Глава шестая

Илона возвращалась домой. Позади Медицинская Академия, дела и заботы, связанные с переводом. Завтра первый день учёбы – первое сентября.

А сегодня балом правил последний день августа. Отчаянно светило солнце, лето прощалось и она шла по улице, нарядная и красивая, вместе с ним, последним предупреждением для всех – ухожу.

Стайка девчонок промчалась навстречу. За ней ещё одна. Показалась пожилая степенная пара. Без остановки, разминувшись со всеми, она подошла к метро. Заглянула в стоящий по соседству киоск, рассеянно пробежалась глазами по россыпям журналов и газет, увидела своё отражение в стекле, поправляя волосы, улыбнулась ему.

– Девушка!

Илона затаила дыхание.

– Можно я вас нарисую?

Она оглянулась.

Симпатичный кудрявый парень стоял перед ней, всем видом желая подхватить на лету.

Ну, что же, попытка не пытка, подумала она. И вслух сказала:

– Придётся занять очередь.

Скользнув взглядом по парню и объявившемуся рядом приятелю, не торопясь, пошла к входу в метро. Обнажёнными ногами ощутила жар вдогонку. Усмехнулась. Холодно, ищите женскую душу, кавалеры.

Они сели в один вагон. Оба парня заняли места напротив неё. Как всегда в таких случаях, Илона приняла отчуждённый непроницаемый вид. Игра началась. Поехали.

Пересадка. Выйдя из вагона, она прошла по переходу – к перрону, и остановилась на нём в ожидании поезда. Парни подошли и остановились неподалёку. Завели разговор. Интересно было бы послушать – о чём?

Подъехал поезд. На сей раз внутри вагона было людно, пришлось ехать стоя. Она – у дверей, они – в середине вагона. Несмотря на значительные неудобства, буквально сплющенные давкой между собой, парни не теряли свой интерес и продолжали держать её в поле зрения.

«Электросила» – объявил остановку металлический голос. Последняя надежда. Илона поспешила наружу. Подхваченная потоком людей, стараясь быть на виду, прошла перрон, вознеслась на эскалаторе вверх, вышла в вестибюль. Увидев большую корзину цветов, подошла и задержалась возле неё. Невзначай оглянулась. Догнали. Глазеют. Дав им минуту, она засекла время. Когда секундная стрелка минула круг, она повторила забег. Потом ещё раз, ещё… Пятая минута исчерпала терпение. Разочаровавшись, она вынесла безжалостный приговор – парни робкого десятка, не от мира сего, созерцатели. Глянув мельком в зеркальце на себя, она оправилась, приняла бодрый походный вид и устремилась к выходу. Не доходя шага до дверей, внезапно остановившись, развернулась. Ближний контакт.

– Не надо меня провожать, ребята. Идите своей дорогой. А то закричу.

Выйдя наружу и пройдя шагов двадцать, она оглянулась. Пусто. Хвост о двух головах исчез. Вздохнув, гордая и одинокая, продолжила путь. Ну, где же ты, Стёпа?

Финляндский вокзал. Электричка остановилась, живая волна вырвалась из неё, затопила перрон и, оглушая пространство, опознала себя многоголосым ликующим криком:

– Здравствуй, Питер!

Город встречал своих потерявшихся сыновей.

– Наконец-то! – всплеснула руками мать, увидев сына на пороге.

Шагнув в квартиру, Степан обнял её.

– Всё в порядке, мам. Живой.

Словно не веря, мать крепко-накрепко прижалась к нему.

За спиной матери появился отец.

– Привет, сын!

– Здорово, батя!

– Давай на кухню, – потянул за собой отец, – стол накрыт.

– Идите, идите, – сказала мать, отпуская и гладя сына рукой. – А я Вике позвоню. Она у подруги.

Сестра не заставила себя долго ждать. Не прошло и десяти минут, как она вихрем ворвалась в квартиру. Не обращая внимания на родителей, сходу прыгнула на Степана и, обняв, повисла на нём.

– Ух! – выдохнул он, целуя и обнимая её в ответ.

Усадив рядом с собой, дал волю словам.

– Наша декабристка! Была на краю света рядом с братом.

Счастливо улыбаясь и пряча глаза, Виктория зарделась.

Торопясь на условленную встречу, Степан вышел из метро. Прогуливая лекции, Илона ждала его дома. Одна. Мать была на дежурстве.

Его внимание привлекли выставленные на продажу цветы. Он подошёл, пригляделся. Изобилие, но как назло, её любимых гербер нет. Лучащиеся, словно маленькие солнца, говорила она. И цвет – обязательно сиреневый. Хорошо бы объявиться с ними, но где их возьмёшь? Будешь искать – мать вернётся. Остаётся купить то, что есть. Он сунул руку в карман за деньгами. Три роскошные бархатистые красные розы, выделяясь, как и положено своим ярким аристократичным видом, выглядели достойной заменой.

Цветы произвели должное впечатление. Приняв их с особым трепетом и осторожностью, Илона немедля кинулась в ванную, как будто спасать, бросив ему на ходу:

– Проходи.

Следуя приглашению, он прошёл в гостиную, остановился перед окном, посчитал ворон на ветках и, истомившись, отправился на кухню. Илона была уже здесь. Перед ней стояло полное воды ведро, в которую она опускала последнюю розу.

– Пусть напьются, – объяснила она. – Потом уже в вазу.

Наблюдая за ней, он сел на табурет.

Она смахнула обрезки стеблей в руку, выбросила их в урну, критичным взглядом осмотрела плоды своего труда и, переведя дух, уселась рядом с ним.

– Привет!

– Привет! – Он через силу улыбнулся.

– Как дела?

– Нормально. Ещё бы немного и меня тоже можно было бы брать голыми руками, как эти растения.

Она хитро улыбнулась.

– Неужели?

– Да. Уход был очень соблазнительный.

– Так и положено, – сказала она. – Цветы – наше всё. Краса жизни. Их дело – раскрыть лепестки, наше – следить, чтобы не опали раньше времени.

– Цветы цветам рознь.

– Ты это о чём?

– О себе наверно.

– О себе? Интересно. И каким же цветком ты мнишь себя, Стёпа?

Степан задумался на секунду. Море цветов. Многих он не знает даже по имени. Что же выбрать?

Ответ нашёлся сам собой.

– Тот, что всегда над всеми. Эдельвейс. Цветок горных вершин.

– Вот как! Тебе в скромности не откажешь. Высоко забрался – попробуй доберись.

– Высоко, – согласился он. – Но сегодня особый день – я спустился с гор. Встречай.

Он раскрыл было объятия, трепетный и нежный, готовый воссоединиться с ней после тяжёлой и долгой разлуки, но она остановила его.

– Побереги силы. Сначала займёмся делом.

Два полюса сошлись на одной кухне. Дистанция всего ничего – длина вытянутой руки. Но между ними непреодолимая преграда – готовящийся обед: борщ, котлеты, макароны…

Она накормила его досыта. Затем повела за собой в комнату, усадила рядом на тахту, развернула фотоальбом и начала потчевать десертом – знакомством со своими видами в далёком детстве. У сытости свои границы бдения. Незаметно перейдя их и потеряв контроль над собой, он утратил чувство реальности, поддался искушению и уснул.

Его разбудил толчок.

– Подъём. Мама на подходе. Тебе пора.

Придя в себя, он кинул взгляд на часы. Стрелки не обманывали – время и вправду вышло. Настроение мигом покинуло его. Она заметила и уже в дверях, провожая, спросила:

– Что такой хмурый? Разве ты не всё получил, что хотел?

Океан мира, покоя и любви открылся перед ним. Устоять было невозможно. Он зажмурился.

– Свободен, – сказала она, улыбаясь и отпуская его.

Глава седьмая

Боронок рос сиротой. Авиационная катастрофа в одночасье унесла жизни его отца – чемпиона-тяжелоатлета, матери, бабушки и дедушки. Спустя несколько месяцев эхо прерванного полёта откликнулось бедой на земле – взрывом газа в квартире усыновивших ребёнка родителей матери. Оба, дед и бабушка, погибли мгновенно. Он уцелел. Из адского огня и дыма его вынес пожарный – годом от роду, крохотного, синего, еле живого.

Он попал в детдом. Едва научившись разговаривать, начал спрашивать, где его мама. Ему отвечали, что она в отъезде и живёт в далёкой стране. Он загорелся желанием непременно попасть в эту страну, чтобы встретиться с нею. Ему говорили, что для этого надо вставать по утрам, есть кашу и слушаться старших. День за днём. Он вставал по утрам, ел кашу, слушался старших, но время шло, день за днём, год за годом, до страны было по-прежнему далеко, встреча откладывалась и ожидание делало его всё нетерпимее.

Когда ему исполнилось шесть лет, он убежал из детдома, пытаясь найти кратчайший путь в страну. Его поймали при переходе первой дороги.

Через год он сбежал снова. Миновал несколько дорог и очутился один посреди огромного потока машин. Вскоре одна из машин остановилась. Распахнула дверцу. И подвезла – до милиции, а потом – в сопровождении милиционеров – до детдома.

В этот раз детдом встретил его как чужого. Он поклялся себе, что сбежит третий раз и никогда больше не вернётся сюда. Слова клятвы оказались пророческими. Третий побег закончился встречей со специнтернатом. Теперь путь в далёкую страну преграждали грозные воспитатели, крепкие двери с замками, решётки на окнах и строгий отнюдь недетский режим.

Через неделю новые друзья приговорили его к повешению – за то, что он был чужак и ниже их на голову. Казнь не состоялась, но он пережил её почти по-настоящему, задыхаясь в воображаемой петле несколько дней, пока они на его глазах готовились.

Далёкая страна продолжала притягивать и звать его. Он мечтал о встрече с ней, просиживая дни напролёт в тёмном подвале. Его вытаскивали на свет, наказывали, он убегал туда снова.

Однажды ему приснился сон. Дорога. Машины, преследуя, настигают и сбивают его, одна за другой, он падает, плачет, поднимается и бежит дальше, чтобы упасть, сбитым снова. Бег продолжался всю ночь, пока он вдруг не остановился как вкопанный. И тогда движение прервалось – машины начали разбиваться об него, одна за другой, словно о стену, вдребезги.

Всполошившись, он закричал и проснулся. Сон рассеялся. Включился механизм самозащиты. Начался отсчёт нового времени. Память шести близких и родных людей пробудилась и ожила в нём, превращая его – единственного продолжателя рода – в оборотня.

Внезапная перемена ошеломила всех. Пропащий ребёнок, маленький бунтарь и изгой, преобразившись в одно прекрасное мгновение, словно по мановению волшебной палочки, стал смирным и послушным – таким, как все.

Постепенно прошлое забывалось. Интернат обретал облик родного дома, а коллектив – семьи. Чтобы выжить, ему оставалось продолжать слушаться старших, жить в ладу с собой и всеми, и расти.

Несмотря на свою автономность, Интернат находился в самом центре довольно оживлённого квартала. Деление на своих и чужих было неизбежно. И потому при достижении определённого возраста каждый интернатовский мальчишка поневоле становился объектом самоутверждения местного одногодка. Больше всего синяков и ушибов приходилось на субботние вечера, когда интернат лишался большинства своих воспитателей и целиком высыпал на улицу – усидеть в четырёх стенах было невозможно.

Свой пятнадцатый день рождения Боронок проводил в компании друзей, играя во дворе в ножички. Возмужавший, он выделялся среди всех ростом и мощью. Друзья замерли, когда растолкав их, к нему подошли четверо с цепью, ткнули в грудь и спросили:

– Ты кто?

Безжалостный глас неба.

Вызов времени.

Встреча один на один с собой, лицом к лицу.

Вопрос повторили, размахивая в воздухе цепью.

Таить правду не имело смысла.

Тогда, обретая силу и выходя на свет, он открылся:

– Я – Боронок.

И детский сон ожил. Машины начали разбиваться о него.

Побоище едва не стоило ему исключения из интерната и отправки в колонию. Друзья, все как один, отшатнулись от него. Победа осталась неразделённой. И лишь один человек – одно из имён благодарной памяти – завхоз Данат Шарипович Салимзянов выразил тайную поддержку, обронив тихо, украдкой, наедине:

– Ты бился за своих, за весь интернат. Молодец!

Жизнь продолжалась. Новое испытание не заставило себя ждать. Через пару суббот, намереваясь взять реванш за поражение, местные подыскали бойца ему под стать, только плечистее и старше.

Они встретились на заднем дворе интерната, посреди заросшего травой стадиона, окружённые толпой зрителей. За Боронка болела и переживала вся мальчишечья половина интерната, за окнами, связанные с ним одной недетской любовью, вздыхали, желая победы, старшие девчонки.

Они стояли друг против друга, целясь взглядами, несколько минут. Оба – сродни и духом, и плотью. Боец оказался прозорливее – вопреки слепой ненависти и жажде крови он вдруг увидел перед собой брата. То был волнующий переломный момент. Их крепкими взаимными объятиями – ярким неожиданным исходом встречи – многолетней вражде между интернатовскими и местными пришёл конец.

В возрасте шестнадцати лет Боронок узнал, что оказывается не так одинок на белом свете. Его разыскала родная тётя из Архангельска, сообщившая, что кроме неё у него есть ещё дядя и двоюродные брат с сестрой. Вспомнилась далёкая страна. Сердце Боронка начало таять.

Через год мужа тёти – кадрового военного – перевели служить в Ленинградский Округ. Покинув Архангельск, семья переехала в Ленинград, тётя устроилась на работу в местный ЖЭК. Появилась возможность проводить вместе одной семьёй выходные.

Вскоре, пользуясь своим служебным положением, тётя выхлопотала для него отдельную жилплощадь – однокомнатную квартиру в Купчино. Своё совершеннолетие и выход в большую жизнь Боронок встречал уже с собственным жильём. В раздумьях о своей дальнейшей судьбе, как настоящий мужчина, он выразил было желание послужить, но тётя была начеку, категорически воспротивившись столь опрометчивому шагу.

– Поступай в институт, – убеждала она. – Следуй примеру своих родителей. А в армию успеешь. Потом, если захочешь.

Тётя была умудрённой. Она успела привязаться к племяннику и хорошо знала, что обычными двумя годами службы ему не отделаться – таких, как он, армия не отпускает никогда.

Лето после выпуска из интерната Боронок провёл с родственниками на даче под Всеволожском. Домик был неказистый, деревянный, продуваемый всеми ветрами насквозь, но это не имело ровным счётом никакого значения. Всё окупалось с лихвой местной природой. Она была сказочная.

Со своими братом и сестрой он ладил, как и подобает близкой родне. Брат Толик, худой очкарик, ровесник, следовал за ним тенью, денно и нощно, втайне лелея надежду зарядиться хотя бы частицей его незаурядного мужества. Сестра Таня, годом младше, страстная чаёвница, частенько зазывала провести время за столом. Иногда среди разговоров она вдруг замолкала и начинала внимательно смотреть на него, словно пытаясь взглядом донести что-то сокровенное. В такие моменты Боронку становилось не по себе. Сердце замирало. Он чувствовал, как сквозь время и пространство оживает, лаская его, тепло родного материнского прикосновения.

Лето пролетело. Боронок поступил в институт. Это было начало новой жизни.

Из девятнадцати прожитых лет последние семь он провёл во хмелю. Ускользающая девичья натура. Не счесть юных пташек, сражённых им на лету. Однако постепенно наступало пресыщение охотой. Теряла соблазн форма, всё более привлекательней становилась суть. Истерзанная детской неприкаянностью душа жаждала взаимности. И находила её, вне заповедной юности, среди взрослых женщин – подруг, стоящих в одиночку десятка ровесниц.

Он встретил её, первую, как-то под вечер, гуляя по Невскому. Утомлённая заботами рабочего дня, она пила кофе с подругой за стеклом пышечной. Немедля он устремился внутрь, подошёл и присел рядом – влюблённым на всю оставшуюся жизнь.

Любовь длилась полгода. Однажды она испугалась и ради спасения собственной семьи повинилась во всём перед мужем. Их связь прервалась. Внезапно, как и начиналась.

Боронок горевал недолго. Он нашёл утешение в объятиях другой, третьей… Убивал время, пока в возрасте двадцати двух лет не встретил Алёну, одну из разведённых тридцатилетних, потерявших надежду на счастье. Готовую ради него на всё.

Их совместная жизнь постепенно входила в свою привычную колею. Приближалась первая праздничная годовщина.

Утренние сборы в школу. Баланс начал. Всё важно. Ангельское – внутри земного. Короткая юбка, рубашка, пиджачок – готовый и полный облик взрослой школьницы. Учебники с тетрадями прилагаются.