Степану не спалось. Он лежал на нижней полке плацкартного купе поезда Ленинград-Таллин лицом к столику. Сзади, обхватив его руками, спала Илона. Делить одно узкое ложе на двоих под стук колёс им ещё не приходилось. Как и отправляться в путешествие накануне Нового года в чужой город, наобум, без адреса пристанища и приглашения. Казалось бы, безумная затея. Но разве могут остановить крылья за спиной? Крылатой была и компания: Боронок, Алёна, Чет и Нечет с подругами. Исключение составлял Горыныч. Но у него всё было впереди, он ехал за крыльями – в Таллине ему обещали найти подругу.
Льготных билетов в кассе им продали всего пять, остальные предложили купить без студенческой скидки, по полной. Они отказались, решив сэкономить на неудобствах в пути, но зато компенсировать всё потом по приезду. Впереди три дня приключений, здесь каждый рубль на счету.
Наверху заворочалась Алёна. Ей повезло. В её распоряжении была целая полка. Трудно представить, как бы она уместилась на ней в обнимку с Боронком. Сам он, сверхгабаритный, устроился на боковом сидении в коридоре. Сидя, скрестив руки на груди, держал осанку – само воплощение недремлющего ока на посту. Напротив него, уронив голову на столик, размякший и бесформенный, витал в небесах Горыныч.
Чет и Нечет, деля сон со своими половинами, находились в соседнем купе.
Степан прислушался. Дыхание Илоны было ровным и спокойным. Пальцы её были замкнуты у него на груди. Страховка от падения. Как он не сопротивлялся, она настояла. Иначе угрожала бессонницей. Скоро придётся потревожить её – надо перевернуться на другой бок, размять затёкшую нижнюю половину тела. И тогда пусть размыкает свой засов. Не упал первую половину ночи, дотянет невредимым до утра.
Думая о своей любимой, Степан улыбнулся. Он в руках будущего врача. Хорошо, что хозяйке этих рук, нежных и сильных, удалось избежать тех испытаний, что были уготованы ему – без пяти минут молодому инженеру.
Родной Вуз не делал различий между юношами и девушками. И тем, и другим предстояло пройти школу мужания на настоящем заводе. Мужать надо было два года, сочетая 8-часовой рабочий день у станка с вечерней учёбой. Это было лихое время. Однажды, поднявшись чуть рань, Степан окунулся в него всей душой и телом, с головой.
Его встретил не просто завод – гигант советского машиностроения, город в городе, поражающий своими масштабами легендарный «ЛМЗ». Плутая среди огромных корпусов и отдавая должное впечатляющему зрелищу, он добрёл до маленького приземистого здания, окружённого металлическим забором и четырьмя сторожевыми вышками. Конечный пункт назначения, согласно воле жребия и разнарядке – цех 22. Здесь, уступая место какому-то странному потустороннему ландшафту, завод кончался. Зона отчуждения от мирной жизни, как насмешка над ожиданиями, раскрыла объятия Степану. Он ощутил себя узником. И, как оказалось, не зря. Тому имелось основание. Каждой ночью цех превращался в укреплённую тюрьму, встречая смену заключённых из расположенных поблизости «Крестов». Запирались двери и ворота, исчезали за плотными глухими жалюзями окна, появлялась вооружённая охрана. На вышках вспыхивали прожектора, освещая пространство вокруг ярким предупреждением: осторожно, здесь работают зэки.
Утром всё возвращалось на круги своя. Цех становился прежним. Работу начинала вольная смена. Полный цикл обработки турбинных лопаток, конвейер от станка к станку, волшебство, превращающее ржавые, похожие на больших рыбин с квадратной головой и длинным плоским хвостом, болванки в блестящие изделия-сувениры.
Степана допустили к процессу. Недалеко от цехового буфета пустовало место станочника. Старый обшарпанный станок когда-то фрезеровал пазы в головах лопаток. Ныне с этим успешно справлялись полуавтоматы. Уступая им в производительности, станок дожидался своей очереди в металлолом. Студент был ему достойной парой.
Грамоте общения с железным памятником Степана обучила бабушка-настройщица. На это ей потребовалось не более получаса. Далее Степан был предоставлен самому себе. От него не требовалось ровным счётом ничего. Стой, мелькай, бей баклуши, обретай опыт фрезеровщика без фрезы. Но Степан решил работать – хотелось доказать себе и всем, что ты на что-то способен.
Несколько дней он общался со станком, что называется наощупь. Тот отвечал взаимностью, стараясь ожить всем своим естеством. Совместные усилия дали свои плоды. Наступил долгожданный и волнующий момент. Степан установил лопатку в прокрустово ложе приспособления, замкнул её намертво захватом гидроусилителя и отправил вместе со столом навстречу вращающейся зазубренной дисковой фрезе. Оглушительным хрустом металла жизнь станка возродилась заново.
Шум не остался незамеченным. Когда в конце смены смеха ради к Степану подошла контролёр ОТК, она была приятно удивлена – пазы трёх лопаток из пяти были достойны качества полуавтомата. Через неделю результаты улучшились – из десятка лопаток за смену годными становились девять. Степана похвалили и даже пообещали поощрить материально. Довольная бабушка-настройщица объяснила его успех профессиональным выражением – «поймал базу» – и с особой теплотой, как родному, пожелала так держать и впредь.
Вторая молодость станка побудила начальство задействовать его во вторую ночную смену. Однако попутно среди спецконтингента требовалось отыскать ловца «базы», терпением, сноровкой и чутьём подобного Степану. Поиск затянулся на несколько недель. Каждое утро в течение этого времени Степану приходилось несладко – он был вынужден устранять последствия общения со станком случайных людей. Наконец, пришёл день, когда этого не потребовалось. Невидимый ночной сменщик оказался тем, кем надо. День, ночь, люди и станок объединились, бросая вызов засилию всемогущего полуавтомата. И пошли потоком пазы.
Всё было хорошо несколько месяцев. Но однажды случилось непредвиденное. Перед обедом, как обычно, Степан выключил станок и размыкнул систему захвата, нацелив свободный конец шланга гидроусилителя вверх. Проходящая мимо в середине обеда бабушка-настройщица увидела незамкнутую лопатку и машинально среагировала на неё, замкнув захват. Реакция оказалась бесполезной с точки зрения техники безопасности и роковой для очереди в буфет. Струя машинного масла, взмыв вверх, окатила её щедрым проливным дождём. Осознав промашку, с проворством достойным молодой спортсменки бабушка исчезла в ближайшем убежище – мужской раздевалке. Она не появлялась наружу, пока не утих шум и не нашли виновника – курящего у открытых ворот Степана. Толпа умасленных разъярённых работяг едва не линчевала его. Спасли невинные круглые от страха глаза ребёнка.
Бабушку пришлось простить – старость не радость. Однако этим всё не кончилось.
Масляный дождь отразился на работе, взаимодействие человека и станка нарушилось, лишённый в одночасье покоя Степан потерял «базу». Лопатки уродовались одна за другой. Лимит брака превысил все допустимые пределы. Заканчивая смену, Степан оставил станок вконец расстроенным и безнадёжным. С тяжёлым сердцем он отправился домой. Былой уверенности в себе как ни бывало. Карьера фрезеровщика была кончена, синхронно что-то важное умирало в нём самом.
Однако впереди была ещё ночь. Сменщику-зэку были чужды посторонние лиризмы. Ему хватало своих. Пазы были единственной зэковской отдушиной, символом свободы, способом и средством выжить. Он реанимировал станок. Брак сравнялся числом со Степановым, но утром стол был чист и свеж, в приспособлении лежала нетронутая лопатка, фреза голодным зубом целилась на неё. Настройка совершенна, парень, гласило послание, не отчаивайся, дай жизнь первому пазу и продолжай наш общий марафон.
…Полёт разбудил Степана. Он не успел расправить крылья, как столкнулся с препятствием. Аварийное приземление. Под ним пол. Первым желанием было вскочить и закричать, но крик застрял в горле – вдогонку летела Илона. Ей повезло больше. Следуя проторённым путём, она упала, подминая собой его податливое тело.
– Ах, – выдохнуло тело.
– Ты жив? – испуганно спросила она, обустраиваясь на нём.
Он не ответил. Вокруг начали просыпаться пассажиры.
– Живой он! – донёсся весёлый голос Боронка. – Притворяется.
Илона начала ощупывать рукой лицо Степана. В поисках жизни попала пальцем в рот. Рот ожил.
– Ай! – выхватила она прикушенный палец назад.
Немедля, продолжая прерванный контакт, воспользовалась языком. Встретила язык навстречу.
– Закон Ньютона, Горыныч, – снова раздался голос Боронка. – На то они и фрукты, чтобы созревая, падать.
– Прекратите шуметь! – зашипел кто-то из пассажиров.
– Спокойной ночи, – ответил Боронок.
Сверху свесилась Алёна.
– Вам помощь нужна? – шёпотом спросила она.
Илона молча отмахнулась – нет.
– Не пора ли дёрнуть стоп-кран? – опять подал голос Боронок.
– Тит, прекрати! – шикнула на него Алёна. – Люди спят.
– Я за них и волнуюсь. Пропустят самое интересное.
Степан с трудом укротил свой язык.
– Пошли в туалет, – предложил он шёпотом Илоне.
– Я – первая, – шепнула она в ответ.
Туалет. Место уединения всех летунов во сне и наяву. Не мудрствуя лукаво, Илона поспешила обнажить себя самое перед Степаном. Тот ответил взаимностью. И стены пали, границы расступились, земное притяжение исчезло, на сей раз полёт вознёс их ввысь, до головокружительной высоты. Стёрлись без остатка все страхи и следы падения. Хорошо. До того, хоть падай снова. И пари, пари, пари…
Когда веки их, усталых и приземлившихся, смежил сон, послышался тихий голос Боронка.
– Спи, Горыныч, не терзайся. Неисповедимы пути влюблённых. Следи – не следи, всё равно не уследишь.
Горыныч вздохнул, соглашаясь. У этих влюблённых всё не так, как у обычных людей.
Таллин встретил метелью. Белый свет был невидим, мириады снежинок неслись в лицо, с неистовой силой хлестали наотмашь и единым неудержимым вихрем проносились мимо.
Компания замерла на месте. Замороженная, оглушённая, ослеплённая и онемевшая. Вся, кроме Боронка.
– Ехали на чужбину, а здесь нормальная питерская погода! – изрёк он, бросая вызов снежной кутерьме.
Все, как по команде, уставились на него. Широкие драповые штаны в клетку, кожаная куртка, мохнатая кепка. Легка экипировка, отнюдь не для вызова. Однако роем солнечных атомов оживала вечная энергия внутри. Не жалея себя, пылало сердце. Ключом от парадных городских ворот, затмевая белую пелену, открывалось перед глазами лето…
Зубы Горыныча выбивали чечётку. Лицо выражало крайнюю степень возбуждения. Ноздри были раздуты больше обычного. Змей предвкушал добычу.
Чет толкнул его локтем, указал на стоящую перед ним тарелку.
– Ешь.
Приходя в себя, Горыныч огляделся. Ближайшая к вокзалу столовая предлагала перекусить, стоя на ходу, за невысокими – вровень под пупок – столиками. Сосиски, хлеб с горчицей. Жирное мутное какао. Есть Горынычу не хотелось. Чет и Боронок, сосредоточенно двигая челюстями, расправлялись со своими порциями рядом. За соседним столиком трапезничали Грека с Нечетом. Каждый при своей подруге. Каждая Горынычу чужая. Интересно, на какую из них будет похожа его подруга? Машинально сунув в рот кусок сосиски и жуя, он углубился в размышления.
Подругами братьев можно пренебречь. Ни розовощёкая чётная Катя, ни рыжеволосая нечётная Юля его не прельщали. Одна чересчур тихая, другая, наоборот, слишком болтлива. Красотой не блещут. Обыкновенные.
Хороша Алёна. Да взгляд у неё какой-то особый, умудрённый. Глянет – и улетает Горыныч в далёкое детство, ощущая себя маленьким напакостившим шалопаем. Если вовремя не отвести глаза, можно там и потеряться. Всё дело в возрасте, слишком взрослая.
Остаётся последняя. Грекова отрада. Разглядел её в поезде хорошо, во всех ракурсах и видах. Разволновался, нервишки пошаливают до сих пор. Однако сейчас она совсем непохожа на себя, холодная и бесстрастная, как манекен в магазине. Хотя этому и есть своё объяснение. Что они вытворяли ночью с Грекой… Горыныч внезапно поперхнулся, судорожно глотнул, пропуская внутрь непрожёванный кусок. Горло обожгло огнём. Он поспешил отправить вслед куску большой глоток какао. Кха! Осторожней надо с этой едой. Неровен час остаться навсегда девственником. А ведь так хочется дожить до своей любви… Он отложил вилку в сторону, обмакнул губы салфеткой.
– Ты что? – спросил Чет.
– Не хочу, – с вызовом ответил Горыныч. И нахмурился, предупреждая всем своим видом: с ним шутки плохи.
Чет посмотрел на две оставшиеся целые сосиски, подцепил одну, взглядом пригласил стоящего напротив Боронка последовать его примеру. Тарелка немедля опустела.
Горыныч поднял стакан и, допивая какао, устремил взгляд в пустоту. Похоже цель его поездки ясна, оформилась конкретным образом. Пусть только попробуют не найти похожую эстонку. Держись тогда Грека! И ноздри Горыныча раздулись до предельной величины. Предвестниками грядущего вселенского пожара.
Когда они, опрашивая прохожих, добрались до гостиницы «Виру», миновал полдень. Метель унялась, хмарь рассеялась, выглянуло солнце. То был добрый знак. Их ждал кров. И не какой-нибудь, а самый лучший, с номерами типа люкс и обслуживанием по высшему разряду. Перед стеклянным простенком гостиницы, встречая, приветливо улыбался швейцар. Улыбнувшись ему в ответ, они вошли внутрь.
Тепло, роскошный финский интерьер, мягкие кресла. Где-то рядом были радостные приветствия, дифирамбы, ключи на блестящем подносе. Рассевшись, они начали ждать.
Стрелки настенных часов описали круг. Долгожданное признание явилось в образе пожилой администраторши. Мельком глянув на них и безошибочно определив социальный статус, она неожиданно рявкнула:
– Свободных номеров нет!
Мгновение столбняка. Одолевая его и вскочив со своих мест, они поспешили окружить даму и отчаянной разноголосицей чуть ли не со слезами на глазах попытались расположить в свою сторону. Тщетно. Хозяйка гостиницы была неумолима. «Виру» – заведение для избранных, студентам здесь не место, ищите ночлежку. Напоследок, смущённая возможным землячеством с белокурым Степаном, она кинула ему наживку на местном языке.
Степан растерянно захлопал глазами.
Успокоенная администраторша указала на двери.
– Уходите.
– Националистка! – выпалил ей в лицо Чет.
Эстонская непереводимая речь была ему ответом.
Улыбка швейцара на выходе была лишена души и сочувствия. Реакция регистрирующего движение автомата. Униженная и понурая компания, прямая противоположность себе самой ещё какой-то час назад, поплелась прочь от гостиницы.
Идущий последним Боронок остановился перед швейцаром. Он был унижен и оскорблён больше всех. Истукан на посту был за это в ответе.
– Идите, – бросил Боронок вслед компании. – Я догоню.
Под пристальным ледяным взглядом Боронка профессиональная дежурная улыбка швейцара начала претерпевать изменения.
Боронок не отводил взгляда. Он видел перед собой одну из опор будущего реванша.
– Семейный? – вдруг спросил он.
– Да, – ответил швейцар с лёгким поклоном.
– И я. У тебя семья большая?
– Нет. У нас это не принято. Меньше детей – больше любви.
– Вот как! Экономия, стало быть. Вряд ли она прижилась бы среди нас, люберецких.
О проекте
О подписке