Плезантвиль
Штат Нью-Йорк

– Ой, ноги притомились, – блаженно вытянувшись, она легла рядом с ним на кровать. – Гарик, сегодня утром в Сентрал-парке, когда мы сидели на скамейке и ели мороженное, напротив нас сидела пара с детской колясочкой.

– Да, муж высокий такой, а она в синей футболке, – похрустывая суставами, он стал растягивать затекшие мышцы спины.

– Да, нет, не та пара, другая. Две мамы с одной и той же колясочкой.

– А… ага, и что?

– Как ты к этому относишься?

– Ну как я к этому отношусь? Любовь есть любовь. Этим людям очень нелегко в этом мире быть теми, кто они есть. Нормально отношусь. Люди любят друг друга, любят своих детей. Это главное. И им не нужно думать о том, кто и как к этому относится. Как сказала одна моя дальняя знакомая: ты не знаешь, как ты к этому относишься, пока твоё собственное чадо не поставит тебя перед фактом. Им, кстати, в штате Нью-Йорк даны все права, насколько я знаю. Право на владение совместным имуществом, усыновление детей, право на наследство. Всякое такое. У вас в Израиле тоже, наверное, так?

– Да, нет. Не так чтобы… хххх, – она сузила глаза, думая о чём-то своём. – Хотя в последнее время есть сдвиги в этом направлении. Хххх… Израиль, знаешь ли, вообще в каких-то аспектах очень консервативная страна. И многие законы у нас не совсем логичны. Вот, например, человек, у которого бабушка по маме не еврейка, в Израиле не считается евреем. Его призовут в армию. Но если погибнет, похоронить его можно будет не на всяком кладбище. И жениться тоже нельзя. Раввинат не оформит этот брак. Много наших с тобой бывших соотечественников едут с этой целью на Кипр.

– А… ага, я слышал об этом от друзей.

– Чему ты лыбишься?

– Ну… это был бы наш с тобою случай. И у тебя, и у меня не всё ведь в порядке по израильским законам с мамиными бабушками. Для израильского чиновника мы с тобой Mischlinge^[5] разной степени. Или ты, когда оформляла документы на выезд в Литве, изменила закорючку с одной из бабушек? Повернись-ка на живот, – Он стал массажировать её затёкшие шею и плечи. – Да я смеюсь, это так, на будущее, на всякий случай.

– Фххх… ааа… Аккуратнее…

– Лежи!!!

– Гоями у нас таких называют. Го-я-ми… – она задумалась над смыслом услышанного. – Ой… всё, хватит. У тебя сильные руки. Мишлинге-первой-степени, укуси меня один раз больно за жопу. У тебя хорошо получается. На всякий случай….

– Ааааааа!!! Идиот! Больно!!!

* * *

Она лежала, вытянувшись всем своим обнаженным телом на животе, положив подбородок на скрещенные впереди себя руки:

– Оронов, сил после тебя нет совсем… Как ты это делаешь, что совсем без сил я сейчас? А?… Можешь сходить вниз на кухню, принести мне пару конфеточек-шоколадочек, которые вчера в русском магазине купили?

– Подожди… дай мне минут пять. Если ты думаешь, что у меня сейчас много сил, то ты ошибаешься.

Его взгляд не спеша скользил вниз вдоль её спины, дюйм за дюймом осматривая её тело. Замес её булочек явно нуждался в меньшем количестве дрожжей…

…«О, Бог ты мой, конфеточки-шоколадочки! Она-то и тогда, тридцать лет назад не была худюлькой».

В момент второй или третьей близости она стыдливо призналась ему, что как только купила билет, то сразу села на капустную диету, чтоб уж как-то ну не совсем… Сказала, что похудела килограммов на пять, хотя мучилась сильно. Его так и тянуло за язык спросить у неё, добавляла ли она в свою капусту лук; воздержался, однако.

Он подумал о своей жене, уже отдыхающей от процесса житейских мук, сопровождавшихся неизменным похудением.

После каждых беременности и родов она очень сильно поправлялась. И каждый раз, благодаря его усилиям, ей удавалось быстро восстановить свой изначальный размер. Он контролировал её диету, наблюдал каждый её спортзал три раза в неделю и заставлял гулять каждый вечер по полтора часа. И вся продукция многочисленных кондитерских комбинатов бывшего Советского Союза, все эти конфеточки выискивались им по разным кухонным сусекам и отправлялись в мусор, несмотря на бурные протесты и постоянный визг.

…«Сколько бы заняло у меня вернуть её в нормальный размер, – думал он, Шесть месяцев, девять? Через год всё, что ниже спины, просилось бы на рекламную страницу купальников, и её торс, потеряв жировую составляющую, в бюстгальтере этой бы страницы не портил. С каким удовольствием она бы тратилась на открытые купальники вместо закрытых, которые так аккуратно разложила в шкафу?»

Он вдруг поймал себя на мысли, что ни разу не видел её в купальнике тогда, в Литве.

«Может быть, это бы спасло меня от тридцати лет ностальгических стенаний? Наверное, нет, я ведь люблю её сейчас и такой. Почему её власть надо мной всесильна? Почему моя обычная упругая деспотичность патриция с ней так быстро превращается в податливую плебейскую раболепность? Почему мои эстетические стандарты умирают при одной мысли о ней?

…Почему эта женщина существует для меня вне её земной оболочки, вне концепта времени? Смогу ли я когда-нибудь разобраться в этой капусте с луком?»

– Гарик, куда ты?

– Ну как куда, вниз на кухню, за конфеточками.

– Оронов, я сейчас смотрю на своё тело после изнасилования с ощущением полнейшей безнадёжности. Тело не имеет видимых повреждений, а про безнадёжность я расскажу тебе позже. Лежи… не уходи никуда, я уже сплю… спи и ты.

Он подчинился её воле едва ли не мгновенно…

August 14, 2018

Нью-Йорк. Манхеттен. Мемориал 9/11

– Гарик, где ты был в тот день? – она присела поправить шнурки на кроссовках.

– Мой офис был на девяносто шестом этаже этой, северной башни. – Не мигая, он смотрел на стекающие по стенкам вниз мерные потоки воды. – Я опаздывал на работу в тот день. Дети капризничали в то утро. Маленький был совсем кроха. Это задержало меня дома на пятнадцать минут. В метро какая-то женщина с наушниками в ушах спросила меня: «– Вы слышали, что в одну из башен врезался самолёт? – Какой самолёт? Когда? Маленький самолёт? – Пока непонятно, не говорят».

Мы вышли вместе из сабвэя и подняли глаза вверх… – прищурив глаза, он опять стал смотреть вниз на «Отражение отсутствия».

– Оййй, Гарри… Тцс… – она поправила очки на переносице.

– Да. Их короткая жизнь, их мечты, и их сны были смыты в одно мгновенье в бездушный унитаз минувшего. Дава-й пойдём. Не по себе мне немного…

* * *

Плезантвиль. Штат Нью-Йорк

Он лежал, вытянувшись всем своим обнаженным телом на спине, положив голову на скрещенные на затылке руки. Её пальцы медленно гуляли по его груди:

– Оронов, откуда всё вот это?

Не понимая её вопроса, он повернулся к ней на подушке:

– Элина, о чём ты?

– Ну… вот это всё… – она постучала лапкой по его скульптуре.

Как и тогда в Литве, он боялся попасть невпопад в разговоре с ней:

– Элина, я не такой умный, как кажусь на первый взгляд, о чём ты?

– Ну вот это… все эти мышцы, этот пресс…

До него наконец-таки дошло.

«Вся эпопея моих свиданий с ней пришлась на сезон курток и пальто. Она ни разу тогда не видела меня даже в рубашке с коротким рукавом!»

– А… это… ну, я ходил в секцию тенниса в детстве и юности.

Там прыгали на скакалке, отжимались от пола, качали пресс…

—..??? Когда ты ходил!?

– С двенадцати до двадцати двух лет. Пока в Литву после института не переехал. Корты были в пяти минутах от дома, где я жил, можно сказать, под окнами.

– … Подожди, ты хочешь сказать, что всё это было тогда… гмм… ну… когда…

– Ну да… было больше, наверное, тогда. С возрастом мышцы убывают, жир прибавляется. Я набрал килограмм пятнадцать с тех далёких пор. Я давно уже не занимаюсь в спортзале набором мышечной массы. Так что, думаю, что тогда было не меньше. Жира, правда, не было. Совсем не было… На пляже мне тогда говорили, что на вас можно изучать мышечную анатомию.

– Оронов, у меня были гм… учебные пособия, я их перелистывала… иногда, – задумчивость долго переваривалась работой мышц её лица. – Оронов, ты что, не мог показать мне всё это тогда?

…«О, Бог ты мой! Как нелегко мне было тогда!»

– Гк-хм… ну да… моя вина…

– Ненавижу… псс… Я хочу это царапать, – она стала водить ногтями по его «стиральной доске» на животе.

– Царапай, это часть твоей путёвки, включено в Аколь калюль и полезнее пирожных из русского кафе.

– Хм. Хм. Хммм… А ты, блять, крети-и-ин, не-на-ви-жу… Псс, псс…

* * *

– Гарик… ххх… – связав кисти её рук своими пальцами, его губы без труда находили в прорехе переплёта только ему знакомые места.

– Оронов… откуда… ты знаешь, что целуя глаза… – Избирательность его губ ломала все её стереотипы.

– Гарик, не надо… они… Ххх…

Переписывая черновик пособий, он быстро наполнял соком предметы её стеснения.

– Оронов… ты… ххх… Откуда… ты… знаешь… Где ты… ххх… постиг эту науку…

Прижимаясь головой к мутону её чернобурки, он привычно нашёл губами сафьян на внутренней стороне её ног.

– Оронов… я… ххх…

Вдыхая аромат её влажной духоты, он открывал языком коробочку слипшегося монпансье.

– Гарик… ххх… не надо… я ххх… не люблю… это… Ххх…

Взяв её палец в свою руку, он отыскал им улитку её естества.

– Оронов… Я… ххх… Я так не привыкла..??? Ххх… ххх… Где ты..?

Он перестал придерживать момент совместной истины.

– Ойййй… мммм… нуууу… ххх… Ещё…

Он стал чередовать отжимания от пола с прыжками на скакалке.

– Оронов… Ойййй… Ххх… её фальцет перерастал в глубокой грудной голос, – Это моя… Оооо… – она прикрывала второй ладошкой тахикардию в собственной груди – Ххх… долго-играххх-ю-щая… Всёёёёооо…

Убирая губами пот с её лба, он медленно расстался с треугольником её женской сути.

– Оронов, оййй… – больше всего ей хотелось сейчас порвать хрестоматийный текст своих тридцатилетних проб, – Оронов, у меня ххх… были… посо-би-ххх… Не-наххх-вижу…

Откинувшись на спину, он прижал к своим губам мокрый палец пришедшей к финишу ни с кем не сравнимой черепашки…

* * *

– Фуу… Лежи-лежи. Перетрудился… Хочешь, я тебе кофе сварю?

– Нет… Не хочу…

– А что ты хочешь?

– Я боюсь, что ты… испугаешься настоящей правды.

– Постараюсь нет, псс.

– Я хочу, чтобы ты сыграла со мной в игру «доверие»

– А как в неё играют?

– Я хочу, чтобы ты села мне на грудь, повернувшись ко мне спиной. Доверься мне.

– Зачч-еем? Почему на грудь? И почему спиной?

– Я буду кушать всё, что пониже спины. Мне будет вкусно. Потом съем всё, что выше поясницы. Там у тебя одна из самых сильных эрогенных зон. Тебе тогда не надо будет прятать от меня игрушки и глаза. Тебе так будет комфортнее. А потом я… Я ещё не решил, что потом…

– Оронов, откуда ты всё знаешь? Где, когда и с кем ты постиг эту науку?

…«О Бог ты мой! Заклятая жрица любви моей! Желанная дьяволица моей ненависти! Знала бы ты, какого монстра ты породила, прикрыв тогда за мной дверь в своей шяуляйской квартире!»

Восьмёрка его внутренней таблицы умножения, состоящая из четырёх лет жизни в Литве, с неистовой местью каждой встреченной им женщине, в сочетании с четырьмя годами «доженатой» жизни в Америке, с её производительностью труда и быстротой принятия решений, выдавала убойный результат. Каждый раз мысль о величине этой цифры бросала его в пучину брезгливого отвращения.

…«Почему же сейчас к ней я чувствую что-то совсем другое?», – думал он в истомном бреду, стараясь не пропустить губами ни сантиметра кожи на её половинках.

– Гарик… оой… Ну я же спросила тебя что-то… Оооох…

– Элина, я… Хххх боюсь… что ты… Хххх… испугаешься настоящей правды.

– Постарааааюсь нееет. Я же иногда… ххх… смотрю фильмы для взрослых. Где… Оооох… когда… Ххх, и с кем ты постиг ээээтуxx наyyуку?

– Элла, какую науку? Говорить правду и …хххх делать, что хочется? Нееее знаююю… Как тооооx само прорвало…