнаты. Усопшую положили на постель и одели в домашнее платье».^[121] В этой же комнате состоялась панихида, а затем все, поцеловав руку почившей, перешли в Большую церковь Зимнего дворца, где Павел I принял у присутствующих присягу на верность. По окончании присяги Павел I «пошел прямо в спальную комнату покойной императрицы, коей тело в белом платье положено было уже на кровати, и диакон на аналое читал Евангелие. Отдав ей поклон, государь, по нескольких минутах, возвратился в свои собственные покои». Так началось новое царствование.

8 ноября состоялось вскрытие и бальзамирование тела усопшей. Во время вскрытия, как указано в камер-фурьерском журнале, «найдена причина смерти от удара в голову и что кровь разлилась в голове на мозгу в двух местах, на одной стороне жидкая кровь от разорвавшейся жилы. В желчи найдены два камня и желчь, разлившаяся в сердце.^[122] По окончании сей операции Их Величества и Их Высочества изволили быть у тела».^[123]

Процессом вскрытия и бальзамирования усопшей руководили лейб-медики К. Ф. Крузе^[124] и И. С. Роджерсон. Они подписали протокол вскрытия, составленный по-немецки и по-английски. То, что «удар» 5 ноября 1796 г. был следствием запущенной гипертонической болезни, – вне сомнений. Этому дню предшествовали преходящие нарушения мозгового кровообращения. Кроме этого, на произошедшем сказался сильный стресс, связанный с провалом запланированной свадьбы, а также привычки молодости, с которыми императрице так не хотелось расставаться (крепчайший кофе по утрам). К тому же 67-летняя императрица не желала прекращать и утехи с 29-летним Платоном Зубовым. Есть еще ряд факторов,^[125] которые ускорили кончину Екатерины II.

9 ноября лейб-медику Роджерсону поручили осмотреть тело умершей и «донести, в каком состоянии он его найдет». Роджерсон высказался за необходимость решительно сократить время прощания с покойной императрицей. Зимний дворец оделся в траур по своей первой хозяйке. Тело поместили в тронной зале под балдахином, положив руку покойной так, чтобы ее было удобно целовать прощающимся.^[126] По свидетельству В. Н. Головиной, «Императрица Мария Федоровна расхаживала взад и вперед, отдавала приказания и распоряжалась церемонией. Ее довольный вид мучил меня… Рядом с Тронной находилась Кавалергардская зала. Здесь все было обтянуто черным: потолок, стены, пол. Блестящий огонь в камине один лишь жалованьем в 4000 руб. в год. Он лечил императрицу Елизавету Петровну во время последней ее болезни. Император Петр III Федорович уволил его от службы 19 апреля 1762 г., но вслед за воцарением Екатерины II Крузе снова приняли на службу на прежнюю должность. освещал эту комнату скорби. Кавалергарды, в их красных колетах и серебряных касках, разместились группами, опираясь на свои карабины, или отдыхали на стульях. Тяжелое молчание царило повсюду, его нарушали лишь рыдания и вздохи».^[127]

Через некоторое время по распоряжению Павла I состоялась церемония перенесения в Зимний дворец тела императора Петра III Федоровича из Александро-Невской лавры. Тело императора Петра III, убитого во время переворота 1762 г., выставили в Белом зале (ныне – Гербовый) Зимнего дворца на катафалке, по правую сторону тела императрицы Екатерины II. Вскоре оба гроба перевезли в Петропавловскую церковь «с большою церемониею», где они и были погребены в один и тот же день.