Боронок улыбнулся. Победа ликовала в его душе. Он взял штурмом крепость, принял капитуляцию и на правах победителя вселился в павшую твердыню всем своим ценным обозом. Теперь можно наслаждаться свободой. Вместе с войском. Вот они, перед ним, потешные дублёры люберов. Все как один достойные благодарности. Сподвижники победы. И Боронок, не в силах сдержать чувств, с короткого разбега прыгнул на них, подминая собой и валя с ног целый клин. Оказавшись на снегу, не успокоился и закувыркался, умножая число отблагодарённых. Обессиленный, упал на спину, раскинул руки, зачерпнул горстями снег и умылся им. Вскочил на ноги, выбежал из гущи, двинул сжатым кулаком в небо и закричал во всю мочь:

– Даёшь дискотеку!

– Даёшь! – подхватили десятки голосов.

В мгновение ока образовавшийся единый живой энергетический поток устремился в ночь – прочь от гостиницы.

Гостиница светилась множеством окон. Одно из них было необычайно оживлено – добровольные пленницы, провожая, желали доброго пути своим мужчинам.

Внизу, покидая свой пост, один милиционер повернул голову к другому.

– Я понял, – сказал он. – Эти любера здесь не случайно. Ребята отчаянно нуждаются в отдыхе.

Милиционер был прав. Ребята встретили рассвет на окраине Таллина. Дискотека бушевала внутри них. Окружающую тишину распугивала песня всех пропавших без вести:

– Это Кара-Кара-Кара, Каракум…

Все вместе они встретились вечером следующего дня в общежитии. Едва переступив порог комнаты, Илона увидела яркое пятно. Большие сиреневые ромашки – герберы. Сердце замерло. Она присела, завороженно смотря на цветы, боясь потревожить и спугнуть это чудо, не видя и не слыша ничего вокруг.

Букет был общим для всех девушек, иначе и быть не могло. Каждая могла любоваться им, считая по праву своим. Однако в нём была сокрыта сокровенная тайна – личное послание ей одной. Не было нужды задавать извечный животрепещущий вопрос «любит-не любит» и отрывать со вздохом лепестки по кругу, гадание здесь было неуместно, все лепестки были изначально красноречивы как один.

А ведь мог бы пройти мимо витрины, не заметив или сделав вид, что не заметил. Нет, заметил, пустил шапку по кругу, сумел достучаться до парней, вернулся тайком и купил. И ради чего? Чтобы порадовать её неожиданным праздником.

Илона взглянула на него, своего белокурого любимца. Подтвердила всё без слов. Замороженный прошлым днём, отлучённый, он остался прежним, тем самым, достойным места рядом и отогрева. Возвращайся, поманила взглядом она. И, оживая отражением редкой сиреневой герберы, дала волю чувствам.

Атмосфера шума и веселья царила в комнате. Восседая на огромном табурете посреди сборища пэтэушников, Боронок буквально разрывал себя и их на части потоком смешного словоблудия.

В дальнем конце комнаты, стоя в одиночестве перед раскрытым окном, курил Чет. Мало помалу массивный широкий подоконник привлекал его внимание. Податливый, молчаливый, сверкающий белизной собеседник. Докурив, Чет присел, вынул перочинный ножик и под общий шум вступил в общение. Спустя время подошедший перекурить Хейно застал конец разговора.

«Здесь был Чет – декабрь 1988», – открылся признанием подоконник.

– Слова улетают, написанное остаётся, – объяснил Чет смысл своей росписи Хейно. И бережно, словно благословляя на долгие лета, погладил буквы пальцами.

Разговоры разговорами, а необходимо было что-то есть. Руководство по приготовлению общего ужина взяла на себя Алёна. Помощники раздобыли огромный пищевой бак, водрузили его в кухне на плиту и вскипятили воду. Очищенный и нарезанный дольками картофель покорной жертвой отправился на дно бака. Тушёнка, сухие супы в пакетиках и прочие приправы-ингредиенты заняли место подле бака, ожидая своей очереди.

Хлопоты не остались без внимания внука вахтёрши. Гроза всех местных индейцев, вооружённый с ног до головы игрушечным оружием, шестилетний мальчуган отложил топор войны и нашёл себе новое развлечение. Для такого одержимого бойца, как он, это был новый бесценный опыт. Едва дождавшись момента, когда бак остался без присмотра, он подбежал к нему, встал на табурет и заглянул внутрь. Открытое варево, гипнотизируя, звало поделиться чем-нибудь, обещая взамен исполнение чуда. Мальчик вспомнил про своё сокровище – шоколадный батончик. Немедля вытащил его, развернул и, надкусив, бросил в бак. Батончик закружился, встал торчком и, булькнув, утонул. Варево довольно облизнулось. То было всё чудо – с началом и концом. Мальчику стало жалко себя. Он соскочил с табурета и побежал за палкой. Вернувшись, принялся вылавливать утонувшее лакомство. Однако как ни старался, всё было тщетно. Батончик исчез. Бросив палку, с плачем мальчик побежал жаловаться бабушке на вахту.

Узнав про шалость внука, бабушка ужаснулась, велела держать язык на замке и забыть дорогу на кухню. Смягчая свой наказ, пообещала купить новую шоколадку. Успокоенный малыш отправился в туалет. Захотелось по-маленькому, перед тем как снова отправиться в погоню за индейцами. Но коварные неугомонные враги опередили его. Едва он успел вспомнить о них, как они скользнули мимо и устремились на кухню. Иного выбора, как броситься вслед за ними, не было.

Кухня. Враги внезапно рассеялись. Вместо них глазам предстал всё тот же бак, наглый, самодовольный и булькающий, предлагающий сразиться с ним за всех – один на один. Это уже было слишком. И мальчик принял вызов.

Он встал на табурет, навис над варевом и, изо всех сил, вращая языком во рту, начал собирать слюну. Занятие так увлекло его, что он не заметил подошедшей сзади Алёны. Капкан цепких женских пальцев замкнул ухо. Рот мальчика мгновенно пересох. Большой плевок сорвался.

– Что там? – спросила Алёна.

– Ша-ка-ладка, – со всхлипом ответил мальчик.

Алёна отпустила ухо, строго посмотрела на шалуна и вынесла вердикт.

– Будешь есть вместе с нами.

– Не буду!

– Тогда расскажу про тебя всем.

Малыш вздохнул.

– Буду.

Ужин был готов. От желающих отведать его не было отбоя. По настоянию Алёны право первой пробы доверили внуку вахтёрши – самому маленькому и голодному. Ободренный ею, он зачерпнул варево ложкой, подул на него и, закрыв глаза, отправил в рот. Мгновение… Суп как суп. Шоколадкой и не пахло. Он открыл глаза, взглянул на окружающих и расплылся в улыбке.

– Вкусно!

Сидя и бойко орудуя вязальными спицами на своём месте у входа за столиком, вахтёрша прислушивалась к всеобщему оживлению. Нечто особенное происходило в жизни общежития. Событие большого городского масштаба. Приезд мастеров. Марш молодёжи утром, днём и вечером. Праздник вне закона и границ. Спасибо, что не забыли про внука и уделили частицу внимания и ему. Кажется, он нашёл себе хороших друзей. Сегодня он был сам не свой, уже несколько раз подбегал к ней из-за общего стола. Большие детские глазёнки блестели, уйма впечатлений переполняла его. Ещё бы! Это тебе не какие-то придуманные индейцы.

Когда за внуком, как обычно, пришла мама, он обнял бабушку и коснулся губами её уха.

– Не надо шакаладки, – жарко зашептал он. – Я наелся.

В ответ она только умилённо покачала головой.

О том, что он остался без подруги, Горыныч вспомнил за пять минут до отхода поезда. Провожающие пэтэушники восторженно толпились вокруг. Три дня, веселясь, он провёл среди них и совсем упустил из виду цель приезда. Оглянуться не успел – пора возвращаться назад, в тоску и холод одиночества. Внезапная перемена в лице Горыныча воспринялась провожающими по-своему. Все, как один, они начали уговаривать его остаться. Беспомощно озираясь, мямля что-то невразумительное в ответ, он колебался. Однако, колебания были напрасны. Достойная пара не объявлялась. Все девушки Таллина, прячась, желали Горынычу доброго пути.

Поезд уходил. Стоя на перроне, пэтэушники махали руками вслед. Волею заезжих мастеров три дня они были освобождены от всех занятий в училище, проходя невиданную и неслыханную доселе духовную и физическую практику. Кончилось совершенствование. Возвращаться на круги своя или припустить по шпалам за поездом? Выбор оставался за ними.

Начало движения. Перекур в тамбуре выдался на редкость холодным. Дым коромыслом, тление табака и никаких эмоций. Горыныч, выглядя безжизненным истуканом, был явно не в духе.

– Что с тобой, Саша? – спросил Боронок, пытаясь проникнуть в скорбный образ друга.

– Сам знаешь, – буркнул Горыныч.

– Нет! – убеждённо затряс головой Боронок.

Горыныч вздохнул.

– Вспоминаю твоё обещание насчёт моей подруги. Ты, кажется, даже слово давал.

– А, подруга, – улыбнулся Боронок с таким видом, словно речь шла о чём-то малосущественном – призрачном объекте, бабочке-однодневке, случайно пригрезившейся во сне.

– Ага, – мрачно подтвердил Горыныч. – Подруга.

– Бывает – разминулись. Зато сколько новых друзей нашёл!

– И что мне теперь с этим делать?

– Дружить. Друзья – это самое лучшее, что у нас есть.

– Подруга нужна, – сквозь зубы процедил Горыныч. – Я всё-таки доверял твоему слову.

– Далась тебе эта подруга! – загремел Боронок, досадуя. – Брось. У тебя есть гораздо более ценное богатство – свобода. Наслаждайся ей. Она, как и настоящая дружба, размену не подлежит.

– Дружба! – Горыныч в сердцах бросил окурок на пол и тут же растоптал его. – Что мне дала твоя дружба? Пьянки с песнями до рассвета, да шишки! Хороша замена, ничего не скажешь.

– Не кощунствуй, – сказал Боронок приглушённым голосом. – Это святое. Так закалялась сталь.

Шумно распахнулась дверь. В тамбур вошёл Чет. Теребя сигарету в руках, попросил прикурить. Пыхнув дымом, посмотрел на друзей, понял, что лишний, и отошёл в сторону.

Горыныч, умолкнув, опёрся спиной о стенку, запрокинул голову и поднял глаза вверх, словно мученик, обращающийся к небу с последней молитвой.

Боронок, покуривая, принялся искоса следить за ним. Пытался ли обмануть его друг? Едва ли. Приходилось признать, какие бы испытания и закалка ни были позади, какой бы крепкой и надёжной не казалась защита, тяжкая минута в один миг ставила всё на свои места. Женская натура во плоти. Нет от неё спасения. Зов вечный.

Боронок бросил окурок. Подошёл к Горынычу и, привлекая внимание, тронул его за плечо.

– А может и правда пробил твой час, – размышляя вслух, произнёс он. – Глядишь, отыщется, блеснёт чешуёй на безрыбье русалка. Предлагаю дождаться вечера и обыскать поезд.

Горыныч сглотнул слюну.

Боронок кивнул в сторону Чета.

– Этого брать с собой не будем, – заявил он. – Курильщик подосланный. Ложный след.

Лицо Горыныча озарила улыбка. Змей воскрес. Утраченное дружеское доверие обретало былую силу.

Темнело. Поезд мчался сквозь белоснежье домой. Стучали, убаюкивая, колёса. В купе было тихо. Среди общей сонливости Алёна увлечённо рассматривала купленный в таллинском универмаге красочный букварь для дошкольников. Одна страница, другая… Постепенно она добралась до буквы «Х», которую представлял большой и добродушный рыжий хомяк. Она невольно залюбовалась им. Нарисован умело, с душой, совсем как живой. Показывая рисунок, поделилась своим впечатлением с сидящим рядом Четом.

– Крыса, – отозвался тот, пожимая плечами.

– Нет, – замотала головой Алёна. Ласково погладила рисунок рукой. – Хома. Друг всех детей.

– Дудки, – сказал Чет, зевая. – Пусть выскажется специалист. Горыныч!

– А? – откликнулся тот.

– Тебе слово. Кто такой хомяк?

Купе оживилось.

– Грызун, – ответила Илона.

– Ну, да, – поддакнул Горыныч.

– Вот видишь, – кивнул Чет Алёне. И развёл руками. – Нас большинство.

Алёна, нахмурившись, попыталась возразить, но Чет, внезапно переменясь в лице, остановил её.

– А там это кто? – спросил он, указывая дрожащим пальцем в темноту под столиком.

– Кто? – испугалась Алёна, поджимая ноги и захлопывая книгу.

– Он! – воскликнул Чет, состроив уморительную мину.

Все засмеялись.

Переведя дух, Алёна замахнулась книгой на насмешника.

– Вот ненормальный!

– Держи хомяка на замке, – предупредил Чет, закрываясь руками, – а то сбежит.

– Хомяк в это время спит, – подал голос Горыныч. – Днём его пушкой не разбудишь.

– Точно, – поддержала его Илона. – А ночью совсем безумный. Помнишь, Стёпа, нашего хомяка, того, который клетку грыз?

– Клетку? – переспросил Горыныч. – Мой хомяк тоже в клетке живёт. И грызня по ночам – его самое любимое занятие.

– Ну, вот, – кивнула головой Илона.

– Забирается наверх, виснет в углу и грызёт, грызёт, – продолжал Горыныч, – потом заснёт и…

– …падает! – в один голос с ним закончила Илона.

Горыныч внимательно посмотрел на неё. Илона растерялась. Она внезапно поняла, что допустила непростительный промах. Речь, вероятно, шла об одном и том же хомяке, прописанном в квартире Горыныча, где ей довелось пожить тайком. Попались… Встрепенувшийся Степан поспешил отвлечь внимание на себя.

– Горыныч, первый раз слышу, что у тебя хомяк живёт.

– А что? – насторожился тот.

– Обычно змеи с мышами не дружат.

– Я – исключение, – самодовольно ухмыльнулся Горыныч.

– Чем кормишь? Семечками?

– Нет. Я даю ему сухие макароны. По праздникам – свежие овощи.

Илона опустила глаза. Вспомнила, чем неделю кормили хомяка они. Не бедствовал, жировал, отъелся за все постные дни. Напоследок подсунули ему хлебный мякиш с сюрпризом. Не всё ведь хомяку масленица. Зверёк отведал чеснока у них на виду. Ох, и потешились!

Горыныч увлёкся разговором со Степаном. Подозрения минули стороной. Мало ли пленных хомяков пытается сбежать по ночам одним и тем же путём. Инстинкт.

Улучив момент, Илона склонилась к уху Степана.

– Он?

– Да.

Вечер для Горыныча выдался потрясающим. У него в собеседницах была сама грековская отрада. За три дня они едва успели переброситься с ней парой фраз, её красота как самое дорогое достояние была нарасхват. Приходилось довольствоваться дистанцией и местом стороннего наблюдателя. У неё было имя, редкое и благозвучное, но он не желал даже и слышать его. Разве имело оно какое-то значение? Для него она была гречанка, безымянная уроженка южной страны, обители неиссякаемого яркого полудня, колыбели, творящей во все времена женщину не просто венцом природы – желанной невестой всего света.

Всякий раз, когда солнечный луч встречался с ней, лаская чёрную смоль волос, оживляя нежное личико, зажигая глаза, образ красавицы обретал своё настоящее подлинное совершенство. Сердце Горыныча замирало. Неиссякаемый источник вдохновения открывался перед ним.

И вот сейчас, казалось, пришло время, небеса сжалились над ним и дали возможность выразить все потаённые чувства. Несколько раз к нему подходил Боронок, звал за собой на прогулку по поезду, но Горынычу было не до того. Сеанс связи был в самом разгаре. Ноздри его шумели и трепетали. Огонь поднимался из скрытых глубин. Всепобеждающий, сжигающий дотла и …призрачный. Кто знал, что гречанке было не до взаимности. Общаясь, она просто искупала свою тайную вину перед ним, доступной жертвой, любезностью прекрасного соцветия – одним осыпавшимся лепестком.

Сторожа своё придуманное счастье, Горыныч не смыкал глаз всю ночь. Утром, околдованный, потерявший всякую связь с реальностью, он вышел из вагона и устремился вслед за ним. Когда все границы дозволенного остались позади, счастье, казалось, было уже в руках, чья-то сильная рука ухватила и остановила его. Полный сочувствия друг Боронок молча встряхнул его, обнял и, разрушая чары красавицы, бесчувственным манекеном повёл в обратную сторону – туда, откуда брала своё начало разбитая мечта.

Дома. Родной город, шумный и просторный.

Безудержный поток времени подхватывает и несёт, стирая жизнь мгновение за мгновением.

Но остаются воспоминания.

И среди них те, что не боятся времени.

Яркие маяки.

Три дня в Таллине.